Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всеволод предложил:к чему братьям и сыновцу утруждать себя и подвергать жизнь опасности? Пусть дадут ему дружину побольше, и он посчитается со степью, а добычу разделит поровну. Он не утаит ни серебра, ни золота, ни коней. Разве что припрячет корчажек зелена вина да раскрасавицу полоняночку.
Всеволод с удовольствием глядит на расторопных слуг, которые разносят на блюдах дичь, фрукты, на рабынь-плясуний.
Вот входит вереница челядинов в светлых одеждах. Между столами, подняв изогнутые шеи, важно плывут снежно-белые лебеди на золотых блюдах. Слуги подносят в первую очередь князьям и тем, кто сидит рядом с ними, архиепископу, новгородским гостям:посаднику Иосифу, мирским именем Остромиру, боярину Чудину.
Среди отроков, занимающих третий стол, – сын Микулы, Изяслав, и Турволод. Бывший кожемякин захребетник не притронулся ни к яствам, ни к вину. Взглянул на новгородского посадника и вспомнил Селию, смуглое, упругое, горячее, покорное тело ее, мерцающие глаза под полуопущенными ресницами…
Звон и гул стоит над столами. Покрывая шум, раздается зычный голос князя Всеволода:
– Да затрепещет степь!
Ему откликаются из-за столов бояре и отроки:
– Да затрепещут поганцы!
Булатные мечи сверкают под потолком гридницы[41]. Сверкает золотой крест в руке архиепископа Георгия:
– Воистину так. С именем Божьим!
Внезапно между столами появляется сгорбленный худой человек в черной рясе, подпоясанный веревкой. Сияющие огромные глаза оглядывают бояр, и шум стихает. Завидев монаха, навстречу поднимаются князья. Кто-то предупредительно подсовывает золоченое кресло. Но человек в рясе отодвигает это кресло, подходит к простому, дубовому и тихо молвит:
– Не подобает слуге Божьему на злато воссести. Христос на злате не восседал и нам не велел.
Он глядит на сидящих за княжьим столом, на гусляров, танцующих девок, указывает на них пальцем и обращается к Святославу:
– Будет ли так и на том свете?
Святослав уважает этого иссохшего человека. Чтобы успокоить его, он подает знак прекратить игрища. Только тогда монах садится.
Изяслав-дружинник толкает Турволода локтем. Ему интересно узнать, кто этот монах в простой черной рясе, которого слушаются князья. Он слышит в ответ:
– Феодосий, игумен печерский…
Глава VII
ФЕОДОСИЙ, ИГУМЕН ПЕЧЕРСКИЙ
1
Странная процессия подошла к Лядским воротам. Впереди приплясывал кривобокий толстый человек, наряженный скоморохом, с полупустым мешком через плечо. Всю его одежду составляли рубаха из конского волоса власяница – и вывернутая козлиная шкура, на которой еще не успели засохнуть клочки мяса и кровь. За кривобоким человеком бежала женщина, ломая руки и причитая над ним, как над покойником. А сзади шествовал монах, возводя глаза к небу. Когда причитания женщины поднимались до самой высокой ноты, человек в козлиной шкуре отмахивался от нее мешком и хриплым голосом каялся:
– И ел сусло нечистое, и сотворил себе златого кумира, и давал против друга своего свидетельства ложны, и желал жены искреннего моего друга, и села его, и раба его, и рабыни его, и вола его, и всякого скота его, и всего, что есть у ближнего моего. Прости мя, Всеблагий!
Он изо всех сил молотил себя в грудь кулаком, а старая женщина, бежавшая за ним, хватала его за руки, за края шкуры, и умоляла о чем-то, и грозила.
Несколько ребятишек следовало за этой процессией. Они весело переговаривались, показывали пальцами на кривобокого вихляющегося человека.
Когда процессия прошла Лядские ворота и направилась по узкой гати в лес, из сторожевой башни по лесенке спустился на землю дружинник. Он поманил к себе мальцов и стал расспрашивать о человеке в козлиной шкуре. К ним подошло несколько смердов, кузнец и гончар. Вокруг ребятишек образовалась толпа.
Один из мальчиков, преисполненный важности от того, что столько взрослых его слушает, рассказывал:
– То сын богатого купца и сам купец. Кличут его Ложкой, из ложкарей они. Три дня тому вернулся из греков да как заговорит:"Иду к Антонию в печеры, в монахи". Ну его отец, Сосна, показал ему монаха! – Щеки мальчика разгорелись от восторга при упоминании о том, как бил отец Сосна сына Ложку. – Ох и показал! Не верите? Взял хлуд[42] да как свистанет! Ложка упал, матинка давай его отливать. А вчера старый Сосна уехал в Белгород. Тут Ложка как схватит нож да как бросится в заклетье! Поймал козла, зарезал. Шкуру ободрал и на себя напялил. Говорит:"Пусть присохнет на мне". Ей-Богу, дяденька, правда!
