Час Самайна - Сергей Пономаренко

Я не ревную, но обидно, что ему все можно, а мне нет. Я бы ему никогда ничего не сказала. Пусть бы дурил. Ведь его от этого не убавится. И изменить с ней он не изменит, я в этом уверена. А раз уверена в нем, то из этого следует, что и ревновать не могу. Но обидно, что мне запрещается лишний раз посмеяться с кем- нибудь, пошутить, а он бесцеремонно обнимает женщин в моем присутствии. Но он уверяет, что делает это с целью поддраз­нить меня. А Маруську я прямо органически не перевариваю. Это такая хитрая бестия... Вышла замуж, а сама вешается на каж­дого встречного мужчину. Я всегда на таких женщин смотрю, как на животное, которое не может управлять своими чувствами. А я совершенно другой человек. У меня рассудок на первом плане. Ваня меня хвалит за это и всегда со мной осуждает Маруську. Хоть она и говорит, что любит мужа, но мне кажется, что вовсе не любит, а вышла за него только из интереса и при первом случае сбежит. Она так равнодушна к нему; что кажется, будто они очень давно женаты и уже успели охладеть друг к другу. Меж­ду прочим, они поженились не так давно. Она чувствует, что я ей не симпатизирую, и стала ко мне меньше лезть. Мне кажет­ся, она с удовольствием отомстила бы мне. Но ее злоба бессильна. Она знает, что я жена начальника ее мужа. 

Ваня был дежурным по полку и собирался идти сменять караул. Мне это очень не понравилось, потому что и так мы ужасно мало времени бываем вместе. Я просила его поскорее идти и побыстрее вернуться. Ему не понравился мой тон, и он грубо сказал, что не любит, когда я скулю, вернулся в компанию и сосредоточил все внимание на Маруське, которая в это вре­мя буянила с Ледневым. У меня так защемило сердце, что даже слезы полились из глаз. 

Вот и неизбежное пришло... Кому может не надоесть жена, которая все время трясется за своим мужем? Этих мужчин ни­когда и никто не сможет устроить. Им нравятся женщины ве­селые и полные сил, как Маруська. Но ведь и я была такой, могла даже дать сто очков вперед Маруське. Но ему не нравилось это... 

Зачем я обращаю на себя внимание мужчин? Жена должна быть серьезной и, кроме мужа, не должна видеть никого. Иначе он меня выгонит. Он добился своего и теперь отворачивается от меня. Конечно, идеальная жена скучна и назойлива. Ему нуж­на женщина, будоражащая кровь. Никогда он не будет доволен. Я это предвидела, но противиться не могла. Если он замечает, что я разошлась, то обрывает меня. А если не обрывает, то потом устраивает скандал, от которого уже не раз пострада­ла моя физиономия — если я начинаю оправдываться. И мне поневоле приходится забиваться в угол и быть идеальной же­ной, хотя мы не расписаны и не венчаны.

Петроград. 6 июля 1918 года

Какая досада! Сегодня не удалось поехать в Левашово. Еще когда я ехала на службу, поговаривали, что сегодня больше не бу­дет поездов, но что-то не верилось. Когда я пришла на вокзал после службы, оказалось, что поезд есть, да не про мою честь. Всего только один поезд, в шесть часов. В него пускали только военных и железнодорожных служащих. Многие службисты, жи­вущие по Финляндской желдороге, отправились домой пешком. А мне пришлось идти не солоно хлебавши в свою холодную квар­тиру. Я вернулась расстроенная. Было обидно, да и неизвестность мучила: долго ли еще придется сидеть в Питере? Я так разнерв­ничалась, что даже заплакала. Да и Ванюшу жалко, будет обо мне беспокоиться. Только я собралась варить кашу из остатков крупы, как в дверь постучали и входит Иван Евгеньевич, который приехал из Вятской губернии. Он меня успокоил, что голодная я не буду, дал мяса и картошки. Я сварила чудный суп. Затопили печку в комнате. Было тепло и хорошо. После сытного ужина я сладко заснула, а перед сном думала о Ване.

Петроград. 8 июля 1918 года 

Сегодня, возвращаясь со службы, зашла на вокзал и к своей великой радости узнала, что поезда начинают ходить с семи часов. На поезд идти было еще рано, и я поехала к маме в боль­ницу. У нее была бабушка. Она обижалась, почему я к ней не при­хожу. Мама поправляется и, наверное, скоро выйдет. Просила приходить почаще и принести хлеба. Я сидела у мамы недолго, торопилась на поезд. Со мной вместе ушла бабушка. Она все звала меня к себе и просила принести чечевицы на пост, по­тому что у нее ничего такого нет. 

Я села в трамвай и отправилась на вокзал, но все-таки опоз­дала. Сходила на квартиру. Получила письмо от Оли. Пишет, что очень весело гуляет, пользуется успехом, но жениха взяли в солдаты. В ожидании поезда я села в зале второго класса и при­нялась читать роман Горького «В людях». Он так ясно и прав­диво описывает всю грязь и мелочи жизни. Жизнь бедного, мел­кого народишка. И свою жизнь среди того народа. Добралась до Левашово благополучно. Вечером ходила в баню. Я так устала за день, что еле добралась до постели и заснула как убитая.

Петроград, 16 июля 1918 года 

Спали сегодня очень долго, за чай сели уже в первом часу. За чаем поругалась с Ваней из-за браслета. Я его пожурила, что так небрежно его носит, даже почернел камень, а он рассердил­ся на меня и стал говорить, что я дала его ему, а теперь укоряю. И папиросы припомнил, которые я ему когда-то подарила. Потом, мол, буду укорять. Конечно, я не думала его укорять, такой привычки у меня нет. А он все меряет на свой аршин! Он очень любит припомнить все то доброе, что для меня делает, как будто я бесчувственное животное и ничего не понимаю. Недаром он за это не понравился маме. Ругались мы долго. Ему не нрави­лось, что я не уступаю, но я не давала себя в обиду. Мне было так противно, что из-за такой дряни, такой мелочи, получа­ются такие крупные разборки. К вечеру буря улеглась, и выгля­нуло солнышко. Мой Ваня стал таким милым и хорошим! Ах, как я его люблю! Всегда любила. Не так, как он любит меня — только когда я во всем уступаю. А я всегда его люблю, даже во время ссоры. Мне хочется подойти к нему, обнять, успокоить, но самолюбие удерживает меня. Я знаю, что он меня оттолк­нет, и мне остается только сражаться.

Петроград, 22 июля 1918 года

В субботу после службы я не поехала в Левашово, а зашла домой. Ваня тоже приехал. Мы хотели в этот день пойти в кинематограф. Тут он обнаружил пропажу своих вещей, ко­торые украл тот инвалид, что приехал с Иваном Евгеньеви­чем, а Ваня начал обвинять в этом меня и моих родных. Это было страшно неприятно и оскорбительно слушать, потому что за своих родных я могу поручиться головой, что они чест­ны, несмотря на то, что бедны. Конечно, был огромный скан­дал, но к вечеру все успокоилось. 

Мы отправились в кинематограф, но последний оказался закрыт, поскольку не было света. Я предложила Ване прогулять­ся, но он огрызнулся и добавил ругательство, каким ломовики погоняют ленивых лошадей. Я высказала предположение, что ему со мной неинтересно гулять, а он начал утверждать, что в такую слякотную погоду не гуляют, и повторил ругатель­ство. Выдернул руку и быстро пошел вперед. Было унизительно бежать за ним, и я пошла в обратную сторону. 

Я дошла до Михайловского училища, чтобы узнать, открыт ли театр. Оказалось, что представление уже закончилось. Повернула назад, к дому. Смотрю, Иван идет мне навстречу. Он подошел и сказал, что во дворе меня отколотит! Я заяви­ла, что в таком случае не пойду домой. Он сказал, что тогда мне же хуже будет. 

Я пошла вперед, а он за мной. Когда прошла ворота, он меня остановил и потащил во двор. Он просто кипел от злости, даже задыхался. Как я ни упиралась, он затащил меня во двор и разделался по-своему. Так больно! А еще обиднее переносить подобное унижение. 

Ах, в другое время он не посмел бы меня и пальцем тронуть, а голод и нужда заставляют все терпеть! Он пришел домой и начал собираться в Левашово. Я его остановила — если бы этого не сделала, то мне было бы еще хуже. В это время пришла Анька и стала звать в Техническое училище на вечер. Я, ко­нечно, отказалась, теперь меня эти вечера совершенно не пре­льщают. Анька ушла, а мы помирились и улеглись спать.

Петроград, 31 июля 1918 года 

Ваня сделал мне приятный сюрприз, подарил шелка на три блузки. Реквизированные три чудные рубашки, почти новые, и еще кое-что. Я была очень рада, это то, что мне нужно. Но Ваня обиделся, когда я сказала, что одна из рубашек из под­кладочного шелка. Он вообразил, что шелк мне не нравится. А я вовсе так не думала. Наоборот, это чудный шелк, но все равно подкладочный. 

Вчера я поздно приехала домой. Слышу шум на чердаке. Подумала, что, наверное, кто-нибудь пошел с бельем так поздно на чердак. Я заперла покрепче свою дверь. Думаю, пусть шляются, где хотят, и делают, что хотят, лишь бы меня не трогали. Долго там стучали и не давали мне спать. На­конец я уснула.