За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов

— Довольно, корнет, я понял. А что насчет охоты? Вот тебе лес, в нем полно зверья…

— То же самое: жестокое обращение.

— Да почему, черт возьми? Эти звери и так, по закону природы, ежеминутно служат пищей друг другу — и, заметь, ни одно из них еще не изъявляло своего добровольного согласия за все миллионы лет, что они существуют! Все разумные охотятся при необходимости, закон может ограничивать только охоту в брачный период или на территории заповедника.

— Да, это не очень справедливо. Но таков закон. Упырь может охотиться только на умирающее животное — и по возможности он должен выпить столько крови, чтобы усыпить животное и прекратить его мучения.

— Забавно… Похоже, все упыриные законы, какие только существуют на свете, изданы с одной целью: держать ваше племя в ежовых рукавицах.

— Ну да, — спокойно кивнул Персефоний. — Так же, как и законы всех остальных разумных.

Тучко мотнул головой.

— Ерунда! Все законы ограничивают проявления злой воли, они регулируют сознательный выбор, который может сделать разумный, — сказал он. — Сознательный! А вас, как я посмотрю, норовят ограничить в естественных проявлениях. Запрет на еду! Ха, да это все равно что приказать гномам жить на деревьях.

— Каждый упырь начинает свое существование с таких вопросов. И ему объясняют: всякий закон — это ограничение и чем больше ограничений мы способны вынести, тем мы сильнее.

— Чем больше страданий, тем совершеннее душа, как говорят люди, — фыркнул Хмурий Несмеянович. — Чем больше пота впитают скалы, тем больше золота они отдадут, как говорят гномы. А лешие говорят: чем больше смерти, тем больше жизни. А эльфы говорят: чем дольше ждешь сна, тем он ярче. А упыри, стало быть, соригинальничали: чем меньше воли, тем ее больше! Звучит! Да только все к одному сводится: терпи — и воздастся тебе. Философия смирения…

— Конечно, — недоуменно ответил Персефоний. — Это же одна из основ веры…

— Вот только про веру мне тут не надо! — рассердился Тучко. — Я не такой дурак, чтобы быть атеистом. Но мне недостаточно веры. Я не верить хочу, а знать. Я молиться только об одном готов: не надо решать за меня. Дайте мне самому выбрать, что мне нужно. Выбрать и взять. А остальное меня не волнует, я ни перед кем не выслуживаюсь, ни перед разумными, ни перед богом. Понимаешь, малыш?

Персефоний осторожно кивнул.

— Возможно… Во всяком случае, мне кажется, теперь я понимаю, почему вы ввязались в войну, Хмурий Несмеянович.

Зрачки бывшего бригадира расширились, будто от мгновенной боли. Однако он не дал воли чувствам.

— Да, пожалуй, ты меня понял, — согласился он. — А вот мне тебя, наверное, не понять. Ну скажи, неужели совсем не обидно жить по законам, которые тебя унижают?

— Нет, — ответил упырь. — Жить не может быть обидно, а закон выше желаний.

— Ты говоришь так, потому что веришь в это, или потому, что тебя этому учили?

Персефоний ответил не сразу. Не то чтобы у него были сомнения, но в слишком уверенном ответе, как ему показалось, будет что-то фальшивое.

— Наверное, я в это верю, потому что меня так учили, — сказал он. — Ведь не могли же учить зря?

— Э, что с тобой говорить! — рассердился Хмурий Несмеянович, но тут же и в свой адрес высказался: — Я тоже хорош. Не люблю пустую болтовню, а порой как черт за язык дернет: ляпну что-нибудь и потом остановиться не могу… Все, в общем, языки почесали, и будет.

Он снял котелок с огня, поужинал и, не говоря ни слова, лег спать. Персефоний встал и прошелся по лощине. Дивная выдалась ночь: безветренная, воздух лесной духовит, а какие звезды! Редко при почти полной луне бывают они такими роскошными. В ночи кипела жизнь. В полосах лунного света скользили по воздуху тени, протяжный птичий крик плутал меж стволов.

Персефоний стоял неподвижно, позволяя звукам ночи протекать сквозь свою не живую и не мертвую плоть. Песня сверчка, спор барсуков, прыжок лисицы — все было открыто ему. По ночной дороге едет всадник… Лишь на миг упырь уделил ему внимание, сосредоточив чувства, