К началу. История Российской Империи - Михаил Яковлевич Геллер

Екатерина знала это. Она знала также, что не может и не хочет освобождать крестьян, ибо этого не хотят дворяне. Екатерина сделала выбор еще в первое пятилетие своего царствования, она подтвердила его в годы пугачевщины. Когда казанское дворянство, видя угрозу городу со стороны крестьянского войска, решило сформировать особый конный корпус, императрица, объявив себя «казанской помещицей», приказала поставить в дворянский корпус рекрутов из императорских поместий. В ответе казанских дворян, написанном первым поэтом эпохи Державина, говорилось: «Признаем тебя своею помещицей; принимаем тебя в свое товарищество; когда угодно тебе, равняем тебя с собою».

Императрица формально подтвердила свой выбор, свою принадлежность к властвующему меньшинству, окончательно закрепила раскол общества на господ и рабов. Был нарушен принцип, на котором стояло московское государство: все равны, ибо все рабы. Освобождение дворянского сословия раскололо фундамент российской империи. Империя встала на расколотый фундамент.

Жалованная грамота дворянству 1785 г. стала хартией правящего сословия. В угоду ему Екатерина основывает на юге и востоке России колонии, приглашая иностранцев: немцев, сербов и т.д. Свободные и незаселенные земли привлекали крепостных крестьян, бежавших от помещиков. Передача этих земель колонистам должна была предотвратить бегство русских крестьян на окраины. Любвеобильная Екатерина была чрезвычайно щедра: она одаривала своих фаворитов деньгами и драгоценностями, но также тысячами крепостных, «душами», как это официально называлось. Императрица раздавала фаворитам государственных крестьян в крепостное право. По некоторым подсчетам, например, семейство Орловых за 20 лет фавора (1762-1783) получило 17 млн. рублей деньгами, дворцами, драгоценностями и 40-50 тыс. душ крестьян. Крепостное право было распространено на Малороссию. Алексей Толстой в своей иронической поэме «История государства Российского…» (1868) замечает, что Екатерина на советы Вольтера и Дидро дать народу, «которому вы мать» свободу, ответила «прикреплением украинцев к земле».

По-разному оценивая царствование Екатерины II, историки единодушно согласны с тем, что она была «дворянской императрицей», что при ней завершился «основной процесс XVIII в. - создание дворянской привилегии, утвержденной на порабощение народа»36. Соглашаясь с тем, что одним из важнейших итогов деятельности Екатерины было упрочение дворянства как правящего слоя России, историки расходятся, нередко в противоположные стороны, при оценке характера русского дворянства. Екатерина дата им полную свободу, отдала в их полное распоряжение крестьян-рабов, одновременно введя в обиход новые понятия, такие, как «добронравие», «человечество», «человеколюбие», «отечество», «граждане», «чувствительность», «чувствования человеческого сердца». Поставила вопросы, которые будут обсуждаться следующими поколениями: Россия и Запад, новая Россия и древняя, национальный характер. Значительный толчок получила культура: в екатерининское время забрасываются в почву зерна, которые дадут через несколько десятилетий золотой век русской культуры.

Дворянин конца XVIII в., которому, как пишет Василий Ключевский, предстояло вести русское общество по пути прогресса, был странным существом. «Его общественное положение покоилось на политической несправедливости и венчалось жизненным бездельем. С рук сельского дьячка-учителя он переходил в руки француза-гувернера, завершал образование в итальянском театре или французском ресторане и доканчивал дни свои в московском или деревенском кабинете с книжкой Вольтера в руках… Все усвоенные им манеры, привычки, вкусы, симпатии, самый язык - все было чужое, привозное, а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающим, никакого серьезного житейского дела». Мастер выразительных формул, Ключевский дает беспощадный портрет дворянина: «Чужой между своими, он старался стать своим между чужими, был в европейском обществе каким-то приемышем. В Европе на него смотрели как на переодетого татарина, а дома видели в нем родившегося в России француза»37.

Семь десятилетий спустя, во второй половине 50-х годов XX в., Владимир Вейдле, свидетель большевистской революции и эмигрант, считал, что из всего того, что Петр I сделал для России, «дворянство едва ли не лучшее». Важнейшее качество русского дворянства, считает В. Вейдле, это то, что оно было одновременно правящим и культурным слоем: «Дворянство и создало культуру петербургской России». В. Ключевский, конечно, этого не отрицал, но подчеркивал чуждость этой культуры подавляющему большинству народа. В. Вейдле, восхваляя заслуги дворянства, признает, что имелась «непримиренность культурных традиций… несогласованность культуры вертикальной с культурой горизонтальной» и «неизменная безучастность народа и к тому, как живут верхи, и, что важнее, к тому, что они творят»38.

В 1989 г., пытаясь понять смысл «перестройки», Натан Эйдельман, наиболее популярный историк своего времени, обратился к прошлому. О дворянах он писал: «Яркие, талантливые, оригинальные, очень способные, на все способные люди (от высот просвещения до низкого зверства включительно) русские дворяне поставляли России в XVIII в. почти всех активно действующих в государственном смысле лиц; они (как уже не раз говорилось) были особенно сильно отделены от народных «низов», в то время как Франция, по словам знаменитого историка Токвилля, «была страна, где люди стали наиболее похожи друг на друга»39.

Оценки историков необыкновенно редко совпадают с представлениями современников событий. Русское дворянство екатерининской эпохи, упоенное, по выражению Ключевского, медовым месяцем свободы, не переживало раскола, как трагедии. Избавившись от страха, возбужденного «злодеем-Пугачевым», оно искало себе место между Россией и Западом. Западные путешественники не переставали удивляться российской отсталости. Уильям Кокс, побывавший в 1784 г. в Польше и России, подчеркивал «отсталость русского крестьянина», имея в виду как сельскохозяйственные орудия, которыми он пользовался, так и его экономическое и социальное положение. Россию конца XVIII в. он сравнивал с Европой XI и XII вв. Английский путешественник полагал, что «положение не улучшится до тех пор, пока большинство будет находиться в абсолютном рабстве»40. С этой точкой зрения в России был согласен, может быть, только Радищев. То, что Коксу и другим западным наблюдателям казалось «отсталостью», т.е. недостатком, слабостью, дворянским идеологам представлялось преимуществом, силой. «Если здесь, - писал Фонвизин своему другу Я. Булгакову из Парижа, - прежде нас начали, то по крайне мере мы, начиная жить, можем дать себе такую форму, какую хотим, и избегнуть тех неудобств и зол, которые здесь вкоренились. Nous commensous etils finissent. Я думаю, что тот, кто родился, посчастливее того, кто умирает»41. Более двухсот лет спустя Лев Гумилев соглашался с мыслями Дениса Фонвизина: «Конечно, если мы сравниваем себя с современными западноевропейцами или американцами, то сравнение не в нашу пользу; мы огорчаемся и совершенно напрасно… Европейцы старше нас на 500 лет, и то, что переживаем мы сегодня, Западная Европа переживала в конце XV-начале XVI вв.». Русский историк напоминает, что «тихая и спокойная Франция при Миттеране, для которой террористический акт - событие, в XV в.. точно так же как Россия в XX, полыхала в огне гражданской войны, только сражались в ней не белые и красные, а сторонники герцога Орлеанского и герцога Бургундского. Повешенные на деревьях люди расценивались тогда французами, как привычный элемент родного пейзажа»42.

Молодость - народа, государства - была убедительным аргументом, опровергавшим все критические замечания относительно отсталости. Был еще аргумент, значительно более убедительный - военная мощь и военные успехи российской империи.

Внешняя политика Екатерины II

Петр удивил победами. Екатерина приучила к ним.

Было подсчитано, что за 300 лет царствования династии Романовых российская империя расширялась со скоростью 140 кв. км в день. По размерам территориальные завоевания Екатерины II превышают завоевания Петра. Еще важнее был прирост населения. В 1762 г. Россия насчитывала 19 млн. жителей, в 1796 г. - 36 млн. жителей.

Историки, политологи, психологи дают разнообразнейшие ответы на вопрос: почему Московское государство, а затем Российская империя не переставали расширяться, приобретая все новые и новые территории? Первый ответ - его давали многие русские историки XIX в.: необходимость собирания всех русских земель, всех территорий, когда-либо входивших в состав Киевской Руси и Московии. Второй ответ: необходимость обеспечения безопасности государственных границ, достижение естественных границ, которые закрывали бы Россию от врагов. Марксизм сделал популярным экономическое объяснение: развитие промышленности и торговли требовало новых территорий. Эти объяснения не были удовлетворительными, Россия продолжала расширяться и после того, как все русские земли вошли в государство. Устранение угрозы границам теряло свой смысл после приобретения новых территорий, на границах которых появлялись новые враги. Промышленность и торговля даже в XVIII в. не были развиты настолько, чтобы возникла потребность в новых территориях.