Звоночек 3 - Михаил Маришин

Я обернулся, довольный произведённым эффектом. Народ явно был в лёгком шоке от такого нестандартного понимания "текущего момента". Ещё бы, до того, чтобы заставить капиталистов своими руками строить коммунизм пока ещё никто не додумался. Вон, Семёнов застыл с открытым ртом, того и гляди ворона влетит. Понимаю его, не каждый день узнаёшь, что Конец Света случился двадцать лет назад и ты уже в Раю! Надо ковать железо, пока горячо!

— Вы оглянетесь и скажете мне, что не видать вокруг ни немецких, ни французских, ни английских и вообще никаких других иностранных рабочих. Все сплошь родные, советские. И будете правы. Иностранный пролетариат толпами к нам не валит. Даже безработные, потерявшие из-за экономического кризиса свои рабочие места, и те не едут. Вопрос. Почему? Они там что, цепями к станкам прикованы? Ничуть не бывало! До такого даже буржуи ещё не дошли. Или, может быть, они так любят свои страны, что просто не могут уехать в СССР? Опять нет! Вспомним, как народ выезжал за лучшей долей из Европы в Североамериканские Штаты! Или, им неудобно и неуютно среди русских рабочих? Опять мимо! Посмотрите, у нас целая Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья! Моторы, которые там выпускают, хорошо известны сталинградским тракторостроителям. Почему же туда, к своим родичам, не едут германские рабочие, которых угнетают фашисты во главе с Гитлером, чтоб ему не сходя с места провалиться?! Разве у нас кончилась свободная земля и нет места, чтобы учредить французские, шведские, английские, бельгийские и прочие автономные республики по образцу Республики Немцев Поволжья? Да у нас даже Еврейская автономная область есть! Почему к нам не поехали китайские коммунисты, хотя их прямо приглашали, чтобы строить, под защитой могучей РККА, социализм в их собственном, бывшем китайском Восточном Туркестане? Может, у нас условия для жизни неблагоприятные? Слишком холодно у нас? Так вся история трудящегося человека — преодоление неблагоприятных природных условий! Стало трудно жить собирательством — трудящийся человек не стал отнимать еду у сородича, а выдумал копьё и пошёл на охоту. Истощились угодья — придумал мотыгу и стал обрабатывать землю или приручил животных, став земледельцем или скотоводом. Стало холодно — придумал одежду, став ремесленничать. Трудящийся человек из-за своей ненависти к разрушению всегда сделает выбор в пользу нового способа производства или поднимется и пойдёт осваивать новые территории, но никогда не пойдёт на соседа войной, чтобы отнять его долю и протянуть, живя по-старому ещё какое-то время. Так почему же всё так, как есть, а не иначе? Конечно, тут можно попенять родной партии большевиков за то, что она сосредоточила всё внимание внутри страны, упуская международный вопрос. Мы приняли новую Конституцию, приняли закон об Особых республиках, но позабыли принять такой же закон в отношении отдельных людей, которые могли бы к нам приехать и трудиться. Что бы они могли органично и безболезненно встроиться в советскую жизнь. Можно попенять Коминтерну, который до сих пор, по старинке и по привычке, занимается уже не нужной революционной агитацией в буржуазных странах, побуждая трудящихся на то, что им несвойственно. Вместо того, чтобы заняться эвакуацией пролетариата и трудового крестьянства из под власти буржуев на завоёванный мировой плацдарм, в СССР. Но, к моему глубокому сожалению, не только это. Мы должны признать, что в классе пролетариата произошёл раскол и часть его встала на позиции соглашательства с буржуями, пошла им в услужение. И надо понимать абсолютно чётко, что здесь не может быть воздержавшихся. Тут как никогда раньше работает принцип: "кто не с нами, тот против нас". Если ты не приехал в СССР, то работаешь на буржуазию, работаешь против дела коммунизма. Больше того. Сейчас немецкий рабочий не может не понимать, что собирая винтовку, завтра он сам же и возьмёт её в руки и пойдёт завоёвывать жизненное пространство на востоке, как объявил Гитлер, что он пойдёт войной на СССР и будет убивать таких же рабочих, но уже советских. Почему же он всё-таки собирает ту винтовку? Да потому, что он не хочет свободно трудиться, он уже мнит себя господином, повелевающим покорёнными рабами. Если бы хотел этого, приехал бы сам сюда, без фашистов и без оружия. Я к чему это всё говорю? Я говорю это к тому, чтобы каждый из вас абсолютно ясно понимал, что когда в лихой год через наши границы полезут эти, так называемые пролетарии, тогда мы будем целиться не в братьев по классу. Все наши братья либо работают на заводах и в колхозах СССР, либо стоят с тобой в одном строю. А тот, что в прицеле, никакой тебе не брат, а предатель пролетарских идеалов, захватчик, мечтающий отнять твою землю, убить твою семью и превратить тебя в раба. Ни у кого не должно быть ни малейших сомнений, когда он будет нажимать на спусковой крючок, отправляя подонка к чертям на сковородку, где ему самое место!

Этим тезисом, ради которого и произнёс столь пространную речь, я и закончил. Тишина на стадионе "Трактор" стояла неимоверная, показалось даже, что ветер стих. Народ, с открытыми ртами, ждал, что я скажу дальше, но мне больше говорить было нечего. Так прошло минуты две, пока сидящий прямо на поле, в первых рядах перед грузовиком-трибуной, плотный усатый дядька, уже в немалых годах, не поднялся на ноги и, стащив с головы картуз, сжал его в кулаке, резко ударив перед собой в кого-то невидимого, сказал.

— Молодец! Всё как есть по правде! Так их, соглашателей, в господа бога душу мать!!!

У него не было микрофона, он совсем не кричал, просто сказал это громко, но услышали его в самых отдалённых уголках стадиона. "Трактор" разом взорвался, и в общем рёве невозможно было понять, одобряют меня слушатели или наоборот, готовы растерзать. Впрочем, ничего сделать я уже не успел. Толпа, нахлынула со всех сторон и я, уже падая в неё, увидел, как стаскивают вниз Кожанова и обоих сталинградских начальников, партийного и хозяйственного. К счастью, меня не разорвали, а всего лишь начали подбрасывать, казалось, к самому небу. В беспомощном состоянии я лишь придерживал одной рукой фуражку на голове, а другой прижал к телу ножны с мечом, чтоб, ни дай Бог, никого не поранить. Кожанов, поначалу, тоже болтался меж небом и землёй неподалёку, но потом нас растащили. Как я не уговаривал отпустить, меня вынесли на крепких, натруженных руках за пределы стадиона, где ещё оставалось много народу, не попавшего внутрь и слушавшего выступление по трансляции. Эти люди, подтягиваясь со всех сторон, образовали шествие, двинувшееся вниз по улице в сторону Волги. На первом же перекрёстке, видимо устав, всё-таки я далеко не младенец и вешу порядочно, сталинградцы остановили грузовик и поставили меня в кузов, набившись, кто сумел, туда же. Так мы и ехали не торопясь, чтобы за нами успевали пешие, по городу к реке, туда, где стоял "Буревестник". Кто то уставал и останавливался, но на улицах к нам стали присоединяться группы людей, стоявшие до того у громкоговорителей. Всех в этот момент объединял воинственный порыв, благородная ненависть к тем, кто ещё даже не успел сделать сталинградцам ничего плохого. Но я то знал, что могло бы произойти всего через каких-то пять лет и, наедине со своей совестью, не чувствовал за собой никакой вины. Руин Сталинграда я допускать не намеревался. Пусть уж лучше лежат в руинах города тех, кто так рвётся воевать.

Эпизод 6

— Отваливаем! — шепнул я, поднявшись на борт, капитану катера, с тревогой наблюдающего затопившую берег толпу.

— А флагман? — так же, шёпотом, спросил он меня.

— Позже за ним вернёмся. Не видишь, что происходит? — зашипел я, досадуя на его непонятливость и видя, что наш разговор, который не могли слышать из-за несущихся со всех сторон одобрительных криков, стал привлекать внимание.

— Товарищ Любимов! Приглашаем! Заводская опытная батарея на Ахтубу выезжает на экспериментальные учения. Будет дуэль с моряками! Приезжайте наши новые пушки посмотреть! — кричали с берега рабочие "Баррикад". Им вторили рабочие других заводов, непременно желая показать мне что-то своё или решить какой-либо вопрос.

— Товарищи, дорогие мои, рад бы, да не могу. Срочно вызывают в Москву, — оправдывался я, стоя у трапа и выжидая время, необходимое на прогрев дизелей.

— Не теряйтесь там, товарищ Любимов! Держитесь! Стойте крепко! — посыпались в ответ напутствия. Народ шестым чувством ощущал, что в этот день произошёл крутой поворот и мне предстоит объясняться с товарищами по партии. Подбадривающие выкрики действительно придавали мне уверенности.

Наконец "Буревестник", так и не дождавшись Кожанова, дал ход и мы пошли на юг и ближе к левому берегу, чтобы нас потеряли из виду. Когда яхту отделяло от собравшихся меня провожать не меньше трёхсот метров водной глади, я заметил, как сквозь толпу к самой реке сумели продраться чекисты во главе с Ворониным. Чувствую, икота мне обеспечена. Что обо мне сейчас думает начальник областного УНКВД не хотелось и думать. Ничего, потерпит. Всё равно в ночь никто не вылетает, а поездом, в любом случае, получится дольше. До темноты мы успели спуститься по реке до Кировского района, вернувшись на место первой стоянки. Оттуда я послал краснофлотца с приказом найти первого же милиционера, чтобы тот сообщил по команде где находится "Буревестник". Глубокой ночью, около двух, к катеру подъехал ГАЗик, откуда горкомовские работники извекли вусмерть пьяного, находившегося в почти бессознательном состоянии, бывшего наркома и с рук на руки передали молодой жене, которая всё это время не находила себе места, требуя вернуться и искать её супруга. Надо сказать, что последний, судя по содержанию его желудка, которое он вытравил прямо на палубу, набрался так совсем не в гордом одиночестве, а, судя по всему, угодил на банкет, устроенный по случаю митинга руководством города. Иван Кузьмич — человек совсем не крупный. Много ли ему надо? А тут ещё и стресс, стопроцентно вызванный моим выступлением. Спустя пять минут заявились и чекисты, едва не столкнувшись на подъезде с вихляющей из стороны в сторону горкомовской машиной. Старший группы, лейтенант НКВД, заявил о твёрдом намерении не только дежурить в машине до утра, когда мне надлежит выехать на аэродром, но и выставил пост на мостике "Буревестника", наплевав на все приличия. Мои заверения, что я от него никуда не денусь и не стоит так себя утруждать, должного эффекта не произвели. Понятно, у него приказ, спущенный с таких высот, что исполнителю страшно и подумать. Махнув рукой на всю эту свистопляску, я заявил, что все могут сходить с ума как хотят, но тихо, чтобы не мешать мне спать оставшиеся до рассвета неполные три часа.