Кукольник - Родриго Кортес

— Ничего мне не нужно. Уходите.

Повернулся, хлопнул дверью и, только подойдя к лестнице, приостановился. Сзади отчетливо слышалось тяжелое дыхание Платона.

— Что тебе? — резко обернулся он.

— Я могу сказать, масса Джонатан? — молитвенно сложил руки на груди раб.

— Конечно, если я спрашиваю.

— Боюсь, плохо будет, масса Джонатан. Надо было взять девочку. А то они будут думать, что вы на них сердитесь.

Джонатан некоторое время соображал, что это значит, а потом расхохотался:

— Тем лучше, Платон, тем лучше.

Через два дня напряженной работы плотник представил-таки Джонатану плоды своих трудов, и тот с сомнением покачал головой. Кукла была исполнена старательно, с максимумом натуралистических подробностей и в полный человеческий рост. Плотник насадил деревянные руки и ноги с тщательно вырезанными пальцами и даже ногтями на шарниры и выкрасил древесину в черный насыщенный цвет. Однако, невзирая на размеры, выглядела она раз в десять менее убедительно, чем любая из парижской коллекции принадлежащих Джонатану кукол.

Впрочем, других мастеров миль на триста вокруг было не найти, и Джонатан, сокрушенно поцокав языком, распорядился перенести куклу в свой кабинет, поставить ее вертикально и одеть в ту одежду, что он успел подобрать.

Платон принес одежду, не без труда облачил куклу в строгие черные брюки английского сукна и белую шелковую сорочку, аккуратно застегнул все пуговицы до единой и только тогда отправился за главным.

— Все, — кивнул Джонатан плотнику и сунул ему оставшиеся по договору тридцать долларов. — Можешь идти.

— А как же подгонка? — с нескрываемым любопытством глядя вслед уходящему Платону, заинтересовался плотник.

— Понадобишься, вызову, — улыбнулся Джонатан, подтолкнул плотника к дверям, затем проследил в окно, как тот, беспрерывно оборачиваясь, миновал двор, и повернулся к дверям кабинета. — Все, Платон, можешь заносить!

Дверь приоткрылась, и на пороге с накрытым салфеткой блюдом в руке появился взволнованный, серьезный Платон. Он поставил блюдо на стол, бережно снял салфетку и поднес еще более высохшую голову хозяину:

— Вот она, масса Джонатан.

— Что смотришь? — улыбнулся Джонатан. — Давай навинчивай!

Платон подошел к стоящей у стола кукле, примерился и насадил голову пустой гортанью на торчащую из плеч деревянную шпонку, надавил на голову, чтобы лучше сидела, чуть-чуть развернул и почтительно отошел в сторону.

Джонатан охнул и в восхищении замер. Голова Аристотеля Дюбуа сидела на деревянном теле так уверенно, словно была изначально предназначена только для него. Да и само тело как будто ожило! В нем появилась совершенно немыслимая экспрессия, и даже торчащие из рукавов черные лопатообразные кисти выглядели внушительно и очень даже живо.

— Черт! Ты посмотри, какая прелесть! Нет, Платон, ты только взгляни!

Он обошел куклу со всех сторон и, восторженно хмыкая, упал в кресло. Строгий, без единого лишнего элемента наряд куклы четко отделял ее от праздничного и франтоватого мира белых, но хорошая незаношенная ткань, а особенно эта белая шелковая рубаха, делала Аристотеля Дюбуа абсолютно точным воплощением «Грядущего Потомка Хама, Преображенного Смирением».

Именно таким и должен был выглядеть негр далекого будущего — верным, преданным и почтительным. И ни высохшие, разъехавшиеся в стороны губы, смешливо обнажившие два ряда великолепных белых зубов, ни коричневые сухие десны нисколько не портили картины, и теперь некогда непослушный и склонный к побегам раб выглядел празднично и даже торжественно.

— Ну, что скажешь, Платон? — повернулся он к слуге.

— Вы поставили Аристотеля на сторону белых, — почтительно склонился тот.

Джонатан привольно раскинулся в кресле и мечтательно улыбнулся: — Значит, в воскресенье будем показывать.

Той же ночью преподобного снова подняли среди ночи.

— Масса Джошуа! — с выпученными от ужаса глазами выкрикнул Томас. — Беда!

— Господи Боже, — поморщился преподобный. — Что на этот раз?

— Ниггеры говорят, сэр Лоуренс черта оживил!

Преподобный непонимающе моргнул.

— Что ты несешь? Как это — черта? И при чем здесь Джонатан?

— Они правду говорят! — выпалил Томас. — Черные все знают! У них глаз острый, не то что… да, и мне вчера видение было: сам Люцифер из земли вышел! Крылья — во! До неба. А когти… вы не поверите, масса Джошуа, когти — что у кабана клыки!

