Весь в отца - Александр Валевский

В дверях я оглянулся. Ребята всё ещё стояли, глядя нам вслед, будто к месту приросли.

Молча мы с Гришей дошли до бульвара против нашей школы. Я сел на скамейку и стал вертеть в руках упавшую с дерева ветку.

— Может, пойдём ко мне? — сказал Гриша нерешительно. — Концерт, наверно, будут транслировать по радио. Включим приёмник. Не так плохо, а?

Я не ответил. Мне не хотелось говорить. Я был очень зол. Я жалел, что впутался в эту историю. В конце концов, какое мне дело до чужих, посторонних ребят.

Но поправить уже ничего нельзя было… Что же, идти домой и снова сказать папе: «Дай мне ещё денег, потому что я купил бутылку подсолнечного масла двум растяпам, которые шмякнули свою бутылку об асфальт?» — «Э-э-э! — скажет папа. — Хватит! Когда слишком много подробностей, — всем ясно, что это плохо придумано. История с подсолнечным маслом просто не остроумна!»

Вот что он скажет. Я же знаю папу!

Поэтому ничего не оставалось делать, как сидеть на бульваре и молчать.

Туманов постоял около меня, переминаясь с ноги на ногу и болтая руками в карманах. У него в голове сидела одна мысль, и он не знал, с какого конца приступить к её изложению. Я понял, что это была за мысль! Он хотел сказать, что завтра отдаст мне мои деньги. Но он не решился! Нет! Он знал, что это может меня очень обидеть. Гриша Туманов — умный парень!

Мы расстались. И я два часа просидел на бульваре, переживая своё огорчение, сердясь на двух малышей, на себя и больше всего на Гришу, хотя я понимал, что нет никаких оснований винить друга. Он был по-пионерски отзывчив и великодушен. Обо мне этого, к сожалению, сказать нельзя.

Розовый куст

Прежде чем начать рассказ о забавном случае, который произошёл со мной и Гришей Тумановым, я должен сделать маленькое предисловие. Вот какое. В каждом деле большое значение имеет мелочь. Если на неё не обратить внимания, — она может погубить всё дело.

Это я не сам придумал, ребята! Мне постоянно твердили об этом и в школе и дома. Но вы же знаете: многое из того, что говорят нам взрослые, мы пропускаем мимо ушей. Ладно, дескать, довольно учить, мы не маленькие, сами с усами!

А между прочим, из-за усов то всё и произошло. Но подождите, я уж расскажу с самого начала.

Драмкружок нашей школы подготовил к весенним каникулам спектакль — пьесу из жизни ребят в оздоровительном санатории. Было занято пять мальчиков и две девочки — дочка учителя русского языка Ивана Никанорыча и моя сестрёнка Светлана. Тогда ведь ещё не было совместного обучения, и нам часто приходилось обходиться вообще без девочек. Мы сами играли и мужские и женские роли. Но смотреть на это было невыносимо смешно. Выйдет, скажем, на сцену в шёлковом платье до колен, с бантами в косах староста нашего класса Боря Клементьев, да как рявкнет басом:

— Мамочка, а мамочка, где моя скакалочка?!

Ну, в зале, конечно, хохот. Никто и пьесу не слушает. Мы решили устранить этот недостаток и сделали так, чтобы в новом спектакле у нас всё было по-настоящему: девочки это девочки, а мальчики — мальчики.

Мой друг, Гриша Туманов, тоже играл. У него была роль главного врача санатория. Гришин румянец спрятали под бледно-жёлтой краской грима, морщинки на лице нарисовали, надели парик, а под носом приклеили два пушистых седоватых уса. И стал наш Гриша совсем неузнаваем.

Я в спектаклях никогда не играю. Мне поручают другое важное дело — быть помощником режиссёра: выпускать на сцену действующих лиц, смотреть, чтобы все нужные на сцене вещи были собраны, менять декорации, занавес открывать и закрывать. Дел у меня много!

Так вот, первая картина спектакля прошла у нас с огромным успехом. Начали мы играть вторую картину. А там есть такая сцена: двое ребят подрались, но, увидев главного врача, бросились в разные стороны. Они, значит, удирают, а он кричит им вдогонку: «Безобразие! Безобразие! Завтра же обоих выпишу из санатория!»

Действие происходит в санаторном парке. По бокам сцены кустики розовые стоят. Ну, конечно, сами понимаете, ребята, что это фанера разрисованная. Но очень удачно! Постарались наши школьные художники! Розы на кустах — словно живые. А за этими кустами лампочки электрические спрятаны. Они горят, и получается, будто кустики вечерним солнцем освещены. Очень красиво!

В антракте я сам эти кустики ставил. Я помнил, что разгневанный главный врач — Гриша Туманов — сильно ногами топочет в одном месте; значит, надо прибить кустики к полу гвоздями, и покрепче, чтобы не дрожали. И один куст я прибил, а второй прибить поленился — так просто на подпорке его оставил. Решил: «А, ерунда! Сойдёт! Мелочь».

Так вот, начали мы вторую картину. Я у занавеса стою и на сцену смотрю — всё ли там в порядке. Смотрю и вижу: один куст как вкопанный стоит, а другой, чуть мимо него кто пройдёт, — дрожит, словно овечий хвостик. Что говорить, зрелище не из приятных!

А тут приближается эта сцена… Ребята дерутся. Куст мой беспризорный… Ох, беда: словно на корабле во время качки — кладет его с борта на борт. Я сам не свой — волнуюсь. Так и высунул бы руку придержать его, да где там, разве достанешь! И вот выбегает разгневанный главный врач — Гриша Туманов. Мальчишки врассыпную… А Гриша как закричит: «Безобразие! Безобразие!». Да как топнет ногой. Куст швырк на пол… перевернулся и лежит.

Ну, зрители ещё ничего не видят: куст за спиной у Гриши. А отойди Гриша чуть в сторонку — всё и обнаружится. Был розовый куст, красоты необыкновенной а теперь, пожалуйте, обратная сторона — грязная, зашарпанная фанера и лампочки с проводами у всех на виду.

Гриша монолог свой читает и не видит, что куст упал. А я думаю, как мне выйти из беды? Ну и шепчу Грише в паузах:

— Куст упал!.. Не сходи с места… Прикрой… Скоро конец картины. Куст упал!

А он не слышит.

Я ему ещё раз:

— Куст, говорю, упал… Куст!

И вижу — взметнул он на меня глаза и сквозь зубы еле слышно шепчет:

— Который?

— Левый! — шепчу. — Левый, Гришенька, левый!..

Так что же вы думаете… Берёт он вдруг в кулак свой правый ус… А усы у него были наклеены густые, пушистые… Берёт он, значит, в кулак свой правый ус и… отрывает его… И так с одним левым усом продолжает читать монолог.

Вот вы смеётесь? Посмотрели бы, что у нас в зале творилось! А что поделаешь?.. Ослышался человек — думал, что я ему шепчу, будто у него ус отклеился и упал. Уж лучше совсем без усов, чем с одним-то… А получилось нехорошо! Весь спектакль был испорчен. И какой спектакль! Вот вам и гвоздик — ерунда, мелочь… С тех пор я навсегда запомнил правило о том, что мелочь способна погубить большое дело. Я это правило, как говорится, намотал себе на ус.

Крупное событие

Ребята трёх отрядов нашего пионерского лагеря с лопатками и граблями в руках приводили в порядок площадку перед зданием клуба. Мы выравнивали дорожки, обводя их барьером из разноцветных кирпичей, и делали новые клумбы. Девочки сразу же сажали цветы, стараясь разместить их как можно красивее.

Работа уже подходила к концу, когда на площадку примчалась дежурная по лагерю, Люся Михайлова. Красная как рак, запыхавшаяся от быстрого бега, она протискалась сквозь толпу ребят и, наклонившись к Грише Туманову, зашептала прерывающимся взволнованным голосом:

— Старшая пионервожатая требует тебя и Толю к себе. Немедленно! Сейчас же! Страшно важное дело…

Это было сказано таким тоном, будто через пять минут должно начаться землетрясение и, если мы немедленно не послушаемся Люсю, всё будет разрушено.

У этой Люси была удивительная привычка делать из каждого пустяка крупное событие. Прибежит взволнованная, с вытаращенными глазами, схватится за голову и начнёт причитать:

— Ой, что произошло-то, ребята! Ой, что произошло! Идёмте скорей!

Ну, все, конечно, за ней бегом… А потом оказывается, что на веранде столовой сидит маленький лягушонок или из соседней дачи к нам на участок забрела курица с цыплятами. Только и всего!

А уж если с самой Люсей что-нибудь приключится, то целый день во всех уголках лагеря только и слышен её голос:

— Ой, девочки!.. Что я расскажу-то вам, что расскажу!..

И начнёт и начнёт трещать, всё преувеличивая до крайности.

Я однажды сказал ей, что не мешало бы несколько попридержать свой язык и стать немножко сдержанней и скромней. Так что же вы думаете? Она презрительно сморщила свой курносый нос, фыркнула и сказала: «Подумаешь!».

Это всё, чем она ответила на моё справедливое замечание. С тех пор, где бы мне ни приходилось с ней встречаться: в столовой в час завтрака или обеда, во время игр, походов и экскурсий или даже в строю на линейке — стоит мне взглянуть на неё, как нос у Люси начинает морщиться, а на губах появляется это противное слово: «Подумаешь!». Вот она какая, Люся Михайлова.