Дом для Одиссея - Вера Колочкова

С трудом впихнув в себя баночку йогурта и выпив большую кружку кофе, она с удивлением обнаружила, что и впрямь организму стало легче, и желудок вдруг с благодарностью принял в себя «кисель», и силы кое-какие для жизни проклюнулись. Посидев-подумав, она даже решила осуществить вчерашнее намерение – провести некоторую разведку боем.

– Ну все, Татьяна, поехала я. Спасибо. Дела у меня.

– Ага, давай. Поезжай на свою работу, она завсегда от горя вылечит да от мыслей плохих в сторону уведет. Давай, Лизаветушка, скрепись. К ужину ждать? Иль ты допоздна сегодня?

– Не знаю. Как получится.

Дел никаких особенных у нее не было. Не планировала ничего, думала, отдыхать будет после московской поездки. Выйдя на крыльцо, она постояла немного, вдыхая вкусный осенний воздух, пощурилась на бледное ласковое солнышко и медленно пошла к воротам гаража, с усилием вспоминая дорогу в тот самый дворик, где видела в прошлый раз Лёню. Еще раз обругав себя за чертов этот, привязавшийся к ней намертво топографический кретинизм, решила, что будет искать методом тыка, то есть поблуждает в том районе и все равно найдет.

Это произошло на удивление быстро – даже сама поразилась открывшейся вдруг топографической памяти. А может, с перепугу получилось. Спрятав машину за тем самым строением – то ли сарайчиком, то ли голубятней, – принялась ждать, соображая, как же правильно поступить, если и впрямь увидит Лёню. Выйти из машины и поговорить? Или просто посидеть-посмотреть в порядке «сбора информации»? Или действовать по интуиции – как и что она подскажет? Господи, как все это неприятно, нелепо даже, сроду ни за кем не подглядывала.

Ждать пришлось недолго. Вскоре обшарпанная деревянная дверь подъезда распахнулась, и во двор пулей вылетели те самые близнецы-мальчишки с игрушечными пистолетами в руках, спрятались за домик на детской площадке и замерли в ожидании. «В войну играют», – догадалась Лиза, прильнув к окошку машины и возблагодарив мысленно неизвестного умельца, так удачно построившего на этом месте свой сарайчик, – машину со двора совсем не видно. И слава богу. Хороша б она была, если б Лёня со своей Алиной вдруг увидели, как она подглядывает!

Вскоре из подъезда быстро выскочил ее муж, стал оглядываться будто испуганно и потерянно, пробираться мелкими шажками в сторону детской площадки. А самое смешное – тоже вытащил из-под полы куртки детский пистолет. Вот это да! Лиза даже глаза закрыла на секунду и положила руку на сердце – оно почему-то дернулось странной и незнакомой болью, к которой нехорошим образом примешалось незнакомое совсем ощущение – то ли ревность, то ли злобность от всего увиденного. Вот же паршивец бессовестный. Она всю ночь не спала, с ума сходила от горя, а этот пианист хренов тут с пистолетом по старому двору бегает! В войну с чужими детьми играет! Нет, каков, а?

Близнецы, выскочив из засады и крича что-то непонятное на своем языке, тут же расстреляли его из детских пистолетов и запрыгали вокруг торжествующе, и снова Лиза поймала, будто в объектив фотоаппарата, его лицо. Господи, какое оно было! Никогда Лёню таким не видела. Исчезла, слетела вмиг куда-то вся прежняя томная богемность и некая легкая грусть, придававшая ранее этому лицу выражение, присущее тонкому и одухотворенному лорду-аристократу. И никакой такой не гений-пианист сейчас из обшарпанной двери подъезда старой хрущобы выскочил, а обыкновенный плебейский папашка, вытащивший свой курятник-цыплятник на прогулку. Лизе показалось даже, будто шикарные его черные локоны развились и обвисли беспомощными блеклыми прядками по спине. Если б не знать, что позавчера этот новоявленный папашка играл с вдохновением на рояле трудные пьесы Шостаковича в ее доме или «наяривал на бандуре», как выражалась Татьяна, то и впрямь можно было принять его за постоянного жителя этой хрущобы. Хотя нет. Постоянные жители не носят, пожалуй, таких дорогих, можно сказать изысканных, кожаных курток. И ботинок очень престижных фирменных марок тоже. И волосы стригут в основном коротким ежиком, а не распускают по плечам красивыми черными локонами. Просто он еще не знает, что и хорошая дорогая одежда имеет свойство изнашиваться, и волосы от дешевого шампуня тускнеют и обвисают, да и рояли в хрущобах не всегда водятся.

Попрыгав-поскакав еще в войнушку, Лёня вдруг посерьезнел и озабоченно оглянулся в сторону подъезда. Потом наклонился к мальчишкам и, смешно жестикулируя руками, начал им что-то громко доказывать. Лиза, торопливо опустив стекло машины, старательно прислушалась.

– …Борис! Глеб! Ну вы же у нас взрослые мужики! Я только на минуту отойду.

«Ничего себе, имена своим близнецам придумала эта Алина! – тихо удивилась про себя Лиза. – Борис и Глеб… Видать, с понятиями девушка. А вообще, красиво звучит. Могла бы еще Петром и Павлом назвать, кстати. Или Каином и Авелем. Еще вот Чуком и Геком можно. Тоже ничего…»

– …Я только бульон проверю и сразу вернусь. Он же у меня там на плите. А вдруг выкипит? Что тогда маме в больницу понесем?

– Ладно, иди! – хором разрешили ему ребята. – Только быстро! Потом, чур, доиграем!

– Со двора не убегать! Только здесь играйте! Я в окно кухни все увижу, если что. Поняли?

Лёня погрозил им пальцем для верности и рванул обратно к подъезду, оставив Лизу в полнейшем недоумении. Надо же, чудеса какие – Лёня и бульон! Да он в ее доме не знал толком, где кухня находится. А мамашка близнецов, значит, в больнице. Понятно. Интересно, что с ней такое? Не успела, так сказать, мужика из семьи увести, а уже в больницу улеглась. Что ж, это уже информация! Можно вычислить, в какой она больнице лежит. Пригодится. Вот только фамилии ее не знает. Но и это не проблема. Сейчас уйдут – и можно у соседей узнать.

Лизе вдруг стало противно и тошно от самой себя. Сидит, подглядывает, подслушивает, как истеричная какая бабенка. Ну, узнает она все про эту Алину – дальше-то что? Пойдет в больницу отношения выяснять? Еще чего не хватало! Пристало ли ей, известному и уважаемому в городе адвокату Елизавете Заславской, вообще такое? Чего она гоняется за химерами какими-то, господи? Ну, захотелось ее Лёне утирать сопливые носы чужим детям – и пусть! Она-то тут при чем? У нее отродясь таких желаний не возникало, и непонятны они ей! Дети какие-то… Да провались оно все к чертовой матери!

Женщина даже уронила голову на руки, сложенные крест-накрест на руле машины, и постучала об них лбом в отчаянии – вот же влипла в непонятки какие жизненные. Уезжать отсюда срочно! Не надо ей ничего! Хотя как же уехать, до конца не разобравшись? Как уехать, когда что-то все время сильно, очень сильно скребет внутри? Досада какая-то. Изо всех сил хотелось понять этот Лёнин поступок, эту его практически искреннюю игру в «войнушку» с чужими близнецами, этот кипящий на плите в хрущобной кухне бульон для страшненькой, лежащей в больнице Алины. Чего такого знает обо всем этом Лёня, чего не знает она? Зачем ему чужие дети? И зачем, например, Рейчел торчит у них в городе, с почти маниакальным упорством добиваясь через судебные инстанции усыновления жалкого доходяжного русского ребенка и платя ей, адвокату Заславской, за это бешеные деньги? Она должна это понять! А вот у самой американки об этом и спросит! Надо просто поговорить откровенно, и та все растолкует. Вот сейчас дождется, когда Лёня с близнецами и с готовым бульоном уйдет к «маме Алине» в больницу, и поедет прямиком к клиентке.