Типичный Петров - Владимир Новиков

– Что, ба-артанула девушка?

А, так ты, голубушка, примерно в таком же состоянии. Язычок-то у тебя слегка заплетается.

– Да нет, просто созвездья были против. А что мы с вами будем пить?

– Текилу серебряную.

Никогда такой жидкости не пробовал. Но за компанию – готов.

– Девушка, нам текилы две дозы. Серебряной. А еще лучше – золотой.

Принимаем, потом повторяем. Суровая моя собеседница, кажется, здесь завсегдатайка. Сквозь два гула – в зале и в моей голове – слышу, как к ней адресуются с вопросом: “Вит, ты чё не звбонишь?”

– А ты, значит, Вита?

– Да, Виктория. А ты Юрий Долгорукий?

– Точно.

Шпионка, не иначе. А может быть, просто услышала, как Катя ко мне обращается.

– Ну что, Дольче Вита, продолжим по текиле?

– Нет-нет, тащить тебя на себе у меня нет ни малейшего желания. Куда поедем – к тебе или ко мне?

Ко мне никто не повезет – близко слишком. А в машину плюхнуться – это в самый раз. Вот мы уже в каких-то “Жигулях”, и на вопрос

“Куда?” эта самая новая Вита сочным московским контральто командует:

– Туда! В Рио-де-Купчино!

…Открываю глаза: ужас! Как же это я позволил себе отключиться? Да еще, чего доброго, захрапел… Вот она и убежала! Фильм итальянский вспомнился, где Мастроянни (или Альберто Сорди?), играющий как бы самого себя, кинозвезду, попав в затяжную автомобильную пробку, приходит ночевать в дом к простым людям. Муж уступает знаменитости свое место на супружеском ложе, а утомленный гость неожиданно погружается в сон. “Ты заснул вместо того, чтобы засунуть”, – иронически комментирует наутро хозяйка дома. Помню, когда мы это смотрели, Беатриса хохотала, а я почему-то сгорал от стыда за бедного Мастроянни. Или Сорди. И вот – фильм оказался пророческим.

Лежу один на чужой двуспальной кровати…

Вдруг включается маленький ночник, и передо мной – что-то большое, чистое и настоящее. Всего несколько минут я проспал.

– Ничего, что я немножко мокрая?

Еще как ничего! А главное – что такая вкусная! Где твои губы? Над верхней вижу маленькие черные точки: приходится девушке бороться с щедрой растительностью. Но это же избыток природы, естественности.

Путешествую по ней губами, добираюсь до живота: волнообразные знаки рассказывают мне, что она уже рожала. В ответ – трепет. Ниже – черные волосы почти устранены, оставлена только узенькая стрелка, словно зовущая мои губы еще дальше…

Только так, оказывается, можно поймать эту судорогу и почти понять, как это бывает у женщины.

– А ты умеешь угадывать желания. За это теперь я тебя буду целовать.

И вот пробуждение абсолютно спокойное, рассветное. Новая жизнь, в белых джинсах и черной майке, присаживается рядом со мной. Мой несложный вопрос прочитывает мгновенно и отвечает:

– А мне уже нельзя.

Сильная и нежная рука дружески гладит мою голову. Что ж, значит, сейчас будем дружить с этими глазами золотисто-карими.

Странная, однако, обстановка в этой спальне, напоминающей гостиничный номер. Никаких признаков домашнего уюта. Шмотки мои в кресло брошены. Меблировка слишком лаконична: кровать и две прикроватные тумбочки. Взгляд падает на ту, что с моей стороны, и на полсекунды меня пронзает прозаическая догадка: так, может быть, сюда полагается положить…

– Нет-нет, ты неправильно понял.

Все-то мысли она читает! Если это можно назвать мыслями…

– А вот предложить могу только чаю. Кофе я не пью из-за давления. И в холодильнике у меня пусто. И уж если совсем откровенно: через полчаса я должна здесь быть одна.

Надо так понимать, что меня выставляют. Нервно одеваюсь, стараясь не обнаружить своего замешательства, да и – что уж там скрывать! – легкой обиды. А она смотрит на меня пристально, как будто что-то припоминая, и вдруг весело объявляет:

– А ты немножко на Брюса Уиллиса похож. В профиль. – Обнимает на прощание так спокойно и уверенно, как будто мы сто лет знакомы и уже завтра снова увидимся. – Звони. Буду ждать.

Выходит со мной в холл и, стоя у двери, провожает взглядом до тех пор, пока захлопнувшийся лифт не разлучает меня с ней. По пути вниз обдумываю услышанное. Да, сравнение с Брюсом Уиллисом – знак безусловной симпатии. Не знаю уж, как она ухитрилась меж нами сходство углядеть, а об актере этом я мнения самого высокого – особенно в “Криминальном чтиве” он хорош. Перевоплощается в персонажа на все сто. Видел я по телику и беседу с ним. Что примечательно – это полное отсутствие позы. Человека знает весь мир, за каждую роль он получает двадцать миллионов баксов, а держится абсолютно просто и естественно. Наши актеры, куда менее известные и богатые, очень скоро делаются совершенно засмотренными, прямо-таки лоснятся от самодовольства: Машков, Меньшиков… И в Америке, впрочем, есть такие нарциссы: Ричарда Гира я, например, переношу с трудом. Он никого не играет, а красуется в кадре, слащаво улыбаясь – даже не партнерам, не зрителям, а себе любимому…

Что за улица? Дойдя до угла, читаю на грязном трафарете:

“Белградская”. Ну да, это не Рио-де-Жанейро, это Рио-де-Купчино.

Денег на машину после вчерашнего кутежа – йок. До метро отсюда далековато. И вообще местность вызывает трусоватую тревогу. Тут неподалеку, на Бухарестской, обитают Сашка с Настей. Нелегко будет объяснить, зачем я здесь в такую рань. Ноги сами несут в сторону проспекта Славы. Лучше уж выбираться на север по этой Белградской, по Собачьему проспекту, как ее местные кличут. Огородами, огородами…

Куда я так мчусь, никто же не ждет и не торопит? По левую сторону, за железной дорогой, Благодатная улица. По правую руку – Волковское кладбище. Вот так и бредем мы между смертью и благодатью… Сделать свою жизнь лучше – невозможно. Можно только заострить драму, повысить ставки, а уж куда тебя бросит – налево, направо, – того ты никогда не знаешь. “Ты ведь тоже философ”, – говорит мне иногда

Беатриса. Но не пишу я свою философию, а проживаю ее, с опасными изгибами и заскоками.

Силы иссякают на подходе к Воздухоплавательному парку. Забираюсь в электричку, впереди старый вокзал, соединяющий все линии моей жизни

– Вы-ытебский!.. Ничего, что я тебе все это рассказываю? Понимаешь, только так я мог в себя вернуться. Не блажь это была, а необходимость. В ноющем желудке – пустота, но на губах – вкус жизни.

19. ПРИЛЕТАЕТ БЕАТРИСА

Вижу цель – и сам лечу ей навстречу, чтобы перехватить непосильную для хрупкой женщины ручную кладь: в гамбургском целлофановом пакете литровые пузаны “Мартель” и “Отар” плюс две пластмассовые фляжки

“Камю”, все они куплены в аэропорту перед вылетом. Итого три литра.

Будем надеяться, что до следующего симпозиума хватит. А в другом пакете – два хорошеньких красненьких “Сан-Эмийона”, года так девяносто шестого: Бетины идейные единомышленники подарили ей на прощание. В чемодан не положишь, приходится все это упоение тащить в маленьких ручках.

Отдельный сюжет, как Бета у меня пить начала. Да не делай ты большие глаза: пить культурно, по-европейски. Что, впрочем, тоже сопряжено с определенными проблемами.

Лет до тридцати она вообще в рот не брала, без каких-либо принципов, просто свободно без этого обходилась. И меня ограничивала – без нажима, но весьма действенным способом. Давала понять, что мне, будучи под газом, лучше ее не беспокоить. Не нравилось, когда я опьянен не ею. “Нет, если ты настаиваешь, то пожалуйста. Но это будет без взаимности”. А без взаимности и мне неинтересно. Когда же наш “минеральный секретарь” Горбачев пришел к власти и за каждую бутылку приходилось бороться, мы оба оказались совершенными конформистами: жили в полной трезвости. Водочные талоны конца восьмидесятых остались у нас неотоваренными, затерялись – недавно я нашел их в секретере: теперь, пожалуй, они представляют некоторую ценность для нумизматов.

Но вот выехала Бета впервые за рубеж – причем не в “братскую” страну, не в водочную Польшу, не в пивную Чехию, не в Болгарию, щедро поившую нас кислой “Гамзой”, а непосредственно в Бордо – винную столицу мира. Ну, там бедняжку и лишили невинности, подведя к старинному бочонку с деревянным краном и научив подставлять под этот кран свой бокал. С тех пор ей такой бокал нужен – не то чтобы необходим, но желателен – ежедневно.

Вкусы у Беатрисы сравнительно просты. Нет у нее таких требований к напитку, как, скажем, у известного телеведущего, похвалившегося перед всей страной персональным погребом с коллекцией элитных вин

(вот ведь мудила грешный – он же тем самым потерял весь моральный кредит у своих поклонников, чьей зарплаты или пенсии не хватит даже на одну такую бутылку: не придут они теперь протестовать к зданию в

Останкине, даже если их былого кумира никогда не допустят к экрану и придется ему в полном забвении доживать свой век на заморской миллионной вилле). Нет, Бета, конечно, теоретически предпочитает сорта с правого берега Жиронды, но практически ее устраивает любое хорошее вино. Хорошее – это приятное для вкусовых рецепторов языка и не вызывающее головной боли на следующий день. К примеру, божоле такого качества в ноябре может стоить в странах ЕС три евро за бутылку (в немецких магазинах системы “Альди” – даже два).