Полдень, XXI век (декабрь 2012) - Коллектив авторов

– Здесь, – сказала матушка, – мистер Митчелл описал истинную историю нашей любимой Дженни.

Я собрал листы, расположил их по порядку, в каком они были пронумерованы, и прочитал рассказ, записанный с моих слов. Мистер Митчелл сделал все, о чем я просил: перенес действие в старинный замок, расположенный в верховьях Рейна, не упомянул девушку, а призрак, явившийся герою произведения, барону Калсбратену, сказал лишь, что прибыл из будущего, а не из потустороннего мира[1]. Призраки – не мертвецы, а живые люди, потерявшиеся во времени, как мы теряемся в лесу среди множества деревьев.

– Здесь ничего не сказано о Дженни, – заметил я, опустив листы на стол.

Матушка не ответила, лишь посмотрела на меня долгим взглядом, в котором я разглядел то, что знал сам: увидел Нормана, прижимавшего к себе Дженни и целовавшего ее в губы, и темную анфиладу комнат в Угловом Доме, и любящий взгляд сестры, направленный на белесое и неосязаемое для всех, кроме Дженнифер, существо, единственное в этом мире, с которым она могла чувствовать себя не несчастной безмозглой девушкой, а женщиной, созданной любить и быть любимой.

Матушка все это почувствовала еще тогда, когда мужчины прочесывали окрестности и грозились убить негодяя, похитившего Дженни. Она и меня чувствовала так же остро и так же переживала за мою судьбу, не показывая своих истинных чувств…

Я опустился на колени и прижался лицом к маминым ногам, на мою голову легли ее ладони, и я, как в детстве, когда не мог оставаться один в темной комнате, заплакал, а матушка гладила мои волосы и что-то шептала. Я не слышал и потому не смог запомнить слов, но и сейчас, много лет спустя, помню, что говорил сам, не ожидая ответа от самого близкого мне и любимого человека:

– Я уверен, мама, что они там вместе. Уверен, что Дженнифер там хорошо. Там она такая, как все, и счастлива с Норманом…

Это был наш последний разговор. Не знаю, откуда возникло во мне понимание – наверно, передалось через мамины ладони, гладившие мои волосы и странным образом заставлявшие меня не думать о плохом, о том, что произойдет завтра, и о чем матушка со свойственной ей чувствительностью, конечно, догадывалась, а может, и точно знала.

– Если ты не хочешь, чтобы рассказ мистера Митчелла появился в газете, я скажу ему об этом.

– Пусть будет, – покачала головой матушка. – Через много лет Дженни с мужем прочитают о себе и поймут, что о них помнят.

– Да. – Я поднялся на ноги и маму поднял, мы стояли друг перед другом, смотрели друг другу в глаза и никогда еще не были так близки, как в эти минуты полного взаимопонимания. – Да, – повторил я, поразившись маминой прозорливости, – я потому и рассказал мистеру Митчеллу…

Я проводил маму до ее спальни и ушел к себе, предполагая на следующий день занести рукопись соседу и сказать, что буду ждать публикации.

Однако утром я обнаружил матушку не в постели, а в кресле возле окна. Она сидела, откинувшись на спинку, и ее мертвый взгляд был направлен в ту сторону, где за невысоким забором располагался Угловой Дом.

Доктор Гроув, выписывая свидетельство, сказал, что и для себя хотел бы такой легкой смерти. Мистер Митчелл, пришедший выразить соболезнование, не стал спрашивать о своей рукописи, и я вернул ему конверт со словами:

– Мама хотела это видеть в газете.

Он молча кивнул.

Только об одном я не сказал мистеру Митчеллу. И матушке не сказал. В ночи новолуния, после того, как затихают на улице все звуки и наступает время, когда Глен Ридж погружается в крепкий сон, я пробираюсь в Угловой Дом, прохожу, не зажигая фонаря, по анфиладе комнат в самую последнюю, где окна выходят на три стороны света, ощупью нахожу старую скрипучую скамью, сажусь и, прислонившись к стене, жду, широко раскрыв глаза и прислушиваясь к оглушающей тишине. Рано или поздно – обычно под самое утро – я замечаю призрачное сияние, и в комнату входит она. Ее едва видно, это скорее призрак призрака, и голос ее едва слышен – не голос даже, а призрачное шуршание, волнение воздуха, отголосок чего-то, что можно было бы сказать словами, но никогда не будет сказано.

Я скорее угадываю, чем вижу, широкое платье до пола, волосы, волной спадающие на плечи. Она подходит ко мне так близко, что я могу ее коснуться, протянув руку. Я никогда этого не делаю. Пытаюсь поймать ее взгляд, но не вижу глаз на почти невидимом лице.

– Дженни, – шепчу я, – как хорошо, что ты возвращаешься. Тебе нравится в будущем? В мире, который я не увижу. Ты счастлива?

Она хочет что-то сказать, но я не разбираю слов. Я слишком крепко связан с этим миром, гораздо крепче, чем была с ним связана моя сестра, и мне недоступно то, что было доступно ей.

– Дженни, – шепчу я. – Ты возвращаешься – значит, аппарат Нормана работает, и ты скучаешь… по мне? По маме?

Почти невидимое свечение касается моих губ, и мне кажется, что я действительно ощущаю поцелуй. Самый нежный – нежнее быть не может.

– Почему ты приходишь одна? – спрашиваю я. – Почему без Нормана? Он занят? Он не хочет сопровождать тебя?

Я не понимаю ее слов, а она наверняка не понимает, что говорю я. Но все равно мы понимаем друг друга так, как, может быть, не понимали, когда жили под одной крышей.

Иногда мне кажется, что я все-таки слышу, как Дженни тихо произносит:

– Две тысячи семьдесят пять, две тысячи семьдесят шесть… две тысячи сто тридцать два…

Что она считает? Звезды на небе? Деревья? Годы?

Мне кажется, я знаю, почему призрак Дженни едва виден, и только в новолуние в полной темноте я могу его разглядеть. Если Норман, отправляясь в прошлое, становился призраком, потому что в каждом из множества прошедших миров оставлял свою часть, то ведь и будущих миров столь же великое множество. Оказавшись с Норманом в его мире, Дженни тоже обратилась в призрак, а когда отправилась назад, в прошлое, то призрак разделился на множество частей, еще более призрачных. Я не понимаю, как это происходит. Возможно, я неправильно понимаю слова, сказанные Норманом, но я их прекрасно помню: «Прошлое ветвится, как и будущее. Множество возможных причин в прошлом приводит к одному результату в настоящем, и все эти причины существуют реально. Уходя в прошлое или будущее, я падаю во множество миров и в каждом существую в виде темного вещества, слабо взаимодействующего с реальностью». И получается, что если из одного из миров отправиться в будущее, то эта часть, в свою очередь, возвращаясь в прошлое…

Здесь я прекращаю свои рассуждения, хотя не вижу ошибки в логическом построении. Может быть, Норман, не будь он призраком в нашем мире, сумел бы что-то объяснить, хотя и тогда мне было бы трудно уследить за ходом его мысли. Моя сильная сторона – память, а не логика. Я помню каждое слово, но мне трудно связать их цепью безупречных логических построений.