Тирза - Арнон Грюнберг

Он отошел от нее к стиральной машине, прислонился к ней, небрежно сложил на груди руки и замолчал с задумчивым видом. Это была поза. Он вовсе не был таким спокойным, каким хотел бы казаться. Он был напряжен. Любой отказ, все, в чем он замечал отказ, жутко его пугало. Он заметил, что и самой жизни он пришелся не по нраву. Так что и жизнь ужасно его пугала.

— О чем ты говоришь? Запах! Решил, что тебе позволительно такое мне заявлять? Потому что ты тут справился пару лет без меня? Решил, что вдруг стал кем-то? Лучше меня? Сильнее?

Эта сушилка для полотенец была подарком. Он заказал ее в то же время, когда они ходили на курсы «Готовим дома суши и сашими». Так посоветовал их семейный психолог. Проводить больше времени вместе. Найти общие занятия. Делать друг другу подарки. Стать друг для друга особенными.

— Может, ты и моложе меня, — сказал он. — Так и есть. Может, ты всегда считала меня старым и медлительным до абсурда, что, впрочем, является достаточно субъективным наблюдением…

— Ты просто старый тяжеловоз.

— Позволь мне договорить. Ты имеешь право так думать и заявлять об этом, но твой запах был просто невыносимым.

Он начал массировать правую руку, как делал всегда, если весь день ему приходилось писать мейлы и отвечать на письма.

— Можешь описать этот запах подробнее в таком случае? — спросила она. — Будь поточнее. Ты имеешь в виду вонь? То есть, по-твоему, я воняю? Хочешь сказать, что я воняю?

Она встала прямо перед ним. Отступить он не мог, потому что за ним была стиральная машина. Он мог разглядеть поры у нее на носу и черный карандаш, которым она подвела брови. Может, она была права, ему было противно с ней. Но физическое отвращение не могло быть поводом для развода, отвращение было высшей точкой близости. Конечной точкой близости. Тем, куда все неминуемо должно было прийти. Доверительность этого отвращения, его неизменность, меланхолия, которую оно пробуждало. Желание того, что другой человек позволит тебе испытать отвращение от него еще хоть раз. И от себя тоже.

— Почему непременно воняешь. Воняет канализация. Мой квартирант жалуется на вонь. Не каждый неприятный запах заслуживает зваться вонью. Не надо обобщать.

— То есть, по-твоему, я воняю? Это ты хочешь сказать?

— Нет-нет, — сказал он. — Ты меня не слушаешь, совсем как раньше. Неприятный запах — это не непременно вонь, неприятный запах — это просто неприятный запах, и я наверняка не первый, кто обратил на него внимание, не притворяйся. Не будь такой наивной.

— И откуда именно у меня пахло? Из какого места, позволь тебя спросить.

Он посмотрел на нее, прямо ей в лицо, несколько секунд, но этого было достаточно. У нее в голове происходили странные вещи, у нее в голове случались короткие замыкания. Время от времени там била молния. Он совсем позабыл об этом, вытеснил это из памяти.

— Зачем тебе это знать? Разве я не сказал, что это не имеет значения? Я хотел бы закончить этот разговор.

Она схватила его за руку, как раз за ту, которая чесалась, потому что его кто-то ужалил.

— Я хочу знать, — сказала она. — Я имею право это знать!

Слово «право» прозвучало жестко и требовательно. Как будто она на самом деле имела право что-то с него требовать. Свою часть прибыли.

— Изо рта, — сказал он. — Особенно если ты пила вино. Но поскольку ты выпивала каждый день, разницы особой не было. И тогда запах становился настолько сильным, что казалось, пахнет от твоих ног, от волос, от всего твоего тела. Это было невыносимо. И отвратительно. Так что, если я смотрел на тебя как-то не так, дело было в запахе.

Она тихонько сжала его руку, почти с нежностью, и спросила:

— А сейчас ты его чувствуешь? Этот запах? От меня пахнет? Он снова тут?

Он покачал головой растерянно и раздраженно. Он чувствовал себя загнанным в угол из-за ее присутствия, ее вопросов, ее близости. Всего пару часов назад он начал готовить ужин и был совершенно счастлив, но не осознавал этого. Осознание счастья всегда запаздывает. Ах, как же я был счастлив, как же глупо, что я тогда этого не понял.

— Я простужен, — сказал он. — А ты только что почистила зубы. Я чувствую собственную зубную пасту. Тоже не самый приятный аромат.

— Да ладно тебе, — сказала она. — Понюхай как следует.

Она приблизилась к его лицу и выдохнула. Он почувствовал на лице тепло от ее дыхания. Она выдохнула еще раз. Она сейчас была так близко. Он мог разглядеть что угодно. Но он уже не смотрел.

Хофмейстер левой рукой схватил ее за горло. И сжал его. Она снова выдохнула. Он сжал ее шею и отвернул от нее лицо. Сжал еще сильнее.

— Продолжай, — прошептала она. — Так и продолжай. Может, мне снова вызвать полицию? Помнишь, как раньше, да, Йорген? Мне опять им позвонить?

Он резко оттолкнул ее от себя. Она влетела в стену рядом с ванной, но мгновенно собралась, отдернула шторку и несколько раз плюнула в ванну.

— Теперь я понял, — медленно произнес Хофмейстер, сжимая и разжимая руку, которой он только что ее душил. Как будто он был на приеме у физиотерапевта и старательно выполнял упражнения, которые ему назначили.

— Что ты понял?

— Теперь я понял, зачем ты явилась. Потому, что не могла смириться. Ты не могла смириться с тем, что я счастлив. Тебе было просто невыносимо, что я построил тут отличную жизнь с Тирзой. Что я справился без тебя. Для тебя счастье всегда было невыносимым. Если у тебя нет повода поныть и порыдать, то тебе кажется, что ты не живешь. Если ты не можешь спрятать лицо за вуалью из слез, тебе кажется, что ты упускаешь что-то самое главное в жизни. Без трагедии тебе нет никакой жизни. Никакой. Это не…

— Ты это называешь жизнью? — Она показала на него пальцем. Показала на стиральную машинку и на сушилку для полотенец.

Он не ответил. Открыл аптечку и стал искать крем от укусов насекомых. С прошлого лета у них еще оставалось чуть-чуть. Прошлым летом комаров было полно. Тирзе они тоже досаждали. Он купил для нее сетку-балдахин, чтобы повесить над кроватью, но они все равно таинственным образом пролезали под сетку и кусались, эти комары.

В аптечке ничего не нашлось. Йод, пластыри, аспирин. Ничего от комаров. Ему ничего не осталось, как просто вдавить в шишку от укуса ноготь большого пальца.

— Йорген, — сказала его супруга.

— Да, — отозвался он,