— Та-ак, хорош! — раздраженно оборвал его преподобный. — Хватит с меня болтовни!

— Это не болтовня, масса Джошуа, — упрямо мотнул головой Томас. — Негры говорят, если вы не сумеете черта прогнать, они все в камыши уйдут.

Преподобный Джошуа обмер.

«Этого мне еще не хватало!»

Он хорошо помнил массовый исход рабов из поместья Мидлтонов — лет пятнадцать тому назад. Но тогда главной причиной побега негры называли неумеренную строгость отца семейства — Бертрана Мидлтона, а потому занимался этим делом только шериф. А тут… Преподобный задумался. Если побег будет мотивирован участием темных сил, жди неприятностей от епископата.

— Ладно, Томас, иди сторожи храм, — уже менее раздраженно произнес он. — Я подумаю, что тут можно сделать.

Сообщение о групповом побеге рабов Лоуренса шериф Айкен успел получить дважды. В четыре утра с какой-то дурацкой запиской от преподобного Хейварда прибежал мальчишка-посыльный, а в четыре с четвертью, когда шериф был уже почти одет, во дворе его дома остановилась коляска управляющего дома Лоуренсов.

— Господин шериф! Быстрее! — с вытаращенными от ужаса глазами выскочил из коляски Томсон.

— Господи! Да что там у вас происходит? — застегивая мундир, вышел навстречу шериф Айкен.

— Ушли! — выдохнул Томсон. — Все до единого ушли! Негры… только что…

— То есть как это все? — не понял шериф. — И женщины?

— Все! — мотнул головой Томсон. — Я же сказал: все до единого.

— Ерунда какая-то! — качая головой, туго затянул широкий кожаный ремень шериф. — Даже не верится.

Он помнил, что в поместье Лоуренсов порядка трех с половиной сотен рабов, и это означало, что даже всего состава полиции — всех рядовых, констеблей и сержантов — будет крайне мало. Такого на его памяти уже лет пятнадцать не случалось.

— К соседям за помощью послали? — поинтересовался он.

— Да, — кивнул Томсон, — но точного числа подмоги пока не знаю. Думаю, человек сорок-пятьдесят соберется.

— Уже кое-что, — шериф поправил кобуру и подошел к пустой коляске управляющего. — И кстати, что это за черти, о которых мне преподобный написал? Вы случайно не знаете?

Управляющий как-то странно и криво улыбнулся.

— Точно сказать не могу, господин шериф, но, по-моему, там без нашего юного друга Джонатана не обошлось.

Шериф смачно ругнулся. Он честно предупредил сэра Джонатана Лоуренса об опасности массовых сборищ негров, но, возможно, слишком с этим предупреждением опоздал.

Джонатан проснулся от дробного топота копыт и возбужденных голосов на заднем дворе. Скинул с груди мягкую руку Цинтии, поднялся и подошел к окну. Вдалеке, в нежно-розовых лучах восходящего солнца, виднелось клубящееся облако пыли, а внизу, во дворе, перебирали ногами взмыленные, возбужденные лошади. Вот только всадников рядом он почему-то не видел.

Джонатан быстро натянул брюки, стащил через голову длинную, до колен, ночную сорочку, набросил на плечи сюртук и выскочил в коридор. Перепрыгивая через две-три ступеньки, слетел на первый этаж и недоумевающе замер. В гостиной стояли управляющий Томсон и преподобный Джошуа Хейвард.

— Что случилось, мистер Томсон?

— Побег, сэр Джонатан.

— И кто сбежал?

Управляющий на несколько секунд замер, а потом неловко развел руками:

— Все.

Джонатан похолодел. Он еще вчера заметил эти косые взгляды прислуги в сторону сарая, в который Платон и Абрахам оттащили завернутую в полотно куклу «Преображенный Хам», но должного значения этому почему-то не придал.

— И Сесилия сбежала? — севшим голосом назвал он имя самой преданной после Платона рабыни.

— И Сесилия, и Абрахам, и даже этот поваренок Сэм.

— А-а, ч-черт! — с внезапно прорезавшимися отцовскими интонациями выругался Джонатан и прикусил губу. Этого он предвидеть не сумел.

— Да-да, мой друг, — вмешался в разговор преподобный. — Мне именно так и сказали: сэр Лоуренс оживил черта! И как это понимать?

Джонатана охватил мгновенно вспыхнувший гнев.

— А вы, ваше преподобие, как это поняли? — прищурившись точь-в-точь как отец, наклонил он голову.

— Да я уже давно у вас ничего не понимаю! — отмахнулся преподобный.

— То креститься бегут, то — в камыши. Прямо как дети.

— Так и есть, — поджав губы и все более преисполняясь желанием выставить всех этих «доброхотов» за дверь, кивнул Джонатан. — Все они — мои дети, пусть и большие, и я очень надеюсь, что вы еще не послали за шерифом.