Их было семеро… - Андрей Таманцев

Дальние последствия: усиление антироссийских настроений в конгрессе США, антиельцинских — внутри страны, сильный пропагандистский козырь в руках оппозиции. И не исключено: ужесточение политики Международного валютного фонда.

Аналитики тоже не отмалчивались. Были просмотрены десятки операций, схожих с этой хоть чем-либо, но оптимального решения не нашлось и здесь. Близких родственников у Назарова в России не было, единственный сын погиб. Рос Назаров без отца, мать умерла в начале девяностых, а младшая сестра была замужем за венгерским инженером и жила в Будапеште. В качестве рычага давления можно было бы использовать его жену Анну, но переместить ее в Россию и тем самым создать Назарову стимул для возвращения не представлялось возможным: жена была нетранспортабельна из-за паралича позвоночника.

На третий день Нифонтов предложил:

— Давайте-ка, друзья мои, разберемся в том, что мы накопали. Подведем, так сказать, предварительные итоги… В эту минуту дверь его кабинета открылась, и вошел Волков. Сделал успокаивающий жест рукой.

— Сидите-сидите. Как идут дела?

— Да вот, вышли на промежуточный финал, — объяснил Нифонтов. — Хотим посмотреть, что мы имеем.

— Очень интересно. — Волков устроился на стуле в углу кабинета. — Работайте, не буду вам мешать.

Нифонтов резюмировал:

— Если смотреть правде в глаза, а мы люди практические и не имеем права тешить себя иллюзиями, то ситуация на данный момент представляется принципиально неразрешимой. Мы не нашли ни единой возможности создать условия для добровольного перемещения объекта внимания в Россию. Остаются только силовые методы. В нашем распоряжении все возможности и средства Российской армии и спецслужб, но воспользоваться ими мы не можем. Здесь две причины. В случае неудачи — а ее исключать мы не имеем права — участие России в акции станет совершенно очевидным. В наших компьютерах собрана информация о многих сотрудниках центра в Лэнгли и даже о рядовых их спецподразделений. Нет сомнений, что не меньшим объемом информации, если не большим, обладают и Штаты. И если даже хоть один участник операции окажется задержанным, установить его личность и доказать «руку Москвы» — не проблема. Даже если у задержанного не будет никаких документов или будут фальшивые. Второй момент. В российских спецслужбах достаточно профессионалов, способных справиться с заданием. Но вряд ли кто-нибудь из них согласится работать без прикрытия. Похищение человека — это двадцать лет каторги. Законы там на этот счет суровые. А никакого официального прикрытия мы дать не можем.

— Что вы предлагаете? — спросил Волков. — Отложить акцию до более благоприятного момента? Или вообще отменить?

— Я прекрасно понимаю, что это не выход. Это было возможно до покушения.

Сейчас, после смерти сына, Назаров — как граната, из которой выдернута чека.

Можно попытаться блокировать его контакты. Но это слабое решение.

— Разрешите? — поднялся майор Васильев. — Анатолий Федорович, не проще все-таки нейтрализовать объект на месте?

— Каким образом?

— Есть много способов, не мне вам об этом говорить. Можно сделать это руками русской мафии. Она пустила корни на Кипре, с ними можно найти контакт.

Как — подскажут в МВД или ФСБ. За деньги они смогут убрать Назарова.

— А потом нам убирать их? Вы что, хотите устроить на Кипре маленькую войну?

— Не обязательно убирать.

— Обязательно. Иначе обладателями этой информации станут уголовники. И рано или поздно она всплывет. Это исключено. И кто вам сказал, что нейтрализация — это физическое уничтожение объекта? Вы от меня это слышали? Или от Александра Николаевича?

— Но я думал… — Нужно не думать, а точно оценивать смысл терминов. Нейтрализовать — это значит нейтрализовать. И только. Назаров — объект внимания, а не объект угрозы.

Садитесь, майор!.. Более того, — продолжал Волков, — если обнаружится опасность для жизни нашего объекта, мы обязаны ликвидировать ее любыми средствами. Потому что сам факт физического устранения Назарова, кто бы это ни совершил, даст толчок к мощной антироссийской кампании. Если сейчас разговоры о «руке Москвы» звучат достаточно глухо, то потом нашим политическим противникам и доказательств не понадобится. Так что о покушении и думать забудьте. Я понимаю, что этот вариант наиболее простой и эффективный, но в данной ситуации он совершенно неприемлем. Поэтому на установочном совещании я и сказал вам, что нужно искать нестандартные решения… Вы хотите что-то сказать, Константин Дмитриевич?

Голубков покряхтел, но все же поднялся. Не лежала у него душа к этому делу.

Никак не лежала. Но он был человек военный, а служба есть служба.

