Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Проничкин не пил вообще. Он видел следы… Он в цепочке».
Убили. Прослушали телефон, знали о встрече и не хотели ее. Но почему Юра? Почему не он сам? Господи, что происходит!?
Он заставил себя сделать несколько шагов к столу и прикоснуться к кисти руки программиста. Холодная, но не ледяная. Смерть наступила совсем недавно. Безумная мысль: «А вдруг…»
Фима лихорадочно припоминал методы экстренной реанимации. Но сперва пульс. Нет пульса. Попытался приподнять тело, ухватив под мышками. С большим трудом, но удалось. Оторвал от стула и опустил, нет — скорее, уронил, переоценив свои силы. Голова Проничкина глухо стукнулась о доски пола, и звук лишь усилил то ощущение нереальности происходящего, которое испытывал Фима в эти минуты. И все же он действовал, словно загипнотизированный, по чьей-то команде свыше.
Острый запах спиртного. Значит, прошло совсем ничего — десять-пятнадцать минут. Ни кровинки в лице. Фима приложил ухо к груди Проничкина. Сердце не билось.
«Единственный реаниматолог, который мог бы помочь, — Иисус Христос», — подумал Фогель. Все же сходил в комнату, поискал маленькое зеркальце. Не нашел и приблизил к губам Юры свои часы. Стеклышко не запотело. Он стал делать искусственное дыхание, исходя из теоретических представлений об этой процедуре. Тяжелые руки лежащего неподвижно человека оказались совершенно послушными. Ничего не происходило.
Все. Надо что-то предпринимать.
Фима позвонил в милицию, но со своего мобильного — телефон на шкафчике в прихожей трогать не стал. Туман и ужас происходящего не затмили мозг до такой степени, чтобы забыть о хрестоматийных правилах, впитанных с книгами и фильмами детективного жанра: ничего не трогать на месте преступления. И так уже нарушил всем известное табу, стащив Юру со стула. Но он обязан был оказать первую помощь, попытаться. В соответствии с Уголовным и нравственным кодексом.
Ефим Романович Фогель едва различимым, хриплым от волнения голосом представился и кратко сообщил дежурному о случившемся: приехал к знакомому, тот мертв, пытался помочь, бесполезно, приезжайте, адрес… Переспросили только его фамилию. Велели оставаться на месте.
Фогель выполнил команду буквально, застыв у телефона и снова испытывая паралич воли и полную физическую немощь.
Шаги послышались, как ему показалось, через минуту после его звонка. На самом деле прошло десять. И это была не милиция. Вбежали двое следивших за ним милицейских оперативников — они вели Фиму от дома. Фамилия уже значилась на контроле дежурного центральной диспетчерской. Информация мгновенно прошла дежурному в прокуратуру, а оттуда на мобильный следакам, торчавшим в машине у подъезда Проничкина. Те на бегу отзвонили Вадику Мариничеву, и тот примчался одновременно с бригадой криминалистов.
Жирафу хватило одного взгляда, чтобы понять: сериал продолжается. Труп хоть и на полу, но…бутылки, надкусанный огурец, энциклопедия, грубо укороченные валенки — и живой Фогель. «Живой, да не очень» — отметил про себя Вадик, взирая на жалкую фигуру Ефима Романовича, лепетавшего первые показания одному из дознавателей. В какой-то момент до слуха Вадика донеслось «приехал со своим компьютером», он тотчас приблизился к Фиме и с извинениями попросил повторить.
— Вон тот процессор в сумке мой, я привез его…
— Понял, все понял, — немедленно отреагировал Жираф. Подозвал эксперта, попросил срочно снять отпечатки с сумки и процессора. Пока эксперт старался, Мариничев внимательно оглядел квартиру, труп, комплект предметов, ставших неизменными атрибутами уже трех убийств.
Услышав «готово», Вадик прервал допрос, каковой, собственно, пока и не продвинулся дальше личных данных Фогеля Ефима Романовича.
— Извини, Шурик, завязываем, забираю его и эту сумочку в прокуратуру, а вы здесь работайте с экспертами и понятыми, опросите всех, кого можно, — соседей, во дворе, родственников…
— Обижаешь, — протянул коллега Шурик Тыквин, стажем и опытом превосходивший Жирафа раза так в два.
Вадик ласково взял под локоток Ефима Романовича, вежливо до слащавости предложил ему «быть столь добрым передать на время мобильный телефон и проехать для спокойной беседы в подобающей обстановке» и увел несчастного кроссвордиста навстречу судьбе, милосердие которой проявлялось только в том, что Фогеля до сих пор почему-то не убили.
Глава 8
Кошмар продолжается
Ответственный секретарь газеты «Мысль» Евгений Павлович Арсик прощался с карьерой. Он по инерции продолжал делать номер, ругаться с выпускающим, дергать верстальщиков, орать на людей в отделах, волынивших материалы. Но мысли неизменно возвращались к ошибке и неизбежных для него последствиях. В былые времена его бы оштрафовали, понизили, а если бы, в конце концов, и уволили, то спустя короткое время взяли в другую газету, сохранили статус, уровень, не проиграл бы и в зарплате.
Теперь на это рассчитывать не приходилось. Такое нынче не прощается. Считай, запрет на профессию. А тут годы, шестой десяток наполовину разменял и делать ничего, кроме газеты, не умеет — разучился. Еще неизвестно, от чего ушли в мир иной двое коллег. Вон, на сайте «incident.ru» пишут, что умерли при невыясненных обстоятельствах. И его могут тоже — при невыясненных…
Сама мысль об этом вызвала безотчетную реакцию, Арсик затравленно оглянулся, ища глазами источник опасности. Но поблизости никого подозрительного обнаружено не было. Решение пришло внезапно, как спасительная идея: «Надо вечером к Лерке и — напиться».
После работы Арсик позвонил супруге Вере Матвеевне, сказал, что срочно отбывает в короткую командировку в Подмосковье — на сутки по заданию сверху. (Считая мужа высоким ответственным работником на государственном посту, погруженная в домашние заботы и проблемы детей Вера Матвеевна никогда не интересовалась подробностями отлучек и командировок, причинами сверхпоздних возвращений под утро. И, что главное, не проверяла, а иначе бы — привет семье… А Лерка всегда ждала. Вот уже пять лет ждала и любила.
Евгений Павлович подписал последнюю компьютерную верстку, договорился с главным, что появится завтра ближе к середине дня, позвонил любовнице и поехал на Рижскую, по дороге заскочив в продовольственный.
Лерочка не стала
