Вечное невозвращение - Валерий Губин

— Ну что ты слышишь, что слышишь, слышишь…

— Помолчите же минутку, — сказал хранитель, — вы мне мешаете.

Макаров почувствовал, что тьма стала густой, почти осязаемой, но страх его почему-то улетучился.

— У него были две тетки, он их очень любил, они давно уже умерли, одна от инфаркта, а другая погибла, несчастный случай.

— Две тетки и больше ничего, больше ничего…

— Как жаль, что две, а нас трое, но я все равно хочу быть одной…

— А я буду другой, другой буду…

— Давайте же разговаривать… Хранитель, переводи скорее, что слышишь…

— Вот старые болтуньи, потише вы, дайте послушать.

Тут Макаров услышал голос своей старшей тетки, Елизаветы — она работала медсестрой в госпитале и почему-то все время, приходя к ним домой, была в белом халате:

— Валерик! Я купила тебе Марка Твена. Это удивительный писатель. Большая удача, обе повести про Тома и Гека в одной книжке и стоит недорого, всего двадцать пять рублей.

— Ты опять балуешь мальчика, — Это голос младшей сестры Нины — она всегда казалась Макарову очень строгой из-за толстой оправы очков и черных волос с ровным пробором посредине. — Двадцать пять рублей совсем недешево, он ее все равно порвет через неделю. Ему нужен активный отдых, он и так целыми днями читает. Я вот мяч купила, очень крепкий, его вилкой не проколешь. Мяч ему сейчас нужнее.

— А я тебя уверяю, что чтение еще никому не повредило.

— Там еще мать есть, она тоже давно умерла, — говорит хранитель.

— Я буду мамой, я хочу быть мамой, мамой…

И Макаров слышит голос матери, молодой и звонкий:

— Нина, как у тебя с твоим майором? Когда распишетесь?

— Боюсь я его, пьет по-прежнему, а как выпьет, так обязательно рюмки ест.

— Как это ест?

— Очень просто, берет в рот и жует. Страшно так.

— И ничего?

— Ничего, только кровь на губах. У него контузия была на фронте.

— Да Бог с ним, Нина, не расписывайся, — говорит тетя Лиза, — жизнь себе сломаешь. Я вот живу, как хочу, ни от кого не завишу. Про замужество и не думаю: кому я нужна в двадцать восемь лет при таком дефиците мужиков? Мне вот, кроме Валерика, никого и не надо. Собирайся, жених мой!

— Нет, сегодня я его забираю.

— Почему это ты? У тебя майор.

— Отстань ты со своим майором, его куда-то на стрельбы услали.

— Перестаньте ссориться, — говорит мать, — я сегодня не дежурю, так что он дома остается. Вообще, девки, еще пять-шесть лет помучаемся — и начнется у нас спокойная и счастливая жизнь, я верю в это. Будет у каждой из вас по мужу, может, и мне еще судьба улыбнется.

— Тебе улыбнется, ты вон у нас какая красивая!

Макаров рванулся и сел на матрасе. «Здесь не уснуть, надо убираться в лес, а то кошмары замучают». Он схватил матрас и, пошатываясь, потащил его за собой в лес.

— Валерик!.. Ты приходи!.. Мы здесь теперь всегда будем… всегда будем… всегда…

Макаров шел все дальше от поляны, по колено проваливаясь в мягкий мох, и вдруг увидел себя десятилетним мальчиком. Он шел и плакал от страха и жалости к самому себе; он не мог стерпеть обиды, убежал из дома в лес и теперь шел неизвестно куда, желая заблудиться, замерзнуть, попасть к диким зверям, чтобы только не возвращаться домой. Страшно боялся и шел. Постепенно светлело, но мох становился все выше и выше. Он решил повернуть назад, но почему-то не смог и продолжал идти дальше. Мох доходил уже до плеч. Он остановился, стараясь подавить в себе панику, и увидел невдалеке пригорок, а на нем сидящую на поваленном дереве женщину. Она улыбалась и звала его. Макаров побежал, вырвался на пригорок и подошел. Она была очень похожа на его мать, на его теток, на всех знакомых девочек.

— Ты кто? — спросил он.

— Леший, — улыбнулась она.

— Леший — мужчина.

— А я жена лешего. Леший — хозяин леса, а я его душа.

— У леса есть душа?

— Конечно. Это я и есть. Я помогаю всем заблудившимся, утешаю их, забочусь, чтобы они нашли путь к дому. Пойдем, я отведу тебя домой.

— Я не хочу домой!

— Обидели? Не горюй. У тебя теперь есть защитница. Придешь на опушку, позовешь меня — и я выйду.

— А как тебя позвать?

— Ты покричи: А-нн-н-н-а! А-нн-н-н-а! Три раза прокричишь — и я выйду.

— Значит тебя зовут Анна?

