Черные лебеди - Богомил Райнов

Сейчас не время раскисать от воспоминаний об огорчениях и разлуках. Сейчас надо собраться с духом и черпать уверенность в своих маленьких успехах. По правде говоря, у тебя были кое-какие успехи, хотя и не по части сердечных дел. Сольные партии в оперных спектаклях и то выступление на торжественном собрании.

Собрание в прошлом году проводилось городской комсомольской организацией в связи с каким-то юбилеем, и после него должен был состояться концерт, в который по традиции входил и балетный номер. Право участвовать в подобных концертах, также по традиции, предоставлялось Ольге, поскольку все должно было быть на высшем уровне. Однако на сей раз Ольга стала торговаться, чем вызвала негодование у комсомольцев, и они предложили выступить Виолетте.

Она готовилась к этому пятиминутному дуэту так усердно, что прямо извела Васко – своего партнера, который достаточно обкатал это па-де-де, выступая с Ольгой; в конце концов он бросил ее репетировать одну, заверив, что напрасно она волнуется, все будет в порядке, на вполне приличном уровне.

Он не понимал, что если она каждый день часами упражняется, то вовсе не для достижения какого-то жалкого приличного уровня, а ради того, чтобы быть гораздо выше. Она и не пыталась это ему объяснять, зная, что если попытается, то Васко поднимет ее на смех.

– И на черта это тебе «быть выше»? Чтобы блеснуть? Перед кем? Да эти зрители столько понимают в балете, что никаких твоих недостатков не заметят, разве только ты, не дай бог, грохнешься.

Но она всем существом стремилась к своему «быть выше» и порой верила, что такое желание, такое страстное желание не может не перерасти в мастерство, и, не щадя себя, она все работала и работала, и бывали мгновения, когда ей казалось, что она почти добилась своего, но, едва ощутив головокружительную близость успеха, она чувствовала и другое – отвратительную неумолимость преграды, невидимой, но непреодолимой, как холодное стекло, о которое с тупым упрямством бьется муха. Она тоже упрямо и отчаянно билась о холодное стекло, пока не ощущала, что ноги у нее подкашиваются от усталости, колени дрожат, потный купальник прилипает к спине и ее тошнит.

И, отдохнув, начинала все сначала. И снова сначала. Всегда сначала. Пока ей, наконец, не почудилось, что если она и не добилась окончательно своего «выше», то хотя бы поднялась над жалким приличным уровнем.

Однако в решительную минуту, стоя за кулисами в ожидании, когда режиссер подаст ей знак, она почувствовала, что вся застыла от напряжения, а руки и ноги у нее одеревенели, что все, чего она добилась на репетиции, растаяло вмиг.

Но тут оркестр заиграл ее мелодию, и она как во сне вышла на сцену и как во сне ощутила, что сияющий луч прожектора поймал ее в свой светлый круг, и как во сне, увидела этот полутемный и притихший зал, и какой-то странный вихрь подхватил ее и увлек, и она вдруг испытала то неописуемое состояние, когда тело становится легким, и старание переходит в непринужденность, и ты словно паришь в воздухе, словно плывешь в пространстве, словно летишь, несешься и кружишься в водовороте звуков и чувств, превращаясь в сердечный трепет и сердечную боль, в ликование и скорбь, в отблеск невидимого и олицетворение невыразимого.

Когда она замерла на авансцене и раздались аплодисменты, ей показалось, что она не та, какой была еще миг назад, и что сейчас, после стольких усилий, она наконец стала самой собой, раскрыла себя, одарила этих людей, заполнивших зал, искоркой красоты, которую все мы носим в своем сердце.

– Это был триумф, радость моя, – сказала Мими после концерта. – Ты сразила, убила нашу Ольгу, поставила на ней крест. Это был настоящий триумф.

Она так радовалась своему триумфу, что в эту ночь впервые за долгое время спала без кошмарных снов. Но больше всего она радовалась тому, что наконец преодолела преграду. Значит, преграда не была роковой. Значит, ее можно преодолеть и не обладая феноменальным шагом и исключительным подъемом.

А сейчас пришло время повторить фокус. Правда, партия Черного лебедя значительно труднее того несложного па-де-де. Даже опытные балерины сознательно ее упрощали, чтобы справиться с ней. Именно это делала Мими на репетициях. Мими была неплохим Черным лебедем, только очень средним. Иметь шанс станцевать такую партию и исполнить ее так, как Мими, значит упустить свой шанс.

Проигрыватель, как всегда, был включен на полную громкость, и Виолетта не услышала, как вошла Мими. Зато замечание ее прозвучало достаточно ясно:

– Фиалка, опять ты в трансе? Ты меня просто пугаешь.

– Я не в трансе. Я повторяю в уме.

– Повторяешь в уме? Мало мы эти роли ногами повторяли, так ты еще в уме повторяешь. Нет, ты и впрямь рехнешься.

– Репетиция в пять, – напомнила Виолетта, увидев, что Мими снимает туфли и собирается лечь.

– Времени полно, – возразила подруга, вытягиваясь на кушетке и укрываясь одеялом. – Я капельку отдохну… а если нечаянно засну, ты меня разбуди.

Она полежала немного молча, потом заговорила.

– Ну и холодина здесь… Придется, видно, в понедельник купить камин… Я забегала в мастерскую… Представляешь, у них до сих пор нет спирали…

Виолетта встала и выключила проигрыватель. Раз Мими пришла, лучше удалиться.

– Пойду пораньше, разогреюсь.

– Теперь разогреваться вздумала… – недовольно пробормотала Мими. – На репетиции разогреешься.

– Все-таки я хочу пойти пораньше.

– Нет, ты и вправду со вчерашнего дня не в себе, – сказала Мими, вздыхая и садясь на постели. – Ну, бывает что неймется, понимаю, но чтоб до такой степени, это уж ни на что не похоже. В таком напряжении даже выступать не полезно. Расслабься, успокойся… не мне тебя учить…

Потом она небрежным жестом поправила волосы и примирительно сказала:

– Ладно, пошли.

Балетмейстер решил прорепетировать некоторые партии на сцене, поскольку спектакль давно не шел, и поскольку директор настаивал, чтобы для высоких гостей все было на высшем уровне, и поскольку вместо безукоризненной Ольги были две дублерши, от которых неизвестно чего можно ждать.

– Почти как генеральная, – проговорила Мими, когда, кончив танцевать и еще тяжело дыша, остановилась рядом с Виолеттой.

– Шеф сказал «хорошо», – вставил Васко. – А на его языке это значит «отлично».

Балетмейстер, стоявший немного поодаль, действительно пробормотал «хорошо», что черт его знает, что значило, но в худшем случае не выражало недовольства.

На сцене начали репетировать танец шести из третьего действия, и Виолетта делала вид, что наблюдает за танцующими, чтобы скрыть чувство неловкости оттого, что за ней самой наблюдают. Несколько девушек из кордебалета, стоявших чуть подальше за кулисами, поглядывали на Виолетту и Мими и о чем-то шептались.

– Это они на наш счет прохаживаются, – сказала вполголоса Мими, которая зорко подмечала такие мелочи. – Раз Ольги нет, так на наш.

– А ты злишься? – добродушно спросил Васко.

– Наоборот, радуюсь. С коих пор мечтаю, чтобы начали наконец и мне завидовать.

– Только они не завидуют, а перемывают вам косточки. Сравнивают с Ольгой и перемывают, – поддразнивал ее танцовщик.

Они продолжали вполголоса этот бессмысленный разговор – их вообще хлебом не корми, дай языком почесать по поводу и без повода, – но Виолетта уже не слушала. Из глубины сцены веяло холодом и плесенью. Ах, этот запах плесени, и эти пустые разговоры, и эти люди, столпившиеся за кулисами, вокруг этой странной комнаты с тремя стенами, где в ярко освещенном пространстве выдуманные существа совершали свои выдуманные поступки. Отсюда было видно, что сказочная феерия состряпана из досок и размалеванного полотнища, отрывистых приказаний, суетни и прозы. Ужасной прозы… И все-таки эти люди кружили, словно околдованные, вокруг этого ярко освещенного помещения, вокруг этой выдуманной комнаты, предназначенной для выдумок и в то же время такой реальной, неодолимо привлекательной, притягивающей, как магнит.

Вариации шестерки подходили к концу. Начиналась кода, а затем ее партия. Партия Черного лебедя.

– Мы готовы? – услышала она над самым ухом голос балетмейстера.

Голос звучал добродушно и одобряюще.

– Немножко боюсь за фуэте, – пробормотала она.

– Какие еще фуэте? – на этот раз голос был громкий и с ноткой раздражения. – Бросьте фуэте, делайте туры по кругу. У нас нет времени для экспериментов.

Все же он был достаточно тактичен, чтобы не сказать «у нас нет времени для провалов», хотя, вероятно, думал именно так. Она заметила, что девушки из кордебалета иронически улыбаются, а Мими жестом подбадривает ее: «утри нос этому сухарю».

«Не делай ничего, чтобы только утереть кому-то нос», – говорил ей отец. Но сейчас у нее не было и сил утирать кому-то нос. От этих слов балетмейстера она вся сжалась и словно оцепенела. Ты совсем оцепенела, твердила она себе. Расслабься, не думай ни о тех, кто, усмехаясь, стоит вокруг, ни о себе, ни о чем вообще. Не думай ни о чем, расслабься и войди в образ, стань видением, твоим видением, красивой иллюзией, где все правда…