Май без императора - Николай Буянов

Мокрый ветер хлестал в лицо, и я почти не разбирал дороги. Экипаж мотало из стороны в сторону, колеса скользили по стылой грязи, и я всерьез опасался, что мы перевернемся. Бесславный был бы конец, что и говорить…

Выстрелы сзади умолкли, но я не обольщался: чтобы сесть на лошадей и пуститься в погоню, преследователям хватит одной-двух минут. Еще минут десять им потребуется, чтобы догнать нас: на такой скверной дороге скорость фиакра куда меньше скорости верхового…

— Держитесь, — коротко приказал я, круто сворачивая в лес, под деревья.

Здесь не было ни намека на тропу, поэтому я просто натянул вожжи, и фиакр, в последний раз подпрыгнув на кочке, въехал в какие-то колючие заросли и встал.

— Все живы? — спросил я, посмотрел назад и ужаснулся: девочка стояла на сиденье, вцепившись посиневшими ручками в борт — босиком, в одной ночной сорочке, дрожащая от холода…

— Барбара, дайте одеяло, — сказал я с неудовольствием. — Вы разве не видите…

Барбара не отреагировала. Я заглянул под полог. Она сидела, прислонившись к спинке сидения и неподвижно глядя перед собой. Тонкая струйка крови проделала себе русло от уголка губ к ямочке на подбородке и собралась в темную лужицу, уже застывающую, ледяную, безжизненную…

Я распахнул на гувернантке меховую накидку, рванул ворот платья и приложил ухо к груди, подсознательно ожидая схлопотать пощечину («Майн готт, что вы себе позволяете, месье Анри!»). Однако грудь была холодна и неподвижна — с равным успехом я мог бы приникнуть к дереву на обочине дороги. Одна из пуль ударила фрау Барбару под левую лопатку и прошла навылет. Я почувствовал щекой что-то мокрое и липкое — я совершенно точно знал, что это такое…

Не знаю, сколько времени я просидел рядом с женщиной — глядя на нее и сквозь нее, ощущая внутри себя холод и пустоту. Наверное, в эти минуты мы почти не отличались друг от друга: оба были пусты, холодны и неподвижны. Потом я аккуратно запахнул на ней платье и меховую накидку, поправив выбившийся воротничок — она ведь немка, подумалось с пугающим спокойствием, она очень расстроится, обнаружив непорядок у себя в одежде…

— Жанна замёйзла, — робко подала голос девочка.

Я закутал ее высочество в одеяло, подхватил на руки и вышел из коляски. Девочка доверчиво обвила руками мою шею и спросила:

— Мы идем к маме?

— Не знаю, милая, — честно ответил я.

Глава 8. Чужие

За три месяца до финала.

Егор очнулся от того, что нечто тяжелое с медвежьей непосредственностью навалилось с левой стороны. Егор с усилием повернул голову, и увидел шофера Толика. Тот был без сознания. Егор осторожно попробовал подтянуть к себе левую руку: не тут-то было. Он опустил взгляд. Наручники. Нас пристегнули друг к другу наручниками, вот ведь подлость…

Спереди, над спинками сидений, маячили два затылка: один коротко стриженый, пепельно-серый — на месте водителя, и второй, рядом — огненно-рыжий, похожий на растрепанное солнце в миниатюре.

— Эй, мужики, — позвал их Егор.

Рыжий затылок обернулся.

— Сыч, тут один очухался, — голос был совсем не злобный — скорее, веселый. — Ты откуда взялся, клоун?

— Да я случайно, — Егор шмыгнул носом. — Голосовал на обочине, они остановились. Я попросил подбросить до поселка… Мужики, не убивайте, а? Ей-богу, я не при делах.

Рыжий согласно кивнул.

— Кто бы сомневался. Слышь, Сыч, что с ними делать-то?

Седой «ежик» за рулем был монументально-неподвижен.

— Свернем в лес, отведешь подальше, вручишь лопату, пусть могилу себе роют. Потом кончишь обоих. Нам только за бабу заплачено.

Седой «ежик» — тот, кого подельник назвал Сычом, крутанул руль и выехал на просеку меж темных елей. Проехал чуть-чуть, прыгая на ухабах, и заглушил двигатель.

— Конечная, — объявил он. — Вылезайте шустренько.

Егор замешкался: надежно вырубившийся Толик висел мертвым грузом, сковывая движения. Сыч почти без напряжения взял обоих за шиворот и вытряхнул на землю, точно котят. Толик очнулся, недоуменно посмотрел вокруг и спросил:

— Че за ботва-то, мужики?

— Скоро узнаешь, — хохотнул рыжий парень, взглянул на остановившийся вплотную «Ситроен» и облизнул губы. — Сыч, а может, того… Мы с Кабаном пока пассажирку постережем, а ты этих бакланов кончишь?

— Заглохни, — равнодушно бросил Сыч и повернулся к напарнику. — Кабан, как там баба?

