Кошкин стол - Майкл Ондатже

До этого мы видели капитана либо скучающим, либо натянуто улыбающимся на всяких мероприятиях. Теперь же он устроил драматическое представление, будто выпущенный из клетки на свободу. Первые его упреки были арифметического толка. Он указал, что в нашем спасении участвовали восемь членов команды и заняло у них это более получаса. Итого: четыре часа времени — это по меньшей мере, — потраченные впустую, притом что среднее жалованье составляет столько-то фунтов в час, и, если умножить эту сумму на четыре, станет понятно, во что это обошлось компании, плюс еще время старшего стюарда, которое оценивается во столько-то фунтов в час. Кроме того, в чрезвычайных ситуациях оплата всегда удваивается. Плюс капитанское время, которое стоит еще дороже.

— Словом, вашим родителям выставят счет на девятьсот фунтов! — возгласил капитан, подписывая какую-то официальную на вид бумагу; я уже решил было, что это меморандум для британской таможни с просьбой воспрепятствовать нашему въезду в страну.

Капитан еще раз хлопнул рукой по столу, пригрозил, что в первом же порту нас высадят на берег, а потом прошелся по всем нашим предкам. Кассий попытался ввернуть фразу — как ему казалось, любезную и смиренную:

— Спасибо, что спасли нас, дядюшка.

— Закрой рот, ты… ты… — (подыскивает слово), — гаденыш!

— Котеныш, сэр.

Капитан осекся и уставился на Кассия, пытаясь понять, дразнится тот или нет. Потом, видимо, осознал свою нравственную недосягаемость:

— Нет. Хорек ты вонючий, вот ты кто. Азиатский хорек, мерзкий азиатский хорь. Знаешь, что я делаю с хорьками, которые забираются ко мне в дом? Поджариваю им яйца.

— А я, сэр, люблю хорьков.

— Ты, гнусный, сопливый…

Повисла пауза — капитан подыскивал подходящие ругательства, — и тут дверь в капитанский сортир отворилась, и глазам нашим предстал его эмалированный унитаз. Мы разом утратили всякий интерес к капитану. Кассий, застонав, произнес:

— Дядюшка, живот скрутило. Можно я воспользуюсь…

— Вон отсюда! Гнус!

Двое матросов проводили нас в наши каюты.

Пристально рассматривая свой браслет, Флавия Принс беседовала со мной в слегка раскуроченном салоне «Каледония». Я получил от нее краткую записку с требованием немедленно явиться на беседу. Нас к тому времени уже подвергли нескольким допросам и всякий раз настоятельно напоминали, чтобы мы молчали о случившемся. А то будет еще хуже. Тем не менее на следующее же утро мы проговорились нескольким соседям по столу. В ресторане было почти пусто, завтракали с нами лишь мистер Дэниелс и мисс Ласкети, и им мы все выложили. Они отнеслись к случившемуся довольно беспечно.

— Для них это серьезное происшествие, а для вас — нет, — сказала мисс Ласкети.

Как мы узнали впоследствии, вообще-то, она очень уважала правила. А так ее больше всего впечатлили Рамадиновы узлы, которые, по ее словам, «спасли наши шкуры». Теперь же, приближаясь к Флавии Принс, я вдруг сообразил, что мне может влететь еще и от моей официальной опекунши. Она расстегнула и снова защелкнула пряжку на браслете, будто и не замечая меня, а потом выпалила неожиданно, будто птица клюнула в лоб собаку:

— Что вчера произошло?

— Был шторм, — откликнулся я.

— Да.

— Да, — повторил я.

— Так ты считаешь, что был шторм?

Я уже было подумал, что она ничего не заметила.

— Ужасный шторм, тетушка. Мы так перепугались. Прямо тряслись в кроватях.

Она промолчала, и я поехал дальше:

— Я даже вызвал стюарда. Потому что то и дело сваливался с койки. Ходил по коридору, пока не встретил мистера Питерса, и попросил его привязать меня к койке, а еще — не сможет ли он привязать и Кассия. Кассий чуть руку не сломал, когда судно качнуло и на него что-то бухнулось. У него теперь рука на перевязке.

Тетушка взирала на меня отнюдь не с благоговением.

— Я вчера вечером видел капитана в лазарете, когда отводил туда Кассия. Капитан хлопнул Кассия по спине и назвал его смельчаком. А потом с нами спустился мистер Питерс и привязал нас к койкам. Рассказал, что какие-то дядя с тетей затеяли игру в спасательной шлюпке, когда разразился шторм, и покалечились, потому что шлюпка грохнулась на палубу. Вообще-то, они ничего, только его «штуковина» поломалась. Тоже пришлось оперировать.

— Я очень близко знаю твоего дядю…

Она сделала паузу, чтобы не испортить эффект. Меня это начало как-то насторожило, закралось подозрение, что о вчерашнем она знает больше, чем я думал.