— Да, мы с тобой еще обязательно встретимся. Вон твой дом светится.

— Откуда ты знаешь, что мой?

— Везде уже спят, только твои не ложатся, тебя ждут. Когда придешь в лес, я всегда буду рядом. Дай я тебе слезы вытру, а то так и пойдешь, весь заплаканный.

Макаров проснулся от этих тихих и ласковых прикосновений. Он по-прежнему лежал под самой большой елью, которая теперь, как вспомнил из сна, стала его матерью. Повернувшись на бок, он погладил шершавый, облитый смолой ствол.

Весь лес был пронизан солнцем и запахами медленно нагревавшейся земли. Посреди поляны стоял в высокой траве лось и смотрел на него.

— Привет, командир! — заорал Макаров.

Лось встрепенулся, отскочил в сторону, но потом, сохраняя достоинство, не спеша потрусил в чащу.

Наскоро перекусив, Макаров пошел дальше, строго на юго-восток, постоянно оборачивался, и поляна еще долго просвечивала между деревьев. Вдруг он остановился и крикнул:

— Дорогие мои! Не грустите, я к вам обязательно еще приду!

— Ты приходи, приходи… Мы теперь здесь навсегда… — кольнуло ему в сердце острой иглой.

Макаров читал, на ушах у него были наушники, в которых орала музыка. Чудом услышав телефонный звонок, он твердо решил не подходить, но телефон звонил и звонил. Пришлось вставать и тащиться в коридор. Это была Анна.

— Ну что, путешественник, вернулся наконец?

— Нет, я утонул в болоте посреди Мещеры.

— А со мной говорит твой брат?

— У меня нет братьев.

— Так тебе и надо. Я жду тебя завтра на Белорусском у пригородных касс в девять утра.

— С чего это вдруг?

— Во-первых, я тебя почти месяц не видела и ты должен заслужить мое прощение за это свинство. Во-вторых, мы поедем на поминки к моим родственникам. Три года как умер мой дядя, последние поминки. Там прекрасные люди и прекрасные места.

Макаров сидел на диване рядом с Анной, задвинутый столом, ни встать, ни выйти, среди незнакомых людей. Он уже порядочно выпил, съел и теперь слушал разговоры. Все они сводились к одному: как тяжело и трудно жил покойный, хотя был прекрасным человеком, имел золотые руки, как трудно и тяжело жили они все. Сидевшие за столом были намного старше Макарова, помнили войну и послевоенный голод, пережили тысячи гонений и унижений, которым подвергала их власть, и уже давно вполне овладели искусством выживания — искусством, которое, как известно, принадлежит народу.

— Ох, ребята, — вздохнула сидевшая напротив Макарова грузная, расплывшаяся тетка, в чертах лица которой еще и сейчас угадывалась былая красота. — Хорошо бы нам сейчас скинуть лет по тридцать-сорок и пожить хотя бы пару дней в том возрасте. Как бы мы были счастливы!

— Да хотя бы пару часов, — поддержал ее солидный толстый мужчина, посаженный во главу стола, поскольку много лет был замдиректора совхоза.

— И что бы ты сделал за пару часов?

— К тебе бы побежал в чайную. Вспомните, какая она была красавица, все проезжие шоферюги буфет осадой брали. Уж ты бы от меня в этот раз не открутилась.

Все засмеялись.

К вечеру жара медленно отступала, но в комнате все еще было душно, несмотря на распахнутые окна.

— А я бы к родителям помчался, — сказал крохотный мужичок, у которого из-за стола виднелась одна голова. — Когда они умирали, я сидел на Севере, даже попрощаться не смог.

— Что вы все о грустном? Давайте лучше споем.

— Да мы же на поминках.

— Ничего, — сказал замдиректора, — споем тихонько нашу любимую. И Толя будет нас слышать и радоваться.

— Говорят, после третьего года душа окончательно покидает этот мир.

— Вот, пока не покинула и споем.

И они запели песню, ту самую, какую пели и родители и все родные Макарова в его детстве, которую пела вся Россия за праздничными или за поминальными столами. Пели про мужика, который, когда был молод, служил ямщиком на почте. Макаров подумал, что все эти люди для него такие же родственники, как его родители, как его любимые тетки. И от этой песни что-то вдруг начало раскручиваться в нем, какая-то сила стала распирать его, пригибать к столу, наливать свинцом руки. У него потемнело в глазах, и он понял, что нужно срочно что-то сделать, освободиться от этой чудовищной энергии, вдруг ожившей в нем, выплеснуть немедленно, иначе она убьет его.

— Подождите! — крикнул он.

Все недоуменно замолчали.

— Сейчас вы все станете молодыми. Я не знаю, сколько смогу удержать вас в этом состоянии, наверное, очень недолго, несколько минут, но все равно, это будет мой вам подарок.