Практическая магия - Элис Хоффман

Никогда не оглядывайся назад, наказала она себе. Не вспоминай о лебедях и о том, каково сидеть одним в темноте. Не вспоминай о вьюгах, о грозах с громом и молнией, о нерушимой любви, которой ты лишена навек. Жизнь — это чистить зубы по утрам, готовить завтрак своим детям и гнать от себя посторонние мыс­ли; со всем этим Салли, как выяснилось, умеет справ­ляться превосходно. Делает повседневные дела как на­до и когда надо. Правда, часто видит во сне, какой был сад у тетушек. В дальнем углу — лимонная липпия, ли­монный тимьян, лимонная мята. Сядешь там, скрестив ноги, закроешь глаза, и пряный лимонный аромат дурманит голову. Все в этом саду имело свое назначе­ние, даже пышные пионы, которые оберегают от пе­реохлаждения и морской болезни, а иногда — такие случаи известны — отводят беду. У Салли нет уверенно­сти, что она до сих пор помнит названия разнообраз­ных травок, которые там росли, хотя, наверное, все же различила бы по виду мать-и-мачеху и окопник, а ла­ванду и розмарин — по их характерному запаху.

Ее собственный садик прост и непритязателен — как раз таков, какой ей по вкусу. Живая изгородь из жидень­ких кустов сирени, кизил, крохотный огородик, где и произрастает-то всего ничего: желтые помидоры да пле­ти чахлых огурцов. Листики огуречной рассады в этот последний июньский день словно подернулись пылью от жары. Какое счастье, что есть летние каникулы! За это стоит потерпеть все, с чем сталкиваешься в школе, где ты обязана постоянно сохранять на лице улыбку. Эд Борелли, заместитель директора и непосредственный начальник Салли, выдвинул предложение наносить ра­ботникам канцелярии улыбку оперативным путем, что­бы пребывали в постоянной готовности, когда приходят с претензиями родители. Любезность — существенный фактор, напоминает Эд Борелли секретаршам в кош­марные дни, когда кого-то на время исключают из шко­лы, и совещания наезжают друг на друга, и школьный совет грозится продлить учебный год с учетом тех дней, когда из-за плохой погоды не было занятий. Но на­пускное оживление опустошает, и если делать вид приходится достаточно долго, всегда есть шанс превра­титься в автомата. К концу полугодия Салли обычно за­мечает за собой склонность даже во сне бормотать: «Мистер Борелли освободится сию минуту». Стало быть, пришло время считать дни до летних каникул и ждать, как манны небесной, последнего звонка.

Поскольку учебный год вот уже сутки как закончился, Салли полагалось бы, кажется, воспринимать окружаю­щее в радужном свете, но чего нет, того нет. Она лишь слышит, как тяжело стучит сердце да наверху, у Антонии в комнате, надрывается радио. Что-то неладно. Ничего явного, такого, что подлежит четкому определению, — не дырка на свитере, а скорее истрепанный край, что распу­стился махрами пряжи. Воздух в доме словно насыщен электричеством, так что пушок у Салли на затылке вста­ет дыбом, а белая блузка потрескивает и искрит.

Весь день у Салли такое чувство, что быть беде. Она пытается себя урезонить, она вообще не склонна ве­рить, что можно предсказывать несчастья, поскольку нет и не было научных подтверждений, что подобного рода провидческие явления в самом деле существуют. Тем не менее, делая покупки, она берет дюжину лимо­нов и, не успев совладать с собой, прямо там, в овощном отделе, плачет, словно от неожиданного после стольких нет приступа тоски по старому дому на улице Магнолий. Уйдя из магазина, Салли едет мимо спортивного поля, где Кайли со своим приятелем Гидеоном играют в фут­бол. Гидеон — заместитель Кайли в шахматном клубе, и у нее есть подозрение, что это его голос, возможно, был решающим, когда ее выбирали президентом. Кайли — единственный в мире человек, способный ладить с Ги­деоном. Когда он родился, его мать, Джинни Барнс, уже через две недели была вынуждена обратиться к врачу, та­ким он был — и остается — трудным ребенком. Он по­просту не желает быть как все. Ни за какие коврижки. Сейчас, например, остригся наголо и разгуливает в ар­мейских ботинках и черной кожаной куртке, хотя на улице, наверное, тридцать градусов в тени.

Салли всегда не по себе в присутствии Гидеона, она считает, что он грубый, нахальный и оказывает на других дурное влияние. Но от вида того, что он играет с Кайли в футбол, она испытывает огромное облегчение. Кайли хохочет, глядя, как Гидеон, гоняясь за мячом, спотыкает­ся о свои ботинки. Ее не обидели, не украли — вот она, носится сломя голову по зеленому полю. День разомлел от жары — обыкновенный денек, такой же, как другие, и Салли пора бы уже расслабиться. Глупо было поддаться уверенности, будто вот-вот грядет какая-то напасть. Так она говорит себе, но втайне так не думает. Когда Анто­ния, радостно возбужденная, приходит домой с сообще­нием, что получила на лето работу в кафе-мороженом у Развилки, Салли, полная подозрений, считает нужным позвонить хозяину и проверить, каковы у Антонии будут обязанности и часы работы. Мало того, она выспраши­вает о подробностях его частной жизни, включая домаш­ний адрес, наличие жены и количество иждивенцев.

— Спасибо, что поставила меня в дурацкое положе­ние, — холодно говорит Антония, когда Салли вешает трубку. — Теперь мой хозяин точно знает, что я уже не маленькая, раз мать до сих пор водит меня за ручку.

Антония нынче носит только черное, что еще рази­тельнее оттеняет ее рыжую шевелюру. На прошлой не­деле, чтобы испытать силу ее приверженности к черной одежде, Салли купила ей белый, отороченный кружевами бумажный свитерок, за который, как ей известно, любая из подружек Антонии отдала бы пол­жизни. Антония бросила свитерок в стиральную машину, сыпанула туда же пакетик краски и затем от­правила угольно-черное изделие в сушилку. Итогом явилось вещица до того в обтяжку, что каждый раз, как Антония ее надевает, Салли тревожится, не повторит ли она судьбу Джиллиан, сбежав с кем-нибудь из дому. Салли пугает мысль, что одна из ее дочерей может пой­ти тем же путем, какой выбрала сестра, — по той до­рожке, что привела лишь к саморазрушению и напрас­ной потере времени, в том числе на три скоротечных брака без единого гроша на содержание после развода.

Антония — на то она и красотка — определенно де­вушка с запросами и знает себе цену. Но сегодня, в этот знойный июньский день, ее внезапно охватывают сомнения. Что, если она не такая уж необыкновенная? Если, едва ей минует восемнадцать, красота ее поблек­нет, как у других, которым невдомек, что пик расцвета пройден, пока — когда уже все кончено — они не обна­ружат, глядя в зеркало, что сами себя не узнают? Она всегда считала, что когда-нибудь станет актрисой, что на другой же день по окончании школы отправится на Манхэттен или в Лос-Анджелес, где ее возьмут на главную роль, как неизменно брали в средней школе. Теперь она в этом не уверена. Еще неизвестно, есть ли у нее та­лант, да и вообще зачем ей это надо. Если честно, ей ни­когда не нравилось играть роли — нравилось знать, что на нее все смотрят. Что глаз от нее не в силах оторвать.