Остальные ребятишки, нестерпимо завидуя рассказчику, не могли удержаться от соблазна вставить несколько слов.
Дружинник, хохоча во всю глотку, опять полез на сторожевую башню, смерды, ахая и удивляясь, пошли своей дорогой, а кузнец и гончар перекинулись несколькими словами:
– Много добра, утвари и скота нахватал, вот из него и прет. Пила бы пиявка еще, да залубенело брюшко.
– А может быть, и впрямь его осенила благодать?
– Может, и так. Да только повелось:вначале согрешит, потом уж замаливает.
Между тем Ложка углублялся все дальше в дебри. Он достиг тех мест, где начинались печеры. Тут невдалеке монахи и присланные князем градоделы строили церковь. Ложка присмотрелся к строителям, стараясь определить, к кому из них обратиться с расспросами. Он выбрал низенького тихонького человека со впалой грудью, работавшего, однако, с прилежанием, и тронул его за рукав:
– Брате, игумен мне надобен, Феодосий.
Монах отряхнул руки, повернулся. Кроткие серые глаза словно бы заглянули в душу Ложке, и, осененный внезапной догадкой, бывший купец упал на колени и воскликнул:
– Прости мя, ока слепого и нога хромого! Не признал тебя, Феодосий. Из тьмы пришел к тебе за светом.
Он протянул игумену мешок с гривнами:
– Даю на монастырь. Не прогони раба.
Феодосий ласково посмотрел на Ложку, велел коленопреклоненному встать. Он сказал, что Господь завещал принимать всякого идущего к нему. Расспросил о прежних мирских утехах Ложки, о совращавших его бесах, тяжело вздохнул.
Игумен спросил, какое имя дали Ложке при крещении, знаком ли с уставом черноризцев, какой подвиг желает совершить во славу Господа. Услышав ответ, молвил:
– Нет больше купца Ложки. Есть брат Афанасий.
И монахи подхватили:
– Живи с нами, брате Афанасий!
Брат Афанасий, бывший купец Ложка, со слезами умиления расцеловался со всей братией и последовал за игуменом в печеры. Проходя мимо одной из них, Феодосий поклонился в ее сторону, проговорил:
– Мир тебе, брате!
– Кто там? – спросил Афанасий, указывая на печеру.
– Святой старец Антоний, принесший в Киев благословение с Афонской горы.
Они вошли в длинное подземелье. Феодосий беспрестанно кланялся то в одну сторону, то в другую. Тут находились в затворах черноризцы-подвижники. Молитвой, постом, бдением они боролись с мирскими соблазнами. Изнуряли плоть.
Был тут и старец Демьян, такой постник, что, кроме хлеба и воды, не вкушал ничего уже долгие годы, и Иеремия, помнивший крещение Русской земли, "предсказатель грядущего". Находились и такие, что просили закопать себя по пояс в землю и так проводили в молитве дни свои, заживо съедаемые червями. Были тут исступленные и темные люди, но иногда и мудрые переписчики, и летописцы, поведавшие потомкам историю Русской земли. Тут стонали немощные, сумасшедшие, но отсюда выходили и философы.
К одному из затворников Феодосий привел Ложку. Облобызались. Игумен хотел было дать затворнику свечу, но тот отказался:он будет подвижничать в темноте. Богу везде светло. Ложка вошел в печеру и с помощью игумена завалил вход камнями, оставив узкое отверстие, сквозь которое можно было бы брать воду и пищу. Ибо даже всесильный Господь не может напитать одним духом святым своего раба. Когда каменная стена закрыла затворника в печере, игумен Феодосий вытер мозолистые ладони, перекрестился и пошел, шепча:"Нет конца силе твоей, Господи!" Он сладостно думал о том, что власть Господа и его верных слуг, печерских черноризцев, признали все – и бояре, и простые люди. Вот два дня тому назад прискакал сын боярина Иоанна, Варлаам. Он сорвал с себя нашейную золотую гривну, плащ, протянул монахам поводья своего коня и сказал:
– Отдаю на монастырь. Ведаю слово Божье:"Легче верблюду сквозь игольное ушко пройти, нежели богатому в царство небесное войти".
Разгневанный отец Варлаама, боярин Иоанн, побежал к князю. Богобоязненный Изяслав на этот раз залютовал. Он хотел назначить Варлаама сотским. Князь пригрозил раскопать печеры и заточить монахов в поруб[43]. Особенно разозлился Ярославич на летописца Никона, посланного Феодосием увещевать его. Княгиня едва утихомирила мужа:"Они о твоем же благе пекутся".
