Колхоз: Назад в СССР 5 (СИ) - Барчук Павел

В общем, до вечера маман так и не обозначилась. Только когда дядька пришёл с работы и мы уселись за стол, Светланочка Сергеевна явила свой светлый лик, который, мягко говоря, был не совсем светлый. По причине нетрезвости данного лика. А если уж совсем откровенно, то маменька изволила быть в хлам. Просто в хламину.

От такого явления охренели все. Дядька, Настя, Машка, Андрюха, само собой я. Даже дед Мотя, который так и остался с нами, а соответственно, тоже был приглашен на ужин. Правда, его до глубины души поразило не состояние Светланочки Сергеевны, а то, что она ухитрилась налакаться без участия самого Матвея Егорыча. По мнению деда, которое было написано на его лице, это просто вопиющее хамство.

Во-первых, где-то же нашла компанию. Совершенно непонятно, где. Кто вообще рискнул устроить Милославской попойку. Во-вторых, Матвей Егорыч отказывался понимать, почему сам процесс обошел его стороной.

Но самое интересно, маман очень тщательно пыталась делать вид, что совершенно трезва.

Хотя со стороны это выглядело следующим образом.

Сначала калитка распахнулась с такой силой, будто ее хотели оторвать к чертям собачьим. Потом появилась Светланочка Сергеевна. Шла она заплетающейся походкой, выписывая ногами удивительные кренделя. Захочешь трезвым повторить, хрен получится. Босоножки держала в одной руке. При том, что на ногах у нее были то ли колготки, то ли чулки. Не знаю. Но явно не босяком. Уж на кой черт ей приспичило пялить эту часть женского гардероба на себя в жару, точно не понимаю.

Маман улыбалась счастливой, расплывающейся улыбкой, на мир смотрела мутным взглядом и, вообще, была в состоянии любви ко всему.

Нас она заметила не сразу. Вернее, не заметила вообще.

Все с той же улыбкой и той же походкой маменька продефилировала к колодцу. Буквально в метре от всех нас, сидевших за столом. Подошла, припала к ведру, которое, как всегда, было полным, и принялась жадно пить. Интеллигентная, эстетствующая госпожа Милославская глотала эту воду с таким звуком, что на забор, соединяющий двор с хозяйскими постройками взлетел удивлённый петух. Наверное, думал, новая какая-то скотина появилась в их вотчине.

— Света? — Дядька просто был в шоке. Такой степени офигевания на его лице я не видел никогда.

Маман, услышав знакомый голос, а, видимо, даже сквозь алкогольный дурман она поняла, что он знакомый, резко перестала пить воду. Замерла буквально на секунду, а потом оторвалась от ведра и повернулась к столу, где мы все сидели. А кто-то даже стоял. Например, Настя, которая как раз собиралась накладывать в тарелки горячее.

Светланочка Сергеевна хотела что-то сказать, но вместо этого громко икнула, испуганно прикрыла рот ладошкой, потом хихикнула и тут же сделала совершенно серьезное лицо. Вернее, попыталась. Босоножки по-прежнему висели на одной ее руке. Висели, потому что она намотала себе ремешки на запястье. Соответственно, все ее манипуляции смотрелись так, будто маман очень сильно желает настучать своей же обувью себе по лицу.

Следующим этапом предполагалась какая-то речь. Видимо, приветственная. Возможно, мы даже услышали бы пояснения происходящему, но губы Милославской шевелились, а кроме невнятного мычания оттуда ничего не доносилось. Несколько раз она пыталась начать заново. Набирала воздуха, но снова выходила откровенная фигня. Мы все молча ждали, к чему это приведет. Молча, потому что тетка, Виктор, Машка и Андрюха пребывали в шоке и пока от него не могли отойти. Даже при том, что Переросток вообще-то буквально недавно лично участвовал в попойке с маменькой. То есть в этот раз она превзошла уровень, который братец уже видел.

Я молчал, просто потому что, мне было интересно, есть ли границы у непредсказуемости этой женщины. Дед Мотя возмущенно пыхтел. Ему не давала покоя мысль, где-то столько много и вкусно наливали чего-то убойного, судя по состоянию госпожи Милославской оно точно убивает наповал, а его, Матвея Егорыча, знатока и гурмана, не позвали. Один только Сенька отнесся к происходящему философски. То есть продолжил жрать. Еще и стырил одну котлету у Андрюхи из-под носа, пока тот, лупился в оба глаза на госпожу Милославскую.

Поняв, что выговорить любые удобоваримые слова у нее не получается, Светланочка Сергеевна тяжело вздохнула, повернулась снова к колодцу. Посмотрела на него, а затем подошла ближе. Вернее подбежала, слегка наклонившись вперед. Ее явно влекла центробежная сила вращающейся земли. Маман потянула к себе ведро, из которого только что пила, и принялась одной рукой плескать воду на ноги. А точнее на стопы. Выражение лица у нее стало совершенно серьезное. Приблизительно это выражение несло следующий посыл. Мол, она тут вообще, если что, просто моет ноги. Какие могут быть вопросы. И их бы, конечно, не возникло, не будь в этот момент на маменьке извазюканых грязью и травой чулок.

Буквально через две минуты этого удивительного стремления к чистоте, которое, как мне кажется, было, на самом деле попыткой показать родственникам, что с ней все в порядке, Светланочка Сергеевна перестала изображать из себя безумного мойдодыра и оставила ведро в покое.

— Света, ты пьяна?! — Не выдержал, наконец, дядька.

— Нет! — Четко, по-армейски ответила маман.

Она развернулась, и опять, головой вперед, слегка наклоняясь к земле, засеменила в сторону дома.

— Это что за номера? — Спросил, наконец, вслух Матвей Егорыч.

Вопрос остался без ответа, потому как никто из нас, даже приблизительно, не знал, где могла столь феерично налакаться госпожа Милославская.

Соответственно, несложно догадаться, разговора у меня с маменькой не сложилось. С кем там говорить.

Когда я вошел в дом, сославшись на то, что переживаю, как чувствует себя родительница, не убилась ли о порог комнаты, Светланочка Сергеевна лежала поверх заправленной постели, свернувшись калачиком. Босоножки все также были примотаны ремешками к ее руке. Но главное, только в этот момент я заметил то, на что никто из нас изначально не обратил внимания. В одной из босоножек торчал маленький, скромный букетик полевых цветов

— Мать моя, Светлана… — Я подошел ближе. Осторожно размотал тонкие ремешки, которые могли повредить ей руку, взял обувь, вынул оттуда эту улику и задумчиво на нее уставился.

Почему улику? Да потому что Милославская никогда не стала бы сама себе собирать букетики. Натура не та. Значит, ей его подарили. Кто, блин, мог охренеть настолько, чтоб заигрывать с этой женщиной? Еще и в Зеленухах.

В общем, загадка осталась неразгаданной. По крайней мере пока что. Тем более, это Светланочка Сергеевна благополучно дрыхла со счастливой улыбкой на лице, а нам надо было собрать вещи.

Утром, так-то, предстояло выдвигаться в Москву. Хотя, не знаю, зачем так рано. До начала Олимпиады оставалась почти неделя. Николай Николаич решил, будто так лучше, приехать заранее. Мол, пока заселимся, пока адаптируемся. Уж не знаю, к чему он там собрался адаптироваться. Такое чувство, что едем в другие климатические условия, ей-богу.

Соответственно, мы с Андрюхой собрали свои шмотки. Настя приготовила вещи Милославской, ибо сама маменька очевидно ни на что была не годна. Много тетка не стала упаковывать, рассудив, раз уж мы будем в столице, то, если возникнет такая необходимость, маман всегда может наведаться домой. Причем, после появления Аристарха, и того, как на это отреагировала Светланочка Сергеевна, а естественно, благодаря одной языкастой соседке, все Зеленухи на следующий же день знали о пощечине, тетка логично предположила, жить эти несколько недель Светланочка Сергеевна захочет вместе с деревенской делегацией. То, что между Милославскими произошла крупная ссора знал каждый житель Зеленух.

В общем, оставшуюся часть вечера мы провели в сборах.

Я одновременно паковал чемодан и думал обо всем, что выяснил. Уверенность в том, что маменька наверняка знает об Аристархе достаточно опасную информацию, росла и крепла во мне с каждой минутой этих размышлений.