Дева дождя - Павел Комарницкий

– Вот уж чего-чего, а сколиоз ему не грозит ни при каких обстоятельствах, – дама рассмеялась так заразительно, что Марина несмело улыбнулась в ответ. Она уже начала привыкать, что волшебница без особого труда читает даже не высказанные вслух мысли. – Познакомься. Это герр Йорген, это Агиэль…

– Можно просто Ага, – подал голос пацан. Голос у него тоже оказался под стать личику – совершенно очаровательный голосок с вплетёнными хрустальными и серебряными колокольчиками. – Я не обижаюсь.

– Ну вот видишь, – в глазах дамы плясали смешинки. – Не обижается он. Но лучше всё-таки Агиэль. Любит почёт потому что.

Дама обернулась к двоим.

– А это вот Марина.

– А мы уже в курсе, – скупо улыбнулся герр Йорген. Лицо у него было само воплощение мужественности и благородства – на икону, пожалуй, вряд ли, а вот на портрет средневекового рыцаря самое то. – Это ж Агиэль, матушка. Понимать надо.

– Ну вот такие у меня ребятишечки, – развела руками Элора. – Любопытные, просто сил нет… ничего утаить невозможно. Ладно. У меня ещё тут масса дел, так что оставляю Марину на ваше попечение. Введите в курс и вообще… До встречи в Олирне, Марина свет Борисовна!

Дама легко поднялась и зашагала к выходу из скверика, упругой летящей походкой, которую не под силу испортить никаким каблукам-шпилькам. Ошиблась, ох, снова ошиблась Марина насчёт возраста… Если и старше её госпожа Элора, то совсем ненамного…

– А чего, мы тут сидеть будем? – подал голос мальчик. – Холодно, бррр… А пойдёмте в кафешку? Пирожных возьмём, какао со сливками…

– Он дело говорит, – вновь улыбнулся Йорген, – что, кстати, случается не столь уж часто. Пойдём, Марина, – и герр рыцарь галантно оттопырил локоть, дабы девушке удобно было цепляться. Тем самым, кстати, обозначая уровень общения – свои люди.

Уже выходя из скверика, Марина не удержалась и кинула взгляд через плечо. Дорожка, никогда не знавшая метлы дворника, была густо завалена палыми листьями, уже изрядно побуревшими от осенней непогоды. И возле голых облетевших кустов сиротливо притулилась древняя сломанная скамейка…

…

Станок с лязгом выплюнул в корзину свежезавитую пружину, и Алексей сунул в приёмное отверстие агрегата очередной пруток. Нажал обеими руками на большие красные кнопки, станок взвыл, и стальной прут пополз, исчезая в чреве машины.

Кругом выли, скрежетали и лязгали другие станки. Весь цех был наполнен гулом, так что вряд ли здесь можно было бы разговаривать, не наклонившись к уху собеседника. Впрочем, никто и не разговаривал. Отойти от станка не удавалось ни на минуту, а перерывов на обед призракам не полагалось. И даже по малой нужде – а как выяснилось, таковая небольшая слабость у призраков всё-таки имелась – можно было сходить лишь в нерабочее время, утром и вечером. Что касается нужды большой, то кто не ест, тот и не ср…т, как говорил великий Ленин.

Порядки на предприятии оказались весьма суровы. В первый же день Алексею выдали рабочую одежду, состоявшую из грубых брезентовых рукавиц, резиновых сапог и резинового же фартука, прикрывавшего от шеи до колен. И это было всё. Наверное, с точки зрения человека из мира живых страшно неудобно и унизительно было бы работать в таком виде, сверкая голым задом, однако Горчаков уже начал понемногу привыкать к диким порядкам Скривнуса. Очевидно, разнообразные унижения узников здесь были не только в порядке вещей, но и являлись отдельной, важной задачей.

Измождённый молчаливый мужчина средних лет, выглядевший так, словно вот-вот начнёт просвечивать, за неполный час обучил его всем премудростям обращения с пружинозавивочным станком, и бывший сержант начал свою нелёгкую трудовую вахту.

Фаянсовые истуканы, вооружённые хлыстами, циркулировали по проходам, следя за неукоснительным соблюдением трудовой дисциплины, и немало работников носили на заду и ляжках характерные полосы. Трудовой день длился от рассвета почти до заката. После окончания смены, возвещаемой заводским гудком, все брели в душ, где получали возможность не только смыть с себя грязь, но и вдоволь напиться пахнущей ржавчиной и затхлостью воды. Заодно можно было облегчиться по-маленькому, благо рядом находилась сточная канавка, обмазанная бетоном, по дну которой протекал чахлый ручеёк. Все прочие излишества, как то ужин, тем более завтрак-обед или, к примеру, постельное бельё, здесь отсутствовали напрочь. После душа рабочие брели в спальные секции, расположенные в этом же цехе, в пристрое. Эти спальные секции, кстати, по комфортабельности оставляли позади даже знаменитые тюремные нары-шконки. Скорее они напоминали камеру хранения для крупного багажа – трёхэтажные железные стеллажи с коробами-ячейками. В каждой ячейке ночевала единица рабсилы. Под надзором всё тех же глиняных големов рабочие забирались в короба – кто в какой успеет – и до утра проваливались в чёрный, без сновидений сон.

Ещё одна пружина с лязгом скатилась в корзину, и Горчаков совсем было собрался сунуть в приёмное отверстие механизма новый пруток, но в этот момент раздался натужный рёв заводского гудка, означавший конец смены. Народ зашевелился, с видимым облегчением оставляя рабочие места, станки, которые с каждым днём всё более напоминали бывшему сержанту орудия пытки, останавливались, замирая до завтрашнего утра.

Бредя в толпе хмурых перемазанных работяг, Алексей разглядывал чужие, замкнувшиеся в себе лица и думал. Подумать действительно было о чём. Вот уже сколько дней он работает тут… кстати, сколько?.. но так и не познакомился ни с одним из товарищей по несчастью. Даже имя того измождённого наставника, что обучал его премудростям обращения со станком, он не узнал – рядом памятником торчал глиняный голем, и наставник вовсе не горел желанием пообщаться. У Горчакова даже сложилось ощущение, что ему вообще уже всё равно. Там, в мире живых, такое состояние обычно называли "скорее бы сдохнуть"… Вот интересно, можно ли отнести этот афоризм к обитателям Скривнуса? Души человечьи, насколько помнил Алексей, должны быть бессмертны…

– Слышь, парень… – раздался над ухом негромкий голос, – ты только не оглядывайся… В душе переговорим, если не против…

Не оборачиваясь, Алексей кивнул. Керамический истукан, таращившийся на узников эмалевыми глазами, даже не шелохнулся. Не заметил?

В душевой было тепло и сыро, под высоким, покрытым пятнами плесени потолком плавал туман, отчего длинные трубки светильников, испускающие мертвенно-голубоватый свет, казались окутанными бледным сиянием. Скинув в общую кучу жалкое подобие рабочей одежды, Горчаков нырнул в моечное отделение. Это, кстати, было ещё одной особенностью местных порядков – назавтра голем-гардеробщик раздаст безразмерные резиновые сапоги, фартуки и рабочие рукавицы всем без разбору. Словно подчёркивая – ты не имеешь здесь ничего своего. Даже брезентовых рукавиц…