Шут - Эндрю Гросс

– Как... – прошептал я. – Как умер мой сын?

– Не знаю, – чуть слышно выдавил из себя Мэттью. Лицо его стало серым, как пепел. – Но поверь, он умер... его больше нет.

Я повторил вопрос, глядя ему в глаза:

– Как?

Он вздохнул.

– Когда Софи положили на лошадь, главный сказал: "У нас нет места для такой игрушки. Бросьте его в огонь".

Грудь моя стеснилась, гнев переполнял меня, острыми когтями выгрызаясь наружу. Бог все же улыбнулся нам, даровав сына. А потом... потом жестоко посмеялся надо мной.

Но как я мог оставить их? И почему я жив до сих пор? Почему я жив, когда они мертвы?

Я посмотрел на своего шурина.

– Как его назвали?

Мэттью сглотнул.

– Она назвала его Филиппом.

Дышать стало вдруг трудно, как будто в горле застрял комок. Филиппом звали воспитавшего меня голиарда. Дав это имя сыну, она посвятила его мне. Милая, милая Софи... тебя больше нет. И моего сына тоже... Я стиснул зубы. Больше всего на свете мне хотелось закрыть глаза и умереть прямо здесь, на пепелище нашего дома, здесь, где была похоронена вся моя прошлая жизнь.

– Пойдем, Хью, я покажу тебе кое-что.

Мэттью помог мне подняться и повел к холму, на котором я стоял перед тем, как спуститься в деревню. Маленький серый камень отмечал могилу моего сына. Я опустился на землю под высоким тополем. На каменной дощечке была нацарапана простая надпись: "Филипп де Люк, сын Хью и Софи. Год Господа нашего MXCVIII".

Я уткнулся лицом в землю и заплакал. Я плакал по маленькому Филиппу, которого так никогда и не увижу. По моей жене, которая умерла.

Неужели Бог пощадил меня только для этого? Неужели вот для этого турок не опустил саблю на мою шею? Для того, чтобы я увидел вот это? Неужели для этого спас меня тогда смех? Чтобы Бог смог посмеяться надо мной сейчас?

Я снял дорожный мешок, в котором лежали подарки для Софи: шкатулка для благовоний, несколько старинных монет, ножны, золотой крест. Я выкопал ямку в земле рядом с могилой сына и положил в нее "сокровища". Мне они были уже не нужны.

– Они твои, Филипп, – прошептал я. – Твои, мой милый мальчик.

Потом я разровнял землю и снова прижался к могиле. Но постепенно боль потери уступала место гневу. Во мне крепла решимость. Я знал, что приказ отдал Болдуин, а выполнил его Норкросс. Но зачем? Почему?

Я всего лишь содержатель постоялого двора. Ничто. Просто крепостной.

Но я всех вас увижу мертвыми.

Глава 25

На площади, куда вернулись мы с Мэттью, уже собралась большая толпа. Отец Лео, Одо, другие мои друзья... Все хотели утешить меня, сказать доброе слово. И послушать рассказ о двух годах войны.

Я прошел мимо, к постоялому двору. Точнее, к тому, что от него осталось. Обгорелые деревяшки, пепел, мусор... Я хотел найти что-нибудь. Что-то такое, что напоминало бы о ней, моей Софи – клочок ткани, блюдо... любое напоминание о потерянном.

– Она постоянно говорила о тебе, Хью, – сказал Мэттью. – Очень скучала. Мы все уже думали, что ты пропал на войне. Но не Софи.

– Послушай, брат, ты уверен, что она умерла?

– Да, конечно. – Он пожал плечами. – Когда ее увозили, она едва дышала. Я бы сказал, была скорее мертва, чем жива.

– Но ты сам не видел, как она умерла? Ты ведь не знаешь наверняка?

– Нет, наверняка не знаю. Но прошу тебя, брат, не тешь себя пустой надеждой. Мы же с ней одной крови. И скажу откровенно: когда ее вытащили, я молил Бога, чтобы Софи была мертва.

Я посмотрел ему в глаза.

– То есть она, может быть, и не умерла?

Мэттью покачал головой.

– Смирись с тем, что есть, Хью. Если она не умерла тогда, то скончалась вскоре после этого. Уверен, ее тело оставили где-нибудь по дороге.

– Так ты искал ее? Нашел? Или кто-нибудь, кто ехал с запада, видел ее останки?

– Нет. Никто.

– Тогда какой-то шанс еще есть. Ты сказал, что Софи верила в меня, знала, что я вернусь. Так вот, я тоже верю и сделаю для нее все.

Я оказался в той части пепелища, где была наша комната. Все сгорело, все превратилось в пепел. Наша кровать, комод... Что-то блеснуло отраженным светом...

Я опустился на колени, разгреб золу, и сердце едва не взорвалось. Слезы подступили к глазам.

Гребень Софи. Ее половинка. Другую жена отдала мне в наш последний день. Я поднял ее. Обугленная, надтреснутая, она едва не развалилась у меня в руке. Но, сжав этот кусочек дерева, я почувствовал Софи!

Я торопливо развязал мешок, достал свою половинку и сложил обе. В тот же момент Софи словно предстала у меня перед глазами – ее милое лицо, ее смех – как живая.

– Те всадники, Мэттью, они не бросили ее в огонь вместе с сыном. Они не оставили ее умирать. Почему? Наверное, не без причины. Они увезли ее с собой. С какой-то целью. – Я посмотрел на Мэттью, держа перед собой гребень. – Может быть, надежда не такая уж пустая.

На площади меня все еще ожидали старые друзья, Одо и Жорж.

– Ты только скажи, Хью, – первым заговорил Жорж. – Мы пойдем с тобой. Выследим этих мерзавцев. Мы все от них натерпелись и знаем, кто виноват. Они заслуживают смерти.

– Ты прав. – Я обнял мельника за плечи. – Но сначала мне нужно найти Софи.

– Твоя жена умерла, – ответил Одо. – Мы сами это видели, хотя поверить в такой кошмар трудно.

– Ты видел ее мертвой? – обратился я к кузнецу. – А ты, Жорж?

Оба виновато пожали плечами и посмотрели на Мэттью, как бы ища у него поддержки.

– Софи так же жива, как и мой Ало, – хмуро пробормотал мельник. – Они оба теперь на небесах.

– Ты так считаешь, но не я. Софи жива. И не на небесах, а здесь, на земле. Я знаю. Я чувствую ее.

Я поднял посох, забросил за спину дорожный мешок и повесил на шею мех с водой. Потом, не оборачиваясь, зашагал к каменному мосту.

– Что ты собираешься делать, Хью? Драться этим посохом? – Одо догнал меня и схватил за руку. – Ты же один. У тебя ни доспехов, ни оружия.

– Я найду ее, Одо. Обещаю, я найду Софи.

– Подожди, я принесу какой-нибудь еды, – взмолился кузнец. – Или немного эля. Ты ведь еще пьешь эль, Хью? Армия не излечила тебя от этой привычки? Может, ты уже и в церковь ходишь по воскресеньям?

По его глазам я понял, что Одо уже не надеется увидеть меня живым.

– Я верну ее. Вот увидишь.

Они промолчали.

Я поднял посох и направился к лесу.

В сторону Трейля.

Глава 26

Я бежал. Бежал как слепой, ничего не видя и ничего не замечая. Бежал в направлении, противоположном тому, откуда пришел. В сторону Трейля. Туда, где стоял замок моего сеньора.

Горе рвало меня изнутри, точно одичавший пес. Из-за меня умер мой сын. Из-за моей глупой прихоти. Из-за моего безрассудства и гордости.

Во мне бурлила, кипела горечь. Мысль о том, что бедняжка Софи попала в руки мерзавца Норкросса и его подручных, сводила меня с ума.