Золотая лихорадка - Николай Задорнов

И сразу пробили часы. Вот уж и собаки завыли.

Дуня гасит огарочек, коснется щекой ребенка, почувствует детское дыхание и впотьмах уходит во двор.

Она приносит дрова.

Воду наливает для скота в долбленые колоды. В старую избу несет воду, в кадку, в котлы. Затапливает плиту, сходит в ледник, принесет нарубленные накануне куски мяса. Надо еду варить. Задавать корм скоту, отруби запарить.

Начисто моет колоды для водопоя, ошпаривает их кипятком.

«Боже, дай нам счастья, детям нашим!»

По избе, как камни, еще лежат без движения в глубоком сне мужики и парни. Возлюбленный супруг за пологом раскинул руки. Дуня вбежит в дом, кинется к мужу под полог, отогреет свое сердце и опять за дело.

Пахом поднимается, начинает расталкивать парней, словно сам давно не спал. Удивляется, что никто вставать не хочет, и сердится, не может добудиться.

Старухи встали, уж ползают по двору, по закоулкам. Девчонки забегали.

Коровы ели, вареный корм им задан. Но не радостно Аксинье. Год от года Дуня становится сильней. Аксинья и Арина слабели, не могли обойтись без невестки. Без нее как без рук. Но не хотелось Аксинье признаваться в этом. Она противилась, желала показать невестке, что еще зорок глаз хозяйки. Она подозревала, что Илья будет со временем у жены под пяткой.

Поэтому, несмотря на все старания невестки, покоя в доме не было. Была бы ленива – беда. Но лень можно выбить. А такое старание страшней лени.

«Почему она так спешит, словно это все только ее?» – думает Аксинья.

Аксинья только подумает о том, что надо сделать, а глядь – невестка уже сделала, догадалась!

… Наступил рождественский пост, и к праздникам весь дом надо было прибрать, все вымыть и вычистить, перестирать, перечинить и перештопать старье, сшить всем обновки, украсить дом пихтой.

А потом придется наготовить впрок пирогов, вынести на мороз одних пельменей не менее пяти тысяч штук, с мясом, с калужатиной и со всякой всячиной. Пирожки с черемухой на морозе замерзнут, как камень. Пельмени ссыпятся в мешки. Подвесят их мужики к балкам в амбаре. Это только начало…

Дупя побелила стены, измыла полы добела, терла их с песком в избе и в сенях, вымыла кипятком амбар, вычистила навоз, свезла…

– Маманя, – почесывая лоб, сказала она, стоя посреди избы, в то время как Танька лен-голова, закусив в рот свой подол, пряталась в ее огромной юбке, – вот это сжечь бы!

– Да ты что? Ах ты! – всплеснула руками Аксинья. – Сжечь! Да ты не заводила! Это хорошая вещь! Из Расеи… Ноская.

– Ноская! – грубо ответила Дуняша. – Эка золото. И стирайте ее сами! Привыкли жить в дерьме!

– Ты как это смеешь? – забегали глаза свекрови.

– Ты что это? – ужаснулась Арина.

– Да тут шкур сколько угодно, меха можете взять себе, другую пошить. Шелка у китайцев взять покрыть, самые лучшие в мире, задаром.

– Ты не заводила! Ишь какая! Шелка ей!

За обедом все ели дружно, и казалось, ссоры не бывало. При Пахоме, Терехе и муже Дуня сказала свекрови:

– Делиться нам с вами пора!

– Ах, вот что! Чего задумала! Как это делиться?

– Как ты с детьми управишься?

– Справлюсь!

– Уж детям ли не житье у бабушки?

– Правда, рукомойника боятся! Умываться не научу… Что у вас за дом? Вещей хороших нет, одни тряпки, – говорила Дуня.

– Как ты смеешь так отвечать! Илья, натрепал бы ее за волосы, как она с матерью говорит… Как она при старших смеет!

– Что же я плохого сказала? Я вам же хочу добра, – отстала Дуня и встала из-за стола. – Простите! – сказала она и низко поклонилась.

– Шшить вы, заразы! – вдруг закричал Пахом на старух.

– Побей меня, муженек, поучи! – выпрямляясь, сказала Дуня мужу.

Илья притих. На глазах у него стали навертываться слезы. Но чтобы никто не заметил, он быстро ушел. Пахом подпоясался и тоже ушел.

– Улестила всех! – пробормотала Аксинья.

ГЛАВА 11

Почта приехала. Пассажиры просили ехать дальше, обещали приплату. Вызвался Илья. Он сказал жене, что, по всем приметам, пурга не разыграется.

– Дай мне свои штаны, – сказала Дуня. – Я пойду за тебя в лес, как только погода установится.

Илья отдал жене ватные штаны.

Илья укатил с колокольцами, повел весь караван верхом на гусевике. С ним Васька Кузнецов и другие ямщики, шесть кошевок с почтой и пассажирами. Илья среди торосов дорогу знает, как волк. Проезжающие ему хорошо платят и угощают вином, очень нравится им, как Илья ямщичит. Только песен не поет. Ему скажут – спой, он смолчит или ответит: «Тут не Расея!» Возвращаясь, деньги отдает Дуне, когда в доме нет никого. А Дуня нарочно потом побренчит при старухах монетками.