— Да, — сказал он. — Есть кое-какие соображения. Не знаю, что получится, но попробовать стоит. Мне нужен легкий гражданский вертолет и сутки времени.

— Смысл идеи? — спросил Волков.

— Воздержусь. Через сутки буду готов ответить на все ваши вопросы.

— Гарантии есть?

— Пока не знаю. Но если получится — это будет решением всех проблем.

— В нашей ситуации сутки — это очень много. Вы берете на себя большую ответственность, — предупредил Волков, но с предложением Голубкова согласился.

Это было по-генеральски: будет с кого спросить.

На этом совещание было прервано.

— Куда ты собрался лететь? — поинтересовался Нифонтов, когда начальник Управления и участники совещания покинули его кабинет.

— Есть такая речушка под Зарайском — Чесна, — объяснил Голубков. — Впадает в Осетр, а тот — в Оку. Не знаю, как насчет осетров, но судак там, говорят, хорошо ловится. А на этой Чесне есть деревенька Затопино. Вот там живет человек, который нам нужен…

II

Как может чувствовать себя молодой, удачливый, честолюбивый, прошедший всю Чечню офицер после того, как его и его друзей сначала бросили на грязное дело, потом попробовали истребить с применением современной авиации и тяжелых боевых вертолетов и в конце концов вышвырнули, как облезлых от лишаев котят, из армии, в один день выперли из офицерского семейного общежития и даже какого-нибудь паршивого грузовичка не дали, чтобы отвезти на вокзал скудный, нажитый по крохам семейный скарб?

Вот так он себя и чувствовал: вчерашний блистательный капитан спецназа, а ныне пастух худосочного затопинского стада двадцатишестилетний Сергей Пастухов.

После того как на площади Курского вокзала он распрощался с ребятами, не меньше шести часов пришлось ему с Ольгой и Настеной добираться до Затопина на перекладных: сначала двумя электричками до Зарайска, потом автобусом до Выселок, а последние четыре километра пешком. Недавно прошел дождь, глина на разбитом тракторами и грузовиками проселке раскисла, липла к ногам. Самому Пастухову это было до феньки, на нем были высокие спецназовские ботинки, а вот Ольгины кроссовки сразу промокли, она была в грязи по колено. Настена хныкала, просилась на ручки, но у Сергея руки были заняты двумя чемоданами, а Ольга тащила рюкзак с одеялами, подушками и бельем и полиэтиленовые пакеты с едой. У нее была свободна только одна рука, которой она и волокла дочку, приговаривая: «Ну, потерпи, скоро уже, совсем скоро». А сама поглядывала на мужа, словно спрашивая: в самом-то деле, скоро ли? И он отвечал ей, как и она Настене: «Потерпи, немного осталось».

К деревне они подошли уже в сумерках. На правом, возвышенном берегу Чесны темнели три десятка изб, выстроившихся вдоль изгиба речки одним порядком; в окнах мутно желтели огни; на фоне последних бликов заката четко вырисовывались кресты телевизионных антенн. Одна из изб стояла немного на отшибе, крайняя в порядке и чуть ближе к реке. Она была совсем безжизненная, сухая ветла над ней с черными растопыренными ветками точно бы лишний раз подчеркивала вымороченность этого места.

Возле калитки, висевшей на одной верхней петле, Сергей поставил чемоданы на землю и сказал:

— Вот это и есть наш дом.

— И мы с мамой будем здесь жить? — недоверчиво спросила Настена.

— Если захотите, — ответил Сергей.

Последний раз он приезжал сюда три года назад, хоронил мать. После поминок плотно закрыл ставни, забил все окна и дверь досками и уехал на армейском «уазике», без слов выделенном ему комбатом, хотя от их части до Затопина было не меньше трехсот километров. Пока их машина переваливалась по грунтовке, все оглядывался, гадал, придется ли еще сюда вернуться когда-нибудь.

И вот — пришлось.

Сергей помнил, что топор он тогда сунул под крыльцо, пошарил. Топор оказался на месте. Со скрежетом поддались гвозди. Из дома пахнуло нежитью, тоскливым духом давно покинутого жилья. Свет был обрезан, но на стенке в сенях должна была висеть керосиновая «летучая мышь» — с электричеством в Затопине всегда были перебои, поэтому в каждой избе наготове были свечи и керосиновые лампы. И лампа оказалась на месте, и даже на донышке что-то плескалось. При тусклом свете «летучей мыши» Сергей сорвал доски с окон, настежь распахнул створки, впуская в затхлость дома свежую речную прохладу. Потом в сараюшке набрал древ и затопил печку. Сбегал к Чесне за водой, поставил старый облупленный чайник. Немного повеселело.