Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Сергей Волков

Но сегодня мне почему-то делается скучно. Свидание с любимой вроде бы девушкой представляется обычной рутиной или даже работой. Подергаться на танцульках, побродить в полутьме, поболтать ни о чем, выпить — и в койку.

Тоска…

— Привет! — улыбается Надя.

Я сдержано киваю.

— Полчаса жду-жду — тебя все нет, — она продолжает улыбаться.

— Задержался в редакции, — я хочу ответить нормально, но получается как-то рассеяно, вроде бы как через силу.

Улыбка на Надином лице превращается в недоуменную гримаску.

— Что-то случилось?

— Да нет, все нормально… Устал просто.

— Но на танцы-то мы идем? — в голосе девушки звучит тревога и озабоченность.

Я наклоняю голову в знак согласия и вдруг понимаю — нет, сегодня никаких танцев не будет. Не хочу. А раз желания нет, кто сможет меня заставить?

Говорю, глядя на ее пышные, вздыбленные волосы:

— А давай сразу к тебе?

— Как — сразу? — удивляется Надя. — Я два часа на прическу потратила…

Она выпячивает нижнюю губку. Это означает — Надя расстроилась. Меня всегда умиляла эта ее особенность — выпячивать губку. Она делала Надю похожей на ребенка, на маленькую обиженную девочку, которую хочется пожалеть, развеселить, сделать счастливой.

Сейчас мне просто противно. Надя пытается манипулировать мною, это ясно, как божий день.

— Ну, Арте-е-ем… — произносит она, стараясь поймать мой взгляд. — Ну, дава-а-ай схо-одим… В ДК Строителей сегодня ВИА игра-а-ет…

— Нет, — решительно обрываю я ее. — Сказал же — устал. В другой раз.

— Ты говоришь как в кино, — неожиданно заявляет Надя. — Как будто не хочешь… Со мной… Я тебе не нравлюсь?

— Нравишься… — начинаю я и тут же обрываю сам себя: — Погоди. Причем тут — кино, нравишься — не нравишься? Не до танцев мне сейчас.

— Заболел?

Я мрачно матерюсь сквозь зубы. Оказывается, она еще и дура. И как я раньше не замечал? А ведь женился бы — и всю жизнь маялся потом.

Надя не слышит мои ругательства. У женщин есть такая особенность — в нужный момент слышать только то, что хочется. Сообразив, что все пошло не так, как она рассчитывала, Надя меняет тактику. Кажется, в шахматах это называется гамбит — поступиться малым, чтобы выиграть в большем. Вот только пожертвовать Надя собирается тем, чего и так не имеет.

— Ну ладно, обойдемся без танцев, — снисходительно вроде бы как соглашается она и тут же начинает частить: — Не больно-то и хотелось на самом деле. Па-адумешь, ВИА! Да это ВИА с Компрессорного завода, там и играть-то никто не умеет. Че по жаре таскаться, ноги бить… Ну, пошли? Мамка с отцом в деревню поехали, завтра вечером только вернутся…

Я смотрю на ее подрагивающие ресницы, на губы, на легкий налет пудры, покрывающий щеки. Мне вроде бы и стыдно — вот стоит красивая девчонка и сама уговаривает пойти к ней, остаться на ночь. Но этот мой стыд, он какой-то приглушенный, далекий. Он словно бы остался в прошлой жизни, когда я был другим человеком.

Теперь я — такой. Новый. Наверное, если бы мы с Надей на самом деле играли в кино, зрители осудили бы меня. Но мне честно — плевать. Плевать на все. Я отныне делаю только то, что сам считаю нужным. Меня можно обмануть, но нельзя заставить.

— Извини, — бормочу я и шагаю к подъездной двери. — Сегодня ничего не выйдет…

— Ты… — Надя почти кричит. — Артем! Я с тобой!

— Не надо. Иди к себе, — не оборачиваясь, говорю я и думаю: «Сейчас будет выкинут главный козырь». Надя не обманывает моих ожиданий.

— Ах, так! Тогда я… Я все равно пойду! Меня Нелька, Светка и Венерка звали!

Нелька, Светка и Венерка — это Надины подружки из КИСИ. Разбитные девчонки, «общажницы», которых я «не одобряю». Но сейчас мне все равно.

— Иди.

— Там Бики и Фарид из двенадцатого дома будут! — кричит Надя.

Бики и Фарид — бывшие Надины ухажеры. С ними у меня был в свое время «пацанский базар». По неписаным уличным законам если девушка, которая «ходит с парнем», появится на танцах одна — значит, она свободна.

— Смотри, чтобы они не помахались из-за тебя, — ставлю я точку в разговоре и хлопаю подъездной дверью.

— Прости, Надя, но так будет лучше для всех…

Поднимаюсь по лестнице, останавливаюсь на втором этаже, проверяю почтовый ящик и обнаруживаю письмо. Мятый конверт весь в штемпелях, наискось синеет лихая надпись: «Возврат!». Внутри все сжимается от нехорошего предчувствия. Письмо адресовано мне, но неизвестный отправитель неправильно написал номер дома.

Подойдя к окну — тут посветлее — нахожу на конверте самый первый штемпель, чтобы узнать дату отправления. На нем написано «Москва 017», в центре — дата. Ого, а письмо-то, прежде чем найти меня, блуждало полтора месяца! Его даже пытались вернуть отправителю.

Решительно рву конверт и достаю лист очень белой, приятно-кожистой на ощупь бумаги. Письмо написано аккуратным мелким почерком тонкой перьевой ручкой: «Здравствуй, Артем! Пишет тебе незнакомый родственник Николай Севостьянович Чусаев».

Я вздрагиваю. В моих руках — письмо с того света…

Достаю сигареты, закуриваю. Руки дрожат. Сделав несколько затяжек, берусь за письмо: «Наш род, род Чусаевых, очень древний. Из Понежского летописного свода известно, что князь Всеволод Романович Чусай целовал крест и давал клятву верности Великому князю Ивану Третьему. На протяжении веков наши предки служили русским государям, но в конце XVIII века по неизвестной мне причине Чусаевы были лишены дворянского чина, имущества, отлучены от церкви и сосланы на самый край тогдашнего света — на Камчатку. Лишь в середине XIX века Федор Александрович Чусаев, купец первой гильдии, получил жалованное дворянство и смог определить двух своих сыновей в военное училище. Достичь былых высот Чусаевы так и не смогли, но, в общем-то, не бедствовали, без особых потерь пережили революцию, служили в РККА. Впрочем, это все сейчас уже неважно.

Дни мои сочтены. Диагноз, поставленный мне, суров и безжалостен. Я уже сделал все необходимые приготовления, но прежде чем ты, ныне старший мужчина в роду (твой отец, а мой племянник — не в счет!), получишь шкатулку, я хочу предупредить тебя: ни в коем случае не открывай ее!

Этой вещью всегда владели мужчины. Наш общий предок, полковник Филипп Аристархович Чусаев, в Первую мировую войну командовавший кавалерийским полком, оставил вполне конкретную инструкцию, в которой указывал, что беды, постигшие Чусаевых во времена Екатерины Второй, связаны с тем, что тогдашний глава рода, князь Владимир Михайлович, открыл шкатулку. К сожалению, послание полковника было мною утеряно в 1943 году, в госпитале, но суть его я изложил верно.