Портрет кудесника в юности - Евгений Лукин

Глеб усмехнулся и, взглянув на календарик, решительно изваял и прилепил к восковому тулову детородный орган. Как известно, для изготовления мужских фигурок наиболее благоприятные дни – понедельник и четверг, для женских – среда и пятница. Пару дней назад к Ефрему Нехорошеву обратилась за помощью молодая супружеская пара, причём порознь, не сговариваясь, и каждый умолял, чтобы дражайшая половина как-нибудь случайно не пронюхала об этом его (её) визите. Причина обычная: блудливы были оба, как Соломон, и ревнивы, как Иегова.

Ефрем посоветовал самое простое: вшить в трусы партнёра волосок (можно даже без заговора), ну и, понятное дело, помочиться через обручальное кольцо. Ни то, ни другое не сработало. Прибегнуть же к такому сильному средству, как «завязка», молодожёны не рискнули, честно предупреждённые о том, что данный вид порчи в большинстве случаев ведёт к импотенции у мужчин и фригидности у женщин.

Оставалось одно: изготовить так называемый вольт.

Ни муж, ни жена художественными способностями не обладали, поэтому лепкой пришлось заняться Глебу. Поскольку выпала эта радость на понедельник, куколку он, естественно, ваял мужскую. Потом обманутой супруге предстояло впечатать в воск обрезки ногтей и волос любимого человека, окунуть фигурку в воду с капелькой собственной крови, наречь при зажжённых свечах именем изменника, завернуть заготовку в тёмную натуральную ткань – и, выждав сутки, завязать на восковых гениталиях свой волосок со словами: «Со мною стой, а с чужой лежмя лежи!»

Что касается куколок женского пола, то, как с ними поступать в таких случаях, Портнягин не представлял, но надеялся услышать об этом послезавтра, когда Ефрем будет с пояснениями вручать молодому рогоносцу восковое изделие номер два.

А пока он трудился праксителем (почему-то Глеб был уверен, что это не имя, а профессия), старый колдун неспешно разбирался с очередным клиентом.

– И как же это она тебя, Митрич, погубила? – без особого интереса выспрашивал он.

– Известно, как, – с тоской отвечал крысоподобный Митрич. – Разорила вчистую, вот-вот квартиру отберёт…

– Стерва… – одобрительно заметил колдун.

– Не то слово! – округляя глаза, шёпотом подхватил клиент.

– Другую себе найти не пробовал?

Бедняга вздрогнул и, ощерившись по-суслячьи, оглянулся на распахнутую в прихожую дверь. Сильно, видать, был замордован совместной жизнью.

– Да вы что? – испуганно сказал он. – Тут же перед людьми опозорит! А то и посадит… Были уже случаи, были!

– А-а… – сообразил кудесник. – Так ты у неё, выходит, ещё и не первый?

Митрич уставился, заморгал.

– Н-ну… д-да… А как же! Конечно…

Колдун покряхтел, поскрёб ногтями впалый старческий висок, покосился на ученика.

– Чует моё сердце, Глебушка, – с прискорбием известил он, – лепить тебе третью куколку… – Снова повернулся к страдальцу. – Сам-то её любишь? Или одна только злоба осталась?

На крысиной мордочке отразилось отчаяние. Плечи просителя бессильно опали.

– В том-то и дело, что люблю, – со слезой признался он. – До сих пор. Несмотря ни на что… Я ж её, суку, защищал! Умереть был за неё готов! Да и сейчас тоже… Всю жизнь ей отдал!

– Даже так? – мрачнея, пробормотал Ефрем.

– Не знает уже, как меня ещё унизить, – взахлёб продолжал жаловаться Митрич. – Снюхалась с какими-то… прости Господи, мерзавцами… жуликами, карьеристами…

– Стало быть, выгоду имеет, – вздохнул колдун.

– Да нет там никакой выгоды! – взвыл клиент. – Обирают они её, дурёху, обирают! А случись что-нибудь, не дай Бог, за грош ведь продадут! За медный грошик… Но даже не в этом дело! Всё бы простил! Равнодушие меня убивает, равнодушие её…

– Короче! – прервал колдун начинающуюся истерику. – Что надо? Приворожить?

– Да! – истово выдохнул несчастный, уставив на Ефрема исполненные надежды глаза. – Неужели получится?

– Ну а почему ж нет? – невозмутимо отозвался старый чародей. – Фотографию принёс?

– Вот… – На Божий свет из внутреннего кармана явился незапечатанный конверт.

– А зовут как?

Почему-то этот вполне естественный вопрос привёл Митрича в замешательство.

– Т-то есть… что значит…

– Ну, кого присушивать будем?

– А я разве не сказал?

– Нет. С самого начала твердишь: она, она… А кто она?

– Родина… – с запинкой выговорил тот.

Колдун поморщился.

– Фамилия мне не нужна. Имя давай.

Клиент растерялся окончательно.

– Ну так… Какое тут имя? Отчизна…

Несколько мгновений старый чародей недоверчиво смотрел на сконфуженного часто помаргивающего гостя. Потом молча забрал у него конверт, извлёк фотографию. Снимок был несомненно взят из Интернета, распечатан на принтере, а сделан со спутника.

– Так… – приходя в себя, проговорил Ефрем Нехорошев. – По лестнице сам спустишься или Глеба попросить, чтоб помог?

По лестнице клиент предпочёл спуститься сам.

– По-моему, псих, – искренне поделился Глеб. – Во даёт! Отчизну ему приворожи…

Колдун был хмур и задумчив. Не стоило, конечно, вот так напрямую выдворять клиента – примета плохая.

– Мало ли извращенцев… – проворчал он. – Есенина взять. Тоже ведь: «Я люблю Родину! Я очень люблю Родину…» Хотя этот-то на всё кидался: что шевелится, что не шевелится. Дерева стоячего не пропускал. «Так и хочется к сердцу прижать обнажённые груди берёз…»

– Ну… к сердцу же… – вступился за любимого поэта отбывавший срок Портнягин.

– А дальше-то? – огрызнулся колдун. – «Так и хочется руки сомкнуть над древесными бёдрами ив…» Это уж не к сердцу, это к чему другому. Ежели по науке: дендрофил, выходит…

Раз и навсегда нацепив личину полуграмотной запойной деревенщины, Ефрем Нехорошев тем не менее подчас забывался и заставал собеседника врасплох неслыханным заморским словцом. А Глебу, между прочим, за малейшую иностранщину чертей выписывал.

– Слышь… – решился он наконец. – Ты этого болезного поди всё-таки верни. Куколку потом долепишь. А то нехорошо выгонять-то…

Портнягин выглянул в окно. Узкая понурая спина обманутого Родиной клиента обнаружилась почти у самой арки. Ученик чародея легко вскочил на хлипкий подоконник и, отворив форточку, гаркнул.

– Идёт, – сообщил он пару секунд спустя, с той же лёгкостью спрыгивая на пол.

Можно было, конечно, сколдовать «зазыв», то есть упереться раскинутыми руками в косяки входной двери и пробормотать простенький приманивающий заговор, но, во-первых, срабатывает это не сразу, во-вторых, далеко не всегда получается.

– А что? – с весёлым вызовом сказал юноша. – Возьми да приворожи! Глядишь, Президентом станет…

– Нашим? – язвительно переспросил ядовитый старикашка. – Не уверен. Шут его знает, что у него там за страна сфотографирована и откуда он родом вообще! Больно морда не здешняя. Присушишь к нему ненароком какой-нибудь Израиль… или Татарстан… Отвечай потом… на международном уровне!

– А! Так, значит, присушить всё-таки можно?

– Ох, не ведаю, Глебушка, не пробовал. Политики не люблю. С ней ведь, с политикой, только свяжись… не развяжешься…

– Да-а… – покручивая головой, протянул Портнягин. – А я, главное, слушаю – удивляюсь: где это он такую бабу позорную откопал? А он – вон чего…

В прихожей нежно заныла с опаской приотворяемая входная дверь, и слегка задыхающийся голос вернувшегося Митрича (лестницу он, надо полагать, одолевал бегом) спросил не без робости:

– Можно?

– Проходи, садись… – насупив кудлатые брови, отрывисто велел колдун. И, выждав, пока патриот-рогоносец примет в облезлом гостевом кресле исполненную почтения позу, прямо приступил к делу: – Может, не будем державу трогать, а? Тебе чего по жизни-то надо? Деньжонок там, льготишку какую-никакую… чтобы квартиру за долги не отобрали… Что ещё?

– Н-ничего…

Чародей бросил сердитый взгляд на откровенно скалящегося Глеба – и тот счёл за лучшее снова убраться за стол, где взял уже готовую куколку и, осмотрев для виду, решил, что и так сойдёт.

– Ну давай я тебе амулетишко на удачу вырежу, – чуть ли не заискивающе предложил гостю Ефрем.

Тот усомнился, отупел лицом:

– Э-э… талисман?

– Нет. Талисман – это так, пустышка. Носишь его при себе и веришь, будто помогает. А вот амулет – это, брат, штука серьёзная, умственная… Его ещё не всякий мастер изготовит. Амулет тебе и удары судьбы смягчит, и от злых людей обережёт…

Митрич колебался. Глядя со стороны, можно было подумать, что ему предлагают уступить право первородства за чечевичную похлёбку. Затем крысиное личико отвердело, преобразилось, стало едва ли не вдохновенным. С такими лицами восходят на эшафот. Во имя идеи.

– Нет! – выдохнул он, преодолев соблазн до конца. – Дело принципа, понимаете? Тут же не в личной удаче вопрос… Это моя держава! Я её люблю! Бескорыстно, учтите! Но почему безответно? Должна же быть какая-то справедливость…