Третий ряженый «мент» — рыхлый, потный, с круглым животом-тыквочкой, выплывающим из-под ремня, с трудом выполз из-за руля «Ситроена».

— Порядок. Как стали в лес въезжать, попробовала дверцу открыть на ходу. Я ей в морду хлороформом… Отсыпается.

— Смотри у меня. Если тронешь ее хоть пальцем — лучше сам потом удавись.

Они брели сквозь чащобу, без тропы, путаясь в траве и задевая сухие коряги, по-бультерьерски хватающие за щиколотки.

— Может, отпустишь? — подал голос Егор, обернувшись через плечо. Конвоир держался грамотно, не далеко и не вплотную: в случае чего не промахнется, а самого не достать ни рукой, ни ногой, разве что в прыжке… Но бугай Толик гирей висит на плече, вот черт… — Зачем тебе статья за убийство? Тебя Сыч кровью вяжет, разве не видишь?

Рыжий усмехнулся.

— Кровью… Ты прям юморист. Я за свою жизнь жмуриков наклал — пальцев не хватит пересчитать.

— Ты еще молодой вроде, — удивился Егор. — Когда успел?

— А я первого мочканул еще в малолетках, — охотно пояснил конвоир. — Хотел в подворотне лопатник тиснуть, а фраеру, видать, жалко стало. Здоровье бы лучше пожалел.

Очередная коряга услужливо выросла на пути, словно живое существо. Егор споткнулся и упал, рефлекторно выставив вперед ладони. Шофер Толик, все еще пребывающий в счастливой прострации, не удержал равновесия и грузно навалился сверху, прикрыв своим телом руку Егора, скованную наручником. Ох, как удачно…

— Давай, давай, — угрюмо проговорил рыжий. — Пошел вперед!

— А вот фигу, — с отчаянием сказал Егор, моля всех богов, чтобы Толик провозился на земле подольше — хотя бы несколько секунд, немо шептал он, несколько вшивых секунд, это все, что я попрошу к своему дню ангела, который будет только через полгода. — Хочешь стрелять — стреляй здесь, хватит жилы тянуть.

Рыжий, ухмыльнувшись, положил палец на спусковой крючок.

— Как пожелаешь. Топай вон на ту поляну. Там дело и решим.

Поляна была небольшая — не поляна даже, а прогал меж деревьев с останками старого кострища. В кострище валялись зеленые попки от съеденных огурцов, хлебные корки и пустая емкость из-под «Очакова». Пировал кто-то…

— Хорош, — сказал рыжий, усаживаясь на отполированное задницами бревно. — Копайте живо, а то мне еще назад переть.

И бросил лопату Егору под ноги.

— Может, одумаешься? — на всякий случай спросил тот. — Лишний грех берешь на душу.

— Не волнуйся. На том свете разберутся, у кого грехов больше, у кого меньше.

— Как знаешь, — тихо проговорил Егор.

Майор Свидригайлов, ночной кошмар курсанта Волынова и ста двадцати его товарищей, умел виртуозно освобождаться от наручников.

«Запомните, парни, — говорил он в минуты сытой умиротворенности. — Кости плюсны расположены довольно далеко друг от друга, а значит, их можно сложить так, что они сойдутся. Поначалу будет немножко больно, ну да ничего, потерпите. Бабы вон тоже терпят, когда брови выщипывают. Зато, может быть, однажды это спасет вашу никчемную задницу. Ну-ка, по команде…»

Парни, ясное дело, старались вовсю: их лица багровели от натуги, из глоток с шипением вырывались ругательства, запястья покрывались ссадинами… Вдоволь насмотревшись на это непотребство, майор Свидригайлов сплевывал сквозь зубы и бормотал: «Салаги, мать вашу через день. Как вы умудрились дожить до своего возраста?» И изящным движением стряхивал с рук «браслеты», как стряхивают воду.

Подобного мастерства Егор так и не достиг, однако ремеслу худо-бедно выучился. Тех двух минут, что он пролежал под китообразной Толиковой тушей, ему хватило с запасом. Остальное время, пока шли до поляны, он лишь усердно делал вид, что по-прежнему прикован к товарищу. Парень с автоматом должен был в это поверить. Он и поверил.

Во всяком случае, он искренне удивился, увидев Егора отдельно от приятеля. Он даже раскрыл рот от удивления, и Егор, распластавшись над землей в длинном прыжке, с размаха вогнал туда лезвие саперной лопатки.

Парень всхлипнул — как-то очень по-детски, обиженно и беспомощно. Бесполезное оружие отлетело в сторону, глаза расширились и замерли, запечатлев в зрачках маленькое облачко среди ясного неба, одинокое, желтоватое по краям, будто намазанное маслом… Егор упал сверху на противника, вгоняя собственное тело в удар, и уже понимая, что правки не требуется. Толик придирчиво осмотрел свое запястье, взглянул на мертвого конвоира, на Егора, и спросил с суеверным ужасом: