Crazy - Бенджамин Леберт

Янош считает, что Флориану до лампочки, как он выглядит. Главное, что он хоть как-то выглядит. Он не делает из этого проблемы. Он просто одевается. Ведь каждый из нас как-то одевается. Разница только в том, что у него одно к другому иногда совсем не подходит. Говорят, что однажды он пришел в школу в двух разных носках. И даже не заметил. Ему всё до фонаря. И поэтому он весел, так считает Янош.

Сзади за ним идут оба Феликса. Не считая меня, рюкзаки только у них. У Шарика красный, а у Феликса синий. Вместе они выглядят довольно забавно. Молча идут за Яношем и Флорианом метрах в пяти от них. Но это никому не мешает.

Они безмятежно продвигаются вперед. На Шарике синий шерстяной свитер и коричневые вельветовые штаны. И глаза у него влажные. На голове красная кепка с надписью «Феррари». Любит толстый Феликс «феррари». У него есть каталог, в котором представлены все модели. По ночам он берет его с собой в постель и нюхает. Его самое заветное желание — проехать хоть раз на «феррари». Без крыши и все такое прочее. Вот бы он завопил, если бы это желание исполнилось.

На тонком Феликсе зеленый свитер с капюшоном. Этот капюшон закрывает ему даже лоб. Только блестят быстрые темные глаза. На ногах белые кроссовки. «Найк». Тонкий Феликс — любитель кроссовок. Этим отличается от остальных. У него в шкафу не меньше тысячи кроссовок. Ему хочется самому создавать новые модели. Флориан считает, что у него поехала крыша.

Следом за этой парочкой идет Трой. Он почти засыпает на ходу. Его круглые глазки тяжелеют. На голове у Троя черная непромокаемая кепка, хотя никакого дождя нет. Эту кепку подарил Трою брат. А жить этому брату осталось недолго. Может быть, пару месяцев. Так утверждают. Иногда, перепив, Трой заговаривает о нем. Вроде бы брата зовут Николас. Он ровно на год старше Троя. Трой его любит. Любит до безумия. И не хочет его терять. Поэтому в нервных ситуациях он всегда надевает кепку от дождя. Чтобы быть поближе к брату. Чтобы не оставлять его одного. Янош говорит, что это смело. И я думаю, что он прав.

Сзади, немного сбоку, иду я. Как обычно. У меня медленная и тяжелая походка. Я подволакиваю левую ногу. Как бы мне хотелось ее отстегнуть! На мне снова футболка с «Пинк Флойд». На этот раз альбом «The Division Bell». На ней нарисовано два больших камня. С глазами и ртами. Такое впечатление, что они разговаривают между собой. Издалека можно даже подумать, что это одно целое. Типичный «Пинк Флойд». Я люблю «Пинк Флойд». Янош говорит, что такая музыка — это крези. Но именно за это я ее и люблю. От «We don’t need no education» по коже бегут мурашки. Вот так. На ногах у меня синие джинсы. «Levis». Сестра подарила. Она считает, что они очень подходят для бегания по бабам. Ну, в конце концов, ей лучше знать, раз она так говорит. Я понятия не имею. Вообще-то это неплохо — иметь любящую сестру. У нее всегда есть пара миленьких подружек. Хотя большинство из них тоже лесбы. Янош сказал, что это прикольно. Их остается только приобщить к нужному полу. Янош считает, что тайно все лесбиянки мечтают о переходе в другую веру. Не знаю, так ли это. В любом случае, перевести их в другую веру достаточно сложно. Я уже пробовал.

Ее звали Мануэла или что-то в этом роде, и было ей лет двадцать. А мне всего четырнадцать. И я втрескался в нее по уши. Роста в ней было около метра семидесяти девяти. Каштановые волосы до плеч. Глаза, подобные морю. Синие и широкие. Я думаю, что забуду ее еще не скоро. Однажды она меня даже поцеловала. В комнате у моей сестры. Ее самой как раз не было. А мы смотрели телевизор. «Умирай медленно» или какая-то подобная лабуда. И вдруг она наклонилась ко мне. Я чуть коньки не отбросил. О боги! Целоваться она умела! Но ничего серьезного из этого не вышло. Она сказала, что я редкий тип. Как всегда. Янош говорит, что прекрасно ее понимает. Он и сам считает меня редким типом. В положительном смысле. То есть крези. Он говорит, что я самая сумасшедшая личность, с которой он когда-либо сталкивался. Флориан предупреждал, чтобы я из-за этого не воображал черт знает что. Такое, мол, Янош может сказать любому. И все равно мы хорошо уживаемся. Ведь уже четыре месяца мы существуем в одной комнате.

9

Автобусную остановку видно издалека. Это просто табличка и стоящая перед ней скамейка. Прямо на главной улице. «Остановка автобуса. Нойзеелен» — написано на табличке. Скамейка сделана из темного бука. В трещинах вода, оставшаяся после вчерашнего дождя. На асфальт изредка стекают капли. На самом краешке сидит пожилой господин. Сухопарый. Волосы цвета соломы растрепаны. На нем зеленый плащ до пят. Из-под плаща выглядывают черные блестящие полуботинки. Плащ застегнут на одну-единственную пуговицу. Старик поднимает голову и смотрит, как мы приближаемся. Впереди Янош. За ним Флориан, оба Феликса и Трой. Сзади я. Все остальные ждут у таблички. Лицами уткнулись в расписание автобусов.

— Вы из замка? — спрашивает старик глубоким, сильным голосом.

Парни оборачиваются. Заговорил Шарик.

— Да, — ответил он, — нам разрешили.

Старик сосредоточился. Глаза заблестели. Он поджал губы.

— Не стоит обманывать старика. Старик может быть глух. Может быть слеп. Он может быть инвалидом. Но в этой жизни он спел так много песен, что в заблуждение его не введешь. Никто вам ничего не разрешал. Я прав? Вы просто дали деру.

— Дали деру? — переспрашивает Шарик. — Ну да, и это тоже.

— Спел так много песен? — повторяет Янош. — Каких еще песен?

— Уникальных песен человеческого бытия. Тех, которые не утаишь: о печали, о радости, о ветре.

— Ветер-то тут при чем? — Это уже я.

— Ветер смешивает печаль и радость. Если нужно, он рвет связи. Или сгребает всё в одну кучу. Называй как хочешь.

— Вы, наверное, мудрец или ясновидящий? — интересуется тонкий Феликс.

Старик смеется. Его смех похож на приближающийся дорожный каток. Прокладывает себе дорогу, несмотря ни на что. Парни начинают украдкой озираться. Я сажусь на скамейку.

— Никакой я не ясновидящий, и даже, насколько понимаю, совсем не мудр. Я просто старый человек. Но я видел жизнь. А этого вполне достаточно, чтобы понимать, когда в супе не хватает перца.

— А мы тоже когда-нибудь станем такими же? — спрашивает Шарик.

— Какими?

— Ну… Э-э-э… В смысле… Старыми?

— Старым ты, дружок, наверняка когда-нибудь станешь. Такова жизнь. В тебе состарится все: и душа, и сердце, и мысли. Даже если сам ты будешь меняться очень медленно, мысли твои все равно изменятся. И мечты тоже. Когда-нибудь они состарятся. Так же, как и ты.

— Но когда они состарятся, какими они будут? Хорошими? — опять спрашивает Шарик. — Почему мечтам обязательно нужно стариться?

— Чтобы оставить жизнь позади.

— Чтобы оставить жизнь позади? Не понял. Разве, чтобы получить что-то новое, обязательно оставлять старое позади?

— Думаю, что да. Иначе не будет движения.

— А зачем двигаться? Пусть все остановится! — говорит Шарик. — Зачем мы все время идем вперед? Мы ведь с таким же успехом можем и остановиться. Перевести дух. Спокойно рассмотреть то, что уже получили.

— Нет, так не выйдет.

— Почему? — спрашивает толстый Феликс.

— Потому что тогда пришлось бы остановиться всему. Если мы будем спокойно рассматривать то, что уже получили, то ему тоже придется остановиться. А если мы будем стоять на месте, то не получим больше ничего. Вечный покой. Мальчик мой, скажи откровенно, что бы ты выбрал — вечный покой или вечное движение?

— Вы только что спели песню жизни? Я прав? — спрашивает Шарик. — Ее поют все, кто состарился?

— По-разному. Состарится человек или нет — решает случай. А кому петь песню — решает только Бог. Все очень просто.

— И это, по-вашему, просто? — спрашивает толстый Феликс. — Уж больно запутано. Мне кажется, я никогда не буду старым и никогда не буду петь никаких песен жизни. На самом деле гораздо проще жить в мире, которого не понимаешь. Не буду я старым. Старость — это для меня слишком крези. Лучше уж оставаться самим собой. Феликсом Брауном. Лет мне шестнадцать. Рост метр шестьдесят четыре. Вот и всё.

— Всё решает случай, — повторяет старик.

— Какой там случай! — возражает Янош. — Нет ничего случайного. Есть только судьба.

— Разве нас с вами свела судьба?

— Может быть. А может, нам просто не повезло. Мне шестнадцать. Жизнь продолжается. И мне совсем не хочется, чтобы люди, ушедшие дальше меня, объясняли, как идти вперед. Последние шестнадцать лет я продвигался вперед без вашей помощи и, скорее всего, следующие, даст Бог, лет шестьдесят пять буду вынужден двигаться без ваших советов. Поэтому оставьте меня в покое. Очень хорошо, что вы поете песню жизни. Сходите в дом престарелых и научите пению тамошних постояльцев. Вот они обрадуются! А мне дайте жить. И сами живите. И так все плохо. Мы только что сбежали из интерната. И мне кажется, что нам еще понадобятся наши молодые жизни. И чешите отсюда со своей вонючей песней жизни!