В краю танцующих хариусов. Роска - Станислав Олефир

Наконец показались ягель и листочки брусники. Внимательно приглядываюсь к каждой веточке, продолжаю расширять яму. Ага, вот попался комок белого пуха. Такой длинный и нежный пух может быть только у зайца. Наверняка где-то здесь лежит беляк. Рискуя остаться без лыжи, отваливаю новые глыбы, и наконец за одной из них открывается бок матерого беляка. Пробую вытащить застывшего зайца из ямы, но ничего не получается. Что-то там его держит. Туда-сюда качается, а подаваться не хочет. Нужно копать снова. Вскоре лыжа цепляется за коричневую от ржавчины проволоку. Все понятно — зверек в петле. Осенью здесь проходила заячья тропа, и кто-то насторожил на ней петлю.

Оставляю добычу в яме, рядом пристраиваю свой бутерброд и отхожу в сторону. Ворон описал небольшой полукруг, прогундосил удовлетворенное «крун!» и упал возле копанки.

Интересно, как он смог узнать, что здесь лежит заяц? Может, еще осенью заметил бившегося в петле беляка, а приблизиться побоялся. Только испугался не зайца, а петли. Вдруг она схватит и его? А может, просто летел сегодня утром над перевалом и учуял зайца под толстым снежным покровом. Известно, у ворона самое хорошее обоняние среди всех его родичей семейства вороновых. А ведь в этом семействе такие прославившиеся удивительными способностями птицы, как сороки, сойки, кедровки, грачи.

Найти-то зайца он нашел, да не по зубам, вернее, не по клюву и когтям оказался утрамбованный метелями снег. Или это я ему помешал? Поэтому-то ворон и кружил. Уходи, мол, товарищ, скорее. Сам откопаю.

Птица голодная летала, а я ей стихи декламировал. Чудак. Ей-право, чудак…

Когда-то я работал на сельскохозяйственной станции на Украине. Рядом с нашим полем был танковый полигон. Там сусликов развелось — тьма! Над ними танки грохочут, пальба идет, а грызунам хоть бы что. Живут да плодятся. Подошло время созревать пшенице. Она у нас дорогая, элитная. Такой уступить сусликам нельзя ни зерна. Решили их вывести. Пригласили специалистов, те насыпали во все норы яда, а сами норы закопали. У каждого суслика по нескольку нор. Закапывали все подряд. Поди угадай, в какой из них сегодня живет суслик?

Через два дня приходим — часть нор раскопана. Это их разрыли орлы-степняки и вытащили мертвых сусликов. Вот тогда все и удивились. Степняки раскопали только те норы, в которых лежали мертвые суслики. Пустых же не тронули и единой. Как они смогли определить через толстый слой земли, какая нора с добычей, а какая пустая? Теперь и у меня почти такой случай с вороном…

С вечера над рекой клубился туман, а утром ударил сильный мороз. Наверное, этот туман вместе с морозом и родили две удивительные радуги.

Сначала я никаких радуг не заметил. Вышел на улицу, гляжу, хорошо ли затянуло промоину на реке, не наследил ли этой ночью возле моей избушки какой-нибудь зверь, а в сторону лежащей за рекой сопки и не смотрю. Потом привязал лыжи к валенкам, распрямился и охнул. На самой вершине сопки горит яркое-яркое солнце, а по обе стороны от него всеми цветами переливаются радуги. Из-за каждой радуги выглядывает еще по одному солнцу. Раз, два, три! Да-да. Целых три солнца! Каждое светит, от каждого во все стороны идут лучи, вокруг каждого, словно рой комаров, играют блестки. Хорошо, если бы от каждого солнца и тепло шло. А то ведь пяти минут не постоял, а уже пробрало холодом до костей. И жалко с радугами расставаться, но нужно идти.

Шагнул за деревья — та радуга, что по левую сторону сопки, сразу исчезла, а та, что по правую, — прыг и зависла в двадцати шагах от меня. Правда, немного пожухла, укоротилась и солнышко свое куда-то спрятала, но в остальном все нормально. Все до единой краски налицо. Я даже проверил. Стою и бормочу:

— Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

Наверное, у всех в школе была такая хитрая считалка, чтобы не забывать, какой цвет за каким следует. «Каждый» — значит красный, «охотник» — оранжевый, «желает» — желтый и так далее. Интересно, думаю, как долго она будет гоняться за мною? Взял и нырнул за толстую лиственницу. Теперь куда денешься? А она никуда и не девалась. Осталась рядом. Правда, бледная-бледная, всего в одну блестку толщиной, но если присмотреться — здесь она! Протянул руку и… коснулся радуги!

Отправился дальше. Глаза щурю от удовольствия. Если бы не лыжи, наверное, затанцевал бы. Никогда не думал, что придется дотянуться до радуги. Да не какой-нибудь, а таежной, морозной, еще и с солнышком в утайке. Расскажу — не поверят. И пусть не верят. Я-то знаю, как оно было на самом деле.

…Вот так иду и радуюсь, а по кустам да по кочкам скачет моя тень. То запрыгнет на склон сопки, то растянется вдоль распадка, а то возьмет и разломится надвое. Одна половинка на ближней террасе, а вторая мельтешит аж за увалом.

Прыгала-прыгала моя тень да и легла на тальниковый куст, а оттуда заяц как сиганет. Здоровый! Прижал уши и наутек.

А ведь от меня до него было, наверное, чуть ли не целый километр. Ни палкой не докинуть, ни из ружья не достать. С чего бы ему удирать? Перетерпел бы, а потом мог перед знакомыми зайцами хвастаться. Мол, на меня тень охотника навалилась, а я хотя бы что. Даже усами не повел. Что мне этот охотник?

Все зайцы от зависти, наверное, умерли бы. Так нет же, припустил так, только штаны замелькали.

Повадилась ночевать, вернее дневать, у моей избушки ястребиная сова. Птица маленькая, незавидная. Сама чуть крупнее кедровки, и ничего хищного в ее облике нет. Всю ночь она охотилась, с рассветом усаживалась на вершину стоящей неподалеку от моего зимовья лиственницы и спала там весь день. Нормальные совы отдыхают в дуплах или забиваются в таежную чащобу, а эта — как будто специально устраивается на виду. Ветка под нею в спичку толщиной, чуть забудешься и загремишь вниз. Но нет, держится. Так уже устроены у нее ноги. Чем сильнее нажимает на них птица, тем крепче они когтями обхватывают ветку.

Вот так усядется сова на лиственницу, повернется «лицом» к солнцу и целый день не шелохнется. Хотя чего там? Наверное, она все-таки немного шевелится. Утром она повернута к солнцу, в обед — к солнцу, вечером тоже смотрит на солнце. А оно-то не стоит на месте.

Порхающие вокруг моей избушки синицы и поползни почти не обращают на сову внимания. Ковыряются себе под корой, цивикают, туда-сюда перелетают, а в ее сторону не кинут даже глазом.

Не боялись сову и собравшиеся на берегу реки белые куропатки. Известно, куропатки, глухари, рябчики — большие любители покопаться в гальке. Эти камешки помогают им переваривать ольховниковые и ивовые почки. Как-то я наблюдал за куропаткой, что ходила по дороге, вдоль которой только что проехал бульдозер. Он выравнивал бровку и открыл целые россыпи камешков всевозможной формы и величины. Куропатке их нужно было десяток, может, немногим больше. Я набрал бы их за минуту. Она же копалась больше часа. Ковырнет клювом, перевернет камешек, внимательно на него посмотрит, качнет головой, не подходит, мол, и ищет снова. Наконец как будто бы насобирала сколько там ей было нужно. Взлетела и, описав дугу, опустилась на дорогу… перебирать камешки…