Дом потерянных душ - Ф. Коттэм

— А почему французы сами не могли навести там порядок? — поинтересовался Ситон.

— Французы очень привязаны к своим африканским владениям, — улыбнулся Мейсон.

— Уж не хотите ли вы сказать, будто они все еще мнят себя империей?

— Не забывайте, что они там прочно обосновались, причем давно. Как бы там ни было, я что-то ни разу не слышал, чтобы французы собирались оттуда уйти. За это время они кое в чем поднаторели и одну вещь поняли очень хорошо: нельзя участвовать в межплеменных конфликтах, то есть демонстрировать пристрастность. Пусть уж лучше наемников клянут за несправедливое вмешательство. Вот почему Париж готов платить гуркхам — они не похожи на французов. Французская интервенция в Кот-д'Ивуар выглядит как охраняемые колонны военного автотранспорта, выходящие из гарнизона. Мы же передвигаемся ночью на чинуках. Мы — это кто угодно.

— Не самый дешевый способ решать проблемы.

— Да, не самый. Но иногда единственный.

— Но тот конфликт, похоже, сам собой не рассосался, — предположил Ситон.

— Нет. Не рассосался. В тот раз все было иначе.

Их послали на север страны, в холмистый район к западу от Тубы.[25] Примерно в ста километрах проходила граница с Гвинеей. Отдаленность участка умаляла его государственную значимость, превращая в неясную точку на карте. Естественно, для воюющих туземцев участок этот тоже ничего не значил. Примкнувшие к гуркхам Мейсон и его соратники сначала находили только следы кровавой бойни. Их взгляду представали обугленные деревни с мертвецами, раздувшиеся трупы животных, кишащие личинками и облепленные мухами. В общем, знакомая картина. Но одно было непонятно и даже подозрительно: смертельный урон, по их наблюдениям, несла одна и та же сторона. Туземцы двух племен внешне сильно различались. Все убитые были кесаби — рослые, с более светлым оттенком кожи. Их противники тенгваи то ли проявляли нетипичную разборчивость, подбирая своих павших собратьев, то ли каким-то образом умудрялись оставаться неуязвимыми.

Погоня за призраками продолжалась шесть дней и семь ночей. За это время ни Мейсон, ни его подчиненные не видели ни единого живого участника конфликта. Каждый раз они заставали только тишину и страшные последствия. Такая ситуация донельзя раздражала двух сержантов, считавших себя спецами по тропикам. За всю свою профессиональную карьеру они ни разу ни с чем подобным не сталкивались. Безмолвие, царившее под пологом листвы, казалось им осязаемым, а запах смерти проникал сквозь одежду, пропитывал вещевые и спальные мешки. Они уже ощущали себя не охотниками, а добычей или уж, на худой конец, — вот умора! — не наблюдателями. В наблюдателях здесь не было необходимости, так как конфликта, который требовалось урегулировать, тоже не было. Они словно оказались свидетелями кампании по этнической чистке, проводимой некими безжалостными призраками.

— Что вам известно о гуркхах, Пол?

— Отважные непальские солдатики. Кровожадные наемники без стыда и совести, состоящие на содержании у британцев.

— Ни один из этих стереотипов здесь не годится, — возразил Мейсон. — Конечно, они храбрецы. И несгибаемые, как член. Очень дисциплинированные. Но это вам не просто взятые напрокат винтовки. Гуркхи очень преданные. Но они желают знать, что происходит. Скажу больше — настаивают на этом. Во время корейской войны был случай, когда рота гуркхов отказалась участвовать в одном из наиболее кровопролитных боев. Они раскусили попытку командования навешать им лапшу на уши по поводу численности и расположения противника. Тогда их командир, выпускник Сандхерста,[26] совершил то, что до сих пор в британской армии рассматривается как нововведение. Он предпочел сказать своим подчиненным правду. Он признался им, что урон в живой силе составит предположительно шестьдесят процентов. Но он лично поведет их в бой.

— Думаю, это их весьма ободрило.

— Да. Такой у них менталитет. Они приняли участие в сражении и потеряли те самые шестьдесят процентов убитыми, но выиграли одну из самых жестоких битв за всю войну.

— А тот офицер, выпускник Сандхерста?

— Убит. Погиб в самом начале боя. Но дело совсем не в этом.

Утром седьмого дня их блужданий по джунглям солдат-гуркх, выдвинутый в качестве представителя от их отряда, высказал Мейсону их общее беспокойство. Он признался, что его товарищам здесь не нравится. А еще заявил, что они должны знать все о боевой задаче, так как иначе им трудно будет должным образом ее выполнить. Мейсон с ним согласился и попросил радиста Тома Диллона выйти в эфир и обратиться к французам за информацией, необходимой для выполнения отрядом поставленной задачи. Через два часа после обращения французы сами вышли на связь и предоставили Диллону координаты миссионерского аванпоста, находящегося километрах в двадцати от их расположения.

— Хитрые они, эти французы, — бросил Ситону Мейсон. — В полевых условиях о них лишь одно можно сказать наверняка они всегда прикидываются, будто знают меньше, чем есть на самом деле.

На следующий день перед рассветом отряд вышел к аванпосту — хижине на сваях, построенной на берегу одного из притоков реки Сассандры.

— Хижина над водой? — поднял брови Ситон.

— А что? Интересуетесь архитектурой джунглей?

В ответ тот только молча пожал плечами.

— Да, — ответил Мейсон. — Дом священника был выстроен над водой. До него мы добирались по понтонному мосту из связанных вместе бревен и пустых бочек из-под масла.

— Ну и как? Застали там священника?

— Мы прибыли туда ночью. Священник в этот момент, стоя на коленях и перебирая стертые бусины четок, молился при свете свечи в крошечной часовне под обитой жестью крышей. Находилась часовня прямо над жилым помещением. Попасть туда можно было по приставной лестнице. Часовня была благостной, как и подобает настоящему святилищу, и ужасно убогой. Оцинкованное ведро заменяло купель для крещения. Атрибуты богослужения — чаша и святые дары — хранились в деревянном сундучке с золоченой крышкой, поставленном на бельевой ларь, который служил алтарем.

— Разве это святилище?

— Да. Хоть и под бременем тягот жизни. По-настоящему святая обитель. Но в ней чувствовалась какая-то опустошенность. Как и в ее хозяине.

Священник не выразил особого удивления при виде вооруженных мужчин, вторгшихся в его крохотную обитель в такой ранний час. Гуркхи сняли широкополые шляпы — очевидно, в знак уважения. Священник чуть заметно кивнул, медленно поднялся, сжимая в пальцах бусину четок, на которой прервал молитву, и почтительно поцеловал, распятие. Только после этого он надел четки и еще раз поцеловал крест. Это был очень старый человек с интеллигентной, породистой внешностью. Изможденное лицо с высокими скулами и синие глаза, горевшие в свете свечи яростным огнем. Его смиренное служение было одновременно и наградой, и искуплением за беззаветную преданность вере.