Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кинематограф
Люблю я световые балаганывсе безнадежнее и все нежней.Там сложные вскрываются обманыпростым подслушиваньем у дверей.
Там для распутства символ есть единый —бокал вина; а добродетель — шьет.Между чертами матери и сынаострейший глаз там сходства не найдет.
Там, на руках, в автомобиль огромныйне чуждый состраданья богатейусердно вносит барышень бездомных,в тигровый плед закутанных детей.
Там письма спешно пишутся средь ночи:опасность… трепет… поперек листарука бежит… И как разборчив почерк,какая писарская чистота!
Вот спальня озаренная. Смотрите,как эта шаль упала на ковер.Не виден ослепительный юпитер,не слышен раздраженный режиссер;
но ничего там жизнью не трепещет:пытливый гость не может угадатьсвязь между вещью и владельцем вещи,житейского особую печать.
О, да! Прекрасны гонки, водопады,вращение зеркальной темноты.Но вымысел? Гармонии услада?Ума полет? О, Муза, где же ты?
Утопит злого, доброго поженит,и снова, через веси и века,спешит роскошное воображеньесамоуверенного пошляка.
И вот — конец… Рояль незримый умер,темно и незначительно пожив.Очнулся мир, прохладою и шумомрастаявшую выдумку сменив.
И со своей подругою приказчик,встречая ветра влажного напор,держа ладонь над спичкою горящей,насмешливый выносит приговор.
1928Тихий шум
Когда в приморском городке,средь ночи пасмурной, со скукиокно откроешь, вдалекепрольются шепчущие звуки.
Прислушайся и различишум моря, дышащий на сушу,оберегающий в ночиему внимающую душу.
Весь день невнятен шум морской,но вот проходит день незваный,позванивая, как пустойстакан на полочке стеклянной.
И вновь в бессонной тишинеоткрой окно свое пошире,и с морем ты наединев огромном и спокойном мире.
Не моря шум — в тиши ночейиное слышно мне гуденье:шум тихий родины моей,ее дыханье и биенье.
В нем все оттенки голосовмне милых, прерванных так скоро,и пенье пушкинских стихов,и ропот памятного бора.
Отдохновенье, счастье в нем,благословенье над изгнаньем.Но тихий шум не слышен днемза суетой и дребезжаньем.
Зато в полночной тишиневнимает долго слух неспящийстране родной, ее шумящей,ее бессмертной глубине.
Ле Булю, 1929«Глаза прикрою — и мгновенно…»
Глаза прикрою — и мгновенно,весь легкий, звонкий весь, стоюопять в гостиной незабвенной,в усадьбе, у себя, в раю.
И вот из зеркала косогопод лепетанье хрусталейглядят фарфоровые совы —пенаты юности моей.
И вот, над полками, гортензийлегчайшая голубизна,и солнца луч, как Божий вензель,на венском стуле, у окна.
По потолку гудит досададвух заплутавшихся шмелей,и веет свежестью из сада,из глубины густых аллей,
неизъяснимой веет смесьюеловой, липовой, грибной:там, по сырому пестролесью, —свист, щебетанье, гам цветной!
А дальше — сон речных извилини сенокоса тонкий мед.Стой, стой, виденье! Но бессиленмой детский возглас. Жизнь идет,
с размаху небеса ломая,идет… ах, если бы навекостаться так, не разжимаяросистых и блаженных век!
3.2.23«Благодарю тебя, отчизна…»
Благодарю тебя, отчизна,за злую даль благодарю!Тобою полн, тобой не признан,я сам с собою говорю.И в разговоре каждой ночисама душа не разберет,мое ль безумие бормочет,твоя ли музыка растет…
(Из романа «Дар»)«Когда я по лестнице алмазной…»
Когда я по лестнице алмазнойподнимусь из жизни на райский порог,за плечом, к дубинке легко привязан,будет заплатанный узелок.
Узнаю: ключи, кожаный пояс,медную плешь Петра у ворот.Он заметит: я что-то принес с собою —и остановит, не отопрет.
«Апостол, скажу я, пропусти мя!..»Перед ним развяжу я узел свой:два-три заката, женское имяи темная горсточка земли родной…
Он поводит строго бровью седою,но на ладони каждый изгибпахнет еще гефсиманской росоюи чешуей иорданских рыб.
И потому-то без трепета, без грустиприду я, зная, что, звякнув ключом,он улыбнется и меня пропустит,в рай пропустит с моим узелком.
21.4.23.К России
Отвяжись, я тебя умоляю!Вечер страшен, гул жизни затих.Я беспомощен. Я умираюот слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,волен выть на вершинах о ней,но теперь я спустился в долину,и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаитьсяи без имени жить. Я готов,чтоб с тобой и во снах не сходиться,отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,не касаться любимейших книг,променять на любое наречьевсе, что есть у меня, мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,сквозь траву двух несмежных могил,сквозь дрожащие пятна березы,сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазамине смотри на меня, пожалей,не ищи в этой угольной яме,не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,и за горе, за муку, за стыд,поздно, поздно, никто не ответит,и душа никому не простит.
Париж, 1939Арсений Несмелов
1889–1945
В этот день
В этот день встревоженный сановникК телефону часто подходил,В этот день испуганно, неровноТелефон к сановнику звонил.
В этот день, в его мятежном шуме,Было много гнева и тоски,В этот день маршировали к ДумеПервые восставшие полки!
В этот день машины броневыеПоползли по улицам пустым,В этот день… одни городовыеС чердаков вступились за режим:
В этот день страна себя ломала,Не взглянув на то, что впереди,В этот день царица прижималаРуки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровалиПервой сводки беглые кроки,В этот день отменно ликовалиЯвные и тайные враги.
В этот день… Довольно. Бога ради!Знаем, знаем, — надломилась ось:В этот день в отпавшем ПетроградеМощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,Этим днем начался русский гон, —В этот день садился где-то ЛенинВ свой запломбированный вагон.
Вопрошает совесть, как священник,Обличает Мученика тень…Неужели, Боже, нет прощеньяНам за этот сумасшедший день!
Восемнадцатому году