Горький ветер свободы - Ольга Куно

– Сандра! Ты собираешься провести там всю ночь?

Я тряхнула головой. По телу пробежала дрожь. Кратковременный вечерний сон в сочетании с резким пробуждением не слишком хорошо сказался на нервной системе. Я поспешила выбраться из воды и потянулась к своей одежде. Да, надевать на себя ТАКОЕ, да еще и сразу после ванны, было просто кощунством. Немного подумав, я решилась и закуталась в два сухих полотенца; одежду же оставила, где была. Ума не приложу, что делать завтра: не в полотенцах же выезжать в путь. Видимо, придется собраться с духом и все-таки влезть в эти обноски.

Искушать судьбу, дожидаясь, пока Данте сам ворвется в ванную комнату, раздраженный моей неторопливостью, не хотелось. Поэтому, откинув назад мокрые волосы и убедившись в том, что полотенца держатся на теле хорошо, я вышла.

Данте лежал на матрасе, уже скинув с себя часть одежды. И правда не хочет пускать рабыню в свою кровать, даже после того, как она приняла ванну? Я напряженно остановилась поблизости, лихорадочно прикидывая, как себя вести. Для начала мрачно на него посмотрела, взглядом давая понять: ты занял мое место.

– Ложись, – призывно произнес он, указывая при этом на кровать.

Я выпучила глаза.

– А.

– Я не люблю, когда слишком много разговаривают, – громко и достаточно жестко сказал Данте, многозначительно кивая головой в сторону двери. Действительно считает, что каждое слово могут подслушивать? – Как там говорят у вас на севере? «Молчание – золото»?

– «Слово – серебро, молчание – золото», – автоматически поправила я.

– Тоже неплохо, – кивнул он. – Отчего-то северные пословицы всегда нравились мне больше южных.

И снова указал мне на кровать все тем же небрежным жестом: дескать, ты все уже поняла, так что до сих пор здесь делаешь?

Стола в комнате не было, но на полу, точнее на ковре, в одном месте были составлены подносы с различными закусками. Тарелку с некоторыми из них я обнаружила и у себя на кровати.

Удивляться я уже устала, бояться, злиться и каждую минуту ожидать подвоха тоже. Поэтому, мысленно плюнув на все на свете, просто поела, забралась под одеяло и уснула.

Глава 4

Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета все еще было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думал спать. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.

Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.

Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, как ни странно, спать уже не хотелось. Вероятно, две не слишком продолжительных дремы – в ванне и в кровати – перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком взбудоражили нервную систему.

Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Пламя свечей создавало игру света и тени на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это было и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея далеко идущие страшные планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной – тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.

Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается подслушивания. Интересно, что это: паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее.

Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам. Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. «Правда, слоны здесь не водятся», – с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов здесь, может, и нет, а вот навоз всегда найдется.

Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила еще большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» – написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, прицелившись, отправила в полет. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на раскрытой книге.

Данте удивленно поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал все на том же листе. После чего, сложив последний прежним способом, переслал его мне обратно.

Я развернула бумагу. Под моим вопросом совсем иным почерком было написано: «Бессонница для меня – обычное дело. А ты почему не спишь?»

Я задумалась над ответом. Привычным с тех, прежних, времен движением провела мягкой стороной пера по подбородку – вверх и вниз. «Не знаю», – честно написала я, наконец.

«Птичка» снова отправилась в полет. На этот раз Данте перехватил ее прежде, чем она успела приземлиться. По-моему, не без азарта. Я и сама чувствовала какой-то странный, необъяснимый и нелогичный азарт от столь странного и нелогичного общения. В скором времени «птичка» снова вернулась ко мне.

«Лучше все-таки выспись, – было выведено знакомым теперь почерком. – Завтра снова трудный день».

«Знаю».

Я немного подумала и приписала: «Илкер действительно для тебя опасен?»

Данте тоже задумался, прежде чем коснуться бумаги пером. Возможно, подбирал слова, а может, решал, отвечать мне или не отвечать. Раскрыв вернувшуюся «птичку», я прочитала: «В данный момент – нет. Но может стать опасным». Я кивнула, принимая к сведению.

Как ни странно, именно сейчас, в таком не способствующем расслаблению контексте, мне отчаянно захотелось спать. Я зевнула. «Спокойной ночи!» Бумажный голубь опять перелетел на другой конец комнаты.

«Спокойной ночи! – пришел ответ. – Надеюсь, за оставшееся время тебе не придет в голову свежая идея перерезать мне горло».

Я удивленно вскинула голову. Данте с усмешкой подмигнул мне, и оставалось только гадать, писал ли он в шутку или пытался прикрыть этой усмешкой реальное опасение. А может, он именно поэтому до сих пор не спит, и никакая бессонница тут ни при чем?

«Почему ты оставил меня здесь, если ожидаешь подобного?»

Беззвучный смешок.

«Во-первых, я достаточно хорошо разбираюсь в людях. А во-вторых, как знать, может, я, как и ты, не слишком дорожу жизнью?»

Едва я успела дочитать эти строки, как Данте отложил книгу и одним дуновением затушил свечи, таким образом давая понять, что «разговор» окончен. Теперь темноту комнаты разгонял только бледный свет краешка луны, заглядывавшей в окно, но постепенно исчез и он. Я спустилась пониже, положила голову на подушку и укрылась одеялом. И быстро уснула, так и не успев как следует обдумать смысл последних строк.

На сей раз я проснулась, когда уже рассвело. Проснулась оттого, что Данте довольно беспардонно тормошил меня за плечо.

– Пора вставать, – объявил он, едва я разлепила глаза.

Вот сейчас ощущения, что я выспалась, не было вовсе.

Данте уже был одет и выглядел бодрым и свежим, будто бы и не бодрствовал до середины ночи. Взяв лист бумаги, который мы использовали ночью для переписки (оказывается, я все это время проспала, зажав его в кулаке), Данте аккуратно сжег его в пламени оказавшейся зажженной свечи.

– Можешь пройти в ванную, – заметил он, наблюдая за тем, как пламя стремительно пожирает бумагу. – Мы выезжаем через четверть часа.

Я поспешила воспользоваться его предложением. Правда, полотенца за ночь соскользнули, и мне пришлось провести некоторое время, обматываясь ими под одеялом.

Умывшись, я со смесью сожаления и брезгливости посмотрела на свою одежду, так и лежавшую на полу. Тяжело вздохнула. Надо было постирать ее с вечера, сейчас бы уже успела высохнуть. Но что не сделано, то не сделано. Одеваться в грязные, потные, рваные обноски не хотелось так, что хоть плачь. Но – надо, никуда не деться. Не в полотенцах же залезать на джамаля. Не говоря уж о том, что кожа в этом случае сгорит моментально.