Илья вырос в семье, в хозяйстве которой была единственная лошадь. Теперь у Ильи есть жеребец, томской, сибирской породы, с длинными ногами, и еще два мерина – гнедой и буланый. Есть мелкие коняги, мохнатые казачьи забайкалки, выносливые, сами себе могут корм добывать под снегом, как олени.

Однажды Дуня похвасталась отцу мужниным табуном. Спирька Шишкин ответил ей:

– Ты сама – кровная лошадь, породистая девка была. Ох… Илья был охотник хороший… Я его любил. Удал! А женился и на охоту не идет! Много у вас дела дома!

… Тереха болел не первый день. Дуня поехала в тайгу с Пахомом и с парнями. Она умела рубить лес, знала, как свалить лучше лесину, куда ее положить вершиной.

В полушубке, в длинной теплой шерстяной юбке и зимних штанах под ней, согнувшись, с топором за поясом бредет Дуня по снегу.

Куры в такой мороз сидят в избе в небольшой клетке, помет чистишь за день не раз. А то в кухне засмердит.

На другой день ударил такой мороз, что мужики не поехали в лес, напились пьяные, проиграли до вечера в карты.

Опять с ведрами, с подойниками, с отрубями возится Дуняша. Вымя надо обмыть, вытереть, выдоить. Вечером коровам нужен теплый корм.

Ночью, когда пожалеешь своих ребятишек, то пожалеешь и себя. Семка кричит, не спит.

– Черт ты! – не вытерпит мать. – Будешь спать? Выброшу собакам!

Илья вернулся с низовой почтой. Набитый деньгами кошелек отдал Дуне.

– Это тебе, чтобы зря не бренчала!

– Где же ты такой кошелек купил?

– Везли генерала с генеральшей. Она чуть не влюбилась в Ваську… А мне заплатили… Кошелок на свои деньги взял у торговцев… А Васька книг купил. Сходи к имя. Васька в своей кошевке генерала вез. С генеральшей, с молодой! А мне купец попался и все угощал вином.

Дуне негде поговорить наедине с мужем. Кругом толкутся. Илью нельзя отзывать, он не пойдет, еще и удивится, зачем, мол, зовешь, толкуй тут…

– Нет, – сказала Дуня ночью, в постели, отстраняясь от мужа.

Она стала тихо, но бурно жаловаться.

«Ночная кукушка дневную перекукует!» – думала Аксинья, не слыша ее слов, но догадываясь, что за пологом на нее с золовкой льется река зла.

– Вот уж врет, вот уж врет! – не выдержав, заворчала мать в потемках.

– А как гусевик, не хромал? – спросил с печи Пахом.

– Нет, – небрежно ответил сын.

– Я говорил, что припадает… Хорек его покусал…

– Я ли не работница… У меня ли не руки, – лился чуть слышный шепот прямо в ухо Илье, даже щекотно ему. – Нам ли не жить? А все нам заступлено. Уйдем, давай заживем сами, детям порадуемся и жизни. И друг друга мы не видим, не говорим… Без позволения не живем, шагу не ступим. Хорошо делаешь – им боязно, что я одолею, все возьму себе. Плохо – как на ленивую батрачку смотрят. Я не угожу никак, и не буду! Ильюшечка, милый…

– Что уж это, как не стыдно! – ворчит Арина, хотя и она ни слова не разобрала.

И Пахом ничего не разобрал.

– Нет, это она правильно! – изрекает он. – Лес рубить не женское дело.

– Тогда уж и жить бабам надо, как мужики! – склабится во тьме Тереха.

Илья силится, думает, как быть. Переменить жизнь? Отца-мать не переспоришь. Он непривычен спорить.

– А все-таки разделимся! – сказала Дуня утром свекрови.

И она почувствовала, что стрела попала в цель. «Слово не стрела, а хуже стрелы!» Выражение самодовольства явилось на ее сильном лице. Аксинью взорвало.

– Ссоришь нас с сыном?

– Чем я вам не потрафляю?

Тем временем Пахом заметил, что у новой кошевки оглобля напрочь вырвана.

– Ах ты, зараза! – раздался надтреснутый голос во дворе.

Илья получил кнутовищем по затылку. Выбежала Дуня.

– За что, тятенька! Он ли на вас не робит? Как вы смеете!

Дуня тронула мужа за рукав, но тот вырвался.

Илья наладил кошевку, почистил коней и явился в избу. Он опять сел, раскинув ноги. Потом, ни слова не сказав отцу, ушел, запряг коней и умчался. Он вернулся поздно ночью пьяный.

«Этого не хватало!» – подумала Дуня и ушла спать к детям.

Наутро Пахом сильно задумался.

– Что мне побои-то сносить! – заявил ему Илья.

Ночью, пьяный, он ударился лбом о ворота.

… Егор давно советовал Пахому отделить молодых. Сам он отделил брата, и тот жил с Татьяной хорошо и тихо.

– Но как же делиться? У вас ничего нет, – сказал Пахом.