— С твоей матерью я тоже знакома, слегка. Твой дядя — судья! Как ты смеешь так вот нагло врать — мне, которая изо всех сил печется о твоей безопасности!

Я разрыдался и забормотал сквозь слезы:

— Мне велели молчать, никому ничего не говорить про мистера Питерса. Оказалось, что мистер Питерс — не моряк, а бандит, тетушка. Они решили ссадить его в первом же порту. Его ведь попросили привязать нас к койкам для безопасности, а он вместо этого вывел нас на палубу и привязал там — якобы в наказание за то, что мы помешали ему доиграть в карты с какими-то пьяницами. Так и сказал: «Вот как поступают с неслухами, которые мешают взрослым!»

Она уставилась на меня. Мне показалось — ее проняло.

— Никогда, никогда в жизни я еще не видела…

Следующие день-два выдались очень спокойными. Однажды вечером, в сумерках, мимо прошел ярко освещенный пароход, двигавшийся к востоку, и мы долго прикидывали, как бы дойти до него на веслах и вернуться в Коломбо. Старший механик приказал сбросить обороты, пока проверяли резервные системы электропитания, и некоторое время мы практически лежали в дрейфе в водах Аравийского моря. От неподвижности корпуса мы бродили как лунатики. Мы с Кассием прогулялись по спокойной ныне палубе. Только тогда, в этом покое, я полностью осознал всю силу шторма. Каково это — когда ни крыши над головой, ни пола под ногами. Ведь мы видели только то, что происходило на поверхности моря. А тут простая мысль, вырвавшись из тенет, ввинтилась мне в голову. Не только то, что видно глазу, таит опасности. Есть еще и глубинная сторона.

Среди поклажи знахаря из Моратувы был тайно припрятан мешочек листьев и семян пакистанской датуры. Знахарь приобрел это растение для сэра Гектора, дабы компенсировать недавно нанесенный его телу урон и приостановить развитие водобоязни. Датуре предстояло стать главным целебным снадобьем для миллионера. По поверьям, они действенна, но непредсказуема. Считается, что если ты смеялся в тот момент, когда срывали ее белый цветок, он заставит тебя много смеяться — или танцевать, если ты тогда танцевал. Датура (а цветок ее исключительно благоуханен по вечерам) помогает от лихорадки и туморов. Проказлива же она среди прочего тем, что под ее влиянием человек отвечает на любые вопросы без колебания и с полной искренностью. А Гектор де Сильва был известен как человек предусмотрительно неискренний.

Супругу миллионера Делию всегда выводила из себя его скрытность. А сейчас, спустя несколько дней после отплытия из Коломбо на «Оронсее» и постоянного приема аюрведического снадобья, она наконец-то узнала всю подноготную своего мужа. На свет выплыла вся его юность до последней крошки. Он поведал, какой ужас внушали ему отцовские побои, вселившие ему в сердце подозрительность и недоверие, — в результате он превратился в не знающего жалости финансиста. Он рассказывал о тайных визитах к брату Чепмену — тот сбежал из дому с соседской девчонкой, в которую был влюблен, а у той имелся шестой палец. В Чилау палец этот ей отрубили, и с тех пор они тихо и мирно зажили в Калутаре.

Кроме того, Делия узнала, как именно ее муж отводил денежные потоки в тайные подземные русла. Большая часть этих сведений излилась из него, когда судно попало в зону циклона — Гектора де Сильву мотало взад-вперед на его огромной кровати, пока судно зарывалось то кормой, то носом в воду. Казалось, впервые за много недель он начал радоваться жизни — супруга же и прочие члены его свиты разбежались блевать по соседним каютам. Датура начисто освободила его от забот о будущем, от побочных эффектов болезни и от любых внутренних барьеров. Умела она наполнять любовной силой — превратив его из худосочного, отрешенного соложника в благожелательного собеседника. Эти перемены в его настрое заметили не сразу. Шторм был в самом разгаре. В тот самый момент, когда Гектор де Сильва впервые за всю свою взрослую жизнь начал говорить правду, в машинном отделении произошло небольшое возгорание. Кроме того, невесть откуда повылезали карманники — им всегда приволье в такие вот моменты, когда опора уходит из-под ног и требуется физическая помощь. Кроме того, в чреве судна подмок целый трюм, наполненный зерном, и оно высыпалось наружу, нарушив центровку, и теперь там работали срочно отряженные матросы — они засыпали зерно обратно, а плотники восстанавливали перегородки. Трудились они в темноте, в самой глубине трюма, где лишь мерцал свет масляной лампы («работали, как могильщики», по известному выражению Джозефа Конрада), по пояс в зерне. А сэр Гектор тем временем излагал своей немногочисленной свите прелестную историю о том, как однажды в детстве на ярмарке в Коломбо ему довелось покататься на игрушечной машинке. Рассказывал он об этом снова и снова, и всякий раз будто бы впервые — жене, дочери и трем скучающим медикам.