Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Александр Львович Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я бы на месте Фурмана начал с вопроса: откуда «спектакль»? Ведь советская империя с ее однопартийной диктатурой развалилась бы — с Беловежской пущей или без нее — точно так же, как за семь десятилетий до нее развалилась Российская империя с ее самодержавной диктатурой. И в обоих случаях развал сопровождался одним и тем же-бурным всплеском надежд. Причем надежд именно на свободу, а не на какие-нибудь «модели прежней эпохи». Почему?
Отсюда следующий вопрос: почему «спектакль» начала XX века продолжался девять месяцев, а в конце века — девять лет (даже если не считать годы перестройки и гласности)? И почему еще в 2000 году Россия оставалась совсем не похожей на «модели прежней эпохи», оставалась федеративной (о чем еще в незапамятные времена мечтали декабристы, но какой она никогда до этого не была), оставалась с независимой прессой, со способным защитить страну от произвола власти Советом Федерации и многопартийной? Другими словами, пусть еще и не демократической, но ОТКРЫТОЙ для дальнейшего движения к свободе?
И последний вопрос, логически вытекающий из предыдущих: не значит ли все это, что, вопреки Фурману, «другой реальный кандидат в преемники Ельцину на месте Путина», тот же, допустим, Степашин, мог повести Россию по направлению к Европе? А Путин, уничтоживший федеративность и независимую прессу еще при жизни Фурмана, превративший Совет Федерации в собрание случайных людей, поставивший регистрацию партий под контроль власти и развязавший в стране шквал мракобесия (о том, что он умудрился сделать Россию изгоем в семье развитых стран, я уже не говорю), повел ее именно к «модели прежней эпохи»? И что после этого остается от логики Фурмана?
Конечно, Дима был, как мы уже говорили, талантливым человеком и написал много прекрасных статей по насущным вопросам. Просто концептуальная логика не была, увы, его сильным местом.
Секрет Путина
Если принять мою точку зрения на идейную преемственность вместо буквальной, собственно, никакого секрета в том, что я сейчас скажу, нет. Сопоставьте две цитаты — и все как на ладони. Первая такая. За много лет до Путина один из выдающихся представителей российских спецслужб, жандармский генерал Леонтий Дубельт, выпроваживая Герцена за пределы страны, напутствовал его такими словами: «У нас не то, что во Франции, где правительство на ножах с партиями, где его таскают в грязи. У нас правление отеческое».
А вот вторая цитата. Другой представитель российских спецслужб, Владимир Путин, полтора столетия спустя негодовал: «Вы хотите, чтобы к концу моего президентства они сделали из меня то же самое, что сделали из Бориса Николаевича? Надо признать, наши телевизионщики славно потрудились, чтобы запечатлеть в сознании российского общества образ Ельцина как алкаша, клоуна, недееспособного недотепу». Говоря языком Дубельта, Ельцин забыл, что «у нас не Франция» и «правление у нас отеческое». Забыл — и позволил «таскать себя в грязи», а он, Путин, помнит — и не позволит (тут к месту эпизод с «Куклами»), Его наставник Иван Ильин тут как тут. Он облек обывательское негодование Путина в четкую идеологическую формулу: в отличие от «формальной демократии», Россией должны руководить «лучшие люди», и лучший из них — национальный лидер, Отец Отечества, можно ли «таскать его в грязи»? Не думайте, что формула — пустяк, психологически она первостепенно важна: она позволяет Цезарю по-прежнему ощущать себя демократом, пусть и в «обновленной демократии». Именно она, согласно Ильину, — будущее человечества. Она дает Цезарю возможность не только партнерствовать с демократическими лидерами, но и чувствовать свое превосходство над ними. Это и есть та «другая реальность», в которой, по мнению Ангелы Меркель, живет Путин.
Есть, однако, еще одна, историческая, сторона дела. Тут столкнулись два непримиримых представления не только о свободе слова и независимости прессы, но и о самой природе русской государственности. Глеб Павловский, ныне раскаявшийся spinmeister раннего Путина, признается, что его задача по восстановлению в стране «отеческого правления» сводилась, по сути, к тому, чтобы «разбудить в народе привычку к обожанию национального лидера». Иначе говоря, воскресить традиционную в России со времен самодержавной революции Ивана IV ауру первого лица.
Я говорю «воскресить» потому, что аура эта практически умирала. Ну, кто, спрашивается, обожал косноязычного Брежнева? И тем более Черненко? На мгновение подняла было голову полумертвая аура с гласностью Горбачева, но очень быстро опять скукожилась. Ельцин, как мы слышали от Путина, жизни ей тоже не добавил. «Таскали в грязи», как во Франции. И пальцем не пошевелил, чтобы напомнить журналистам, что он все-таки царь Борис. Задача перед Павловским стояла поэтому поистине прометеевская. Но Путин не поскупился. И нашлось в Москве достаточно молодых, талантливых, усвоивших западные полит-технологические приемы ребят, которые за большие деньги и из спортивного интереса взялись воскрешать архаическую традицию «обожания национального лидера». И воскресили.
Это, впрочем, пусть останется на их совести. Но что говорит это о заказчике? Разве не то, что, став президентом, он не пожалел усилий, чтобы НЕ СТАТЬ преемником Ельцина? Вот и весь его секрет.
Заключение
Но это все детали. Вернемся к главному: к истории вопроса, вынесенного в заголовок. В 2015 году исполнилось 160 лет со времени кончины Николая I, правление которого многие переживали как конец России. И собственной жизни тоже. Серьезные историки, гордость русской историографии Сергей Соловьев и Тимофей Грановский опасались не пережить этого царствования. Сергей Михайлович оставил нам такую запись: «Приехавши в церковь приносить присягу новому государю, я встретил на крыльце Грановского, первое мое слово ему было “умер”. Он отвечал: ‘Нет ничего удивительного, что он умер; удивительно, что мы еще живы”». Цензор и академик А. В. Никитенко подтверждает: «Люди стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу друзей и родных».
Так выглядел первый в Новое время «конец России». И что же? Выжила. И впереди, как мы уже говорили, была Великая реформа. Она принесла стране многое, включая зачатки независимого суда и европейской государственности. Но предотвратить реставрацию национальной диктатуры не смогла.
Второй «конец России» был связан с воцарением большевиков (или. в другой интерпретации, с Великой социалистической революцией). Он тоже оставил нам великолепные эпитафии. Замечательный поэт Максимилиан Волошин откликнулся, конечно, стихами:
С Россией кончено. На последах
