Шони - Григол Чиковани

Вначале у него было иное решение: царицу должны были похитить из дворца. В этот замысел он посвятил только Мурзакана и Уту. Но вскоре убедился, что это невозможно. Искандер-Али установил за пленницей неусыпный надзор. Соглядатаи и доносчики преследовали по пятам Вамеха и самого католикоса. Враг не только знал, где они находятся и что делают, но, казалось, проникал в их самые сокровенные мысли.

Собираясь во дворец, все князья знали заранее, что царевич принял единственно верное решение и иного выхода нет. Поэтому они предупредили своих людей, чтобы те тайно готовились к бою, так, чтобы турки ничего не заподозрили. Как только Вамех отпустил их— они сели на своих коней и разъехались в свои поместья и вотчины, чтобы завтра, как только зазвонят колокола, двинуться в поход.

Во главе основного войска решено было поставить Тариэла Чиквани. Его воины должны были собраться в Волчьей долине — в полудне ходьбы от Зугдиди, они надеялись осадить город, пока турки придут в себя. С ними вместе пять епископов двинут на Зугдиди войска, возьмут дворец и изгонят турок.

Когда Вамех побежал к матери в церковь, Эсика Церетели и Ута уже знали, что он задумал, поэтому сразу сообщили католикосу. Долго не размышляя, тот велел Мурзакану и Уте увезти царевича из дворца и завтра на рассвете доставить в Волчью долину к Тариэлу Чиквани.

Один неверный шаг Вамеха мог разрушить весь тщательно продуманный план. Кроме того, он сам мог погибнуть вместе с царицей.

Цагу, выбежав из церкви, почти по пятам последовала за Вамехом, но так, что ни он, ни дворцовая прислуга ее не заметили. Вамех был осторожен, он знал, что на каждом шагу его подстерегают в засаде люди Искандера-Али. Но держался он так невозмутимо, будто примирился со своей участью. Он спокойно поднялся по лестнице и вошел в зал. Убедившись, что здесь он один, прислушался. Из раскрытого окна в зал проникала тьма. На небесном пологе мерцали звезды. Тишину поздней ночи нарушал печальный мужской голос. Он доносился откуда-то издали и едва достигал дворца.

Куда ты уходишь, Бата?Оставляешь меня пленного, связанного…Неужели ты не освободишь меня?

Погруженный в невеселые думы, стоял Вамех посреди зала. «Как упрашивала меня мать: «Не приезжай, сынок, не верь туркам, не попадись на удочку Искандеру-Али. Придет время, твой народ сам призовет тебя». Ему слышался голос матери, она говорила таким тоном, будто отправляла двенадцатилетнего Вамеха в Кутаиси учиться и наставляла его.

«Оправдались твои опасения. Почему я не послушался тебя, мама! Разве я знал, что здесь не только турки мои враги, что самый коварный враг — мой дядя Бешкен. А тебе казалось, что вернее его не сыскать в целом Одиши. Я не упрекаю тебя — ты не могла сомневаться в родном брате. Ты не доверяла даже преданному католикосу — во всем полагалась на брата, который убил отца моего, чтобы захватить власть, хотел убить и меня — твоего сына, а потом, наверное, и до тебя бы добрался. Откуда было тебе знать о его подлости!»

Неужели не сжалишься ты надо мной,Мое сердце огнем горит…—

не пел, а стонал, причитал голос, словно вторил печали Вамеха.

«А я оказался еще доверчивее тебя, — Вамех с трудом удерживал слезы. — Не послушался я и Почину. Говорил он мне — не верь этому хитрому шакалу Искандеру-Али, обманет он тебя, заманит в Одиши, свяжет по рукам и ногам и вынудит поступить так, как ему угодно. Оправдались слова крестного. Злее любого турка твой дядя Бешкен, — твердил мне Почина. Я ему не поверил, и вместо того, чтобы разгневаться на меня, он свою грудь подставил под кинжал, мне уготовленный. Меня он защитил, меня, недостойного глупца…»

Неужели ты не освободишь меня,Пленного, связанного…

«Перед смертью он поглядел на меня с укором: «Благодарение богу, что от руки изменника умираю я, а не ты…» — сказал он. Чем искуплю я этот грех, мама?..» — В висках у Вамеха словно молотки стучат, кровь бросается в голову. Мешаются тысячи мыслей и намерений.

«Я убил Почину. Теперь твоя очередь. Я уготовил тебе гибель. Неужели я все тот же несмышленыш, неужели за пять лет я ничему не научился в Гелати. В семнадцать лет цари правят огромными странами. Все опасности, с которыми я не посчитался, встали на моем пути и дорого мне обошлись. Так дорого, что если я сто лет проживу, и то за все не расплачусь. Только кровью Искандера-Али… Или я или он…»

С портрета на стене на него смотрела мать с грустью и сочувствием.

Так смотрят матери на детей, невольно совершивших проступок. Не так следовало смотреть на взрослого мужчину, ошибка которого приговорила к гибели родную мать.

«Я убил тебя, мама, и я буду отвечать за это перед богом». Он обернулся к другой стене, где висела картина, привезенная из Иерусалима католикосом. Это была копия с картины Леонардо да Винчи, исполненная с таким мастерством, что живыми казались и Мария, и младенец Иисус.

Вамеху показалось, что мать и сын укоризненно на него поглядели.

Он протер глаза. Прекрасное лицо Марии становилось все суровее, он опустился на колени и стал просить у нее благословения. Вамех клялся убить неверного сардара. Младенец опять поглядел на него и ободряюще улыбнулся, и мадонна, словно смягчившись, поглядела на него своими большими глазами, как на родного сына.

Вамех встал…

— Святая Мария, — голос его звучал торжественно. — Эта сабля никогда не подводила отца моего, — он снял со стены саблю с золотой насечкой, — не подводила она и дедов моих, и прадедов, не раз обагряла ее вражья кровь, — благослови меня. Я иду к Искандеру-Али.

В зал вошла Цагу, она неслышно прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней, переводя дыхание. Весь дворец обошла девушка в поисках отца и брата — их нигде не было. При виде Вамеха она немного успокоилась.

— Защити мой народ от несчастий. Защити мою мать. Открой мне дорогу к врагу, и пусть наши сабли решат судьбу моей матери и моей отчизны. Очисти мой путь от преград. Сто телохранителей стоят у дверей Искандера-Али — усыпи их бдительность.

Кивнула головой мадонна. От волос, разделенных ровным пробором, отделилась тонкая прядь и упала на нежно алеющую щеку…

Сердце мое горит огнем,Неужели ты не освободишь меня…

Вамех слушал затаив дыхание. Казалось, поет не человек, а сама земля плачет, причитает, просит освобождения. Он резко обернулся, собираясь идти.

Прислонившись спиной к дверям, Цагу стояла, запрокинув голову. От частого дыхания вздымалась высокая грудь. Глубокий вырез открывал белую шею. Из-под полуопущенных век блестели глаза.

«Где же отец и Ута? Как мне удержать царевича, пока они придут?»

Смутился юноша. Внезапно ослаб, обессилел. Хотел подойти к дверям, отвести Цагу в сторону и выйти, но не смог.

«Хоть бы успели отец и брат! — думала Цагу. Она чуть приоткрыла губы, и ровный ряд белых зубов осветил ее лицо. — Хоть бы поспели отец и Ута!»

Сколько лет ждал Вамех этой минуты. Почему именно теперь, в это страшное время к нему пришло счастье! Как близко оно и как далеко. Достаточно сделать несколько шагов, и Цагу будет в его объятьях.

Стыдно стало Вамеху. Две пары глаз — матери и мадонны — глядели на него с упреком.

Но Цагу упрямо звала к себе, и Вамех пошел вперед, не зная, выйти он стремился или обнять любимую.

Цагу стояла и ждала. Она не проявляла страха. Только бы выиграть время, только бы подоспели Мурзакан и Ута!.. Она на все была готова ради спасения Вамеха. Цагу сама хотела пойти ему навстречу, но тело ее отяжелело так, что она и двинуться не могла. Как медленно приближается Вамех! Бесконечным казалось ей расстояние между ними. Она уже чувствовала, как крепко он прижимает ее к груди, как обжигает лицо его горячее дыхание, как прикасаются к губам его пылающие губы…

В это время в зал на цыпочках вошел Эсика Церетели, за ним Мурзакан и Ута. Мурзакан нес башлык, Ута — бурку. Легче ветра, быстрее молнии подлетели они сзади, и в тот момент, когда Вамех подходил к Цагу, накрыли его буркой, сунули в рот башлык, обвязали веревкой и вынесли из зала.

Цагу осталась у дверей. Не было больше рук Вамеха, его горячего дыхания… Царевича спустили в подвал, чтобы в полночь, когда турки уснут, вывезти его из дворца и доставить в Волчью долину.

8

Небо на востоке порозовело. Снопы утреннего света затрепетали на высоких и узких церковных окнах, озарили стены с изображениями святых, упали на алтарь. Поблекло пламя на оплывших свечах. Пробудилась церковь, открыли глаза святые.

Защебетали над окнами ласточки, заворковали, захлопали крыльями голуби, защебетал было скворец — но… внезапно замолк.

Прокричал петух. Заржали кони в турецком лагере, заблеяли козы, замычали согнанные на убой коровы, и в этом шуме четко раздались звуки топоров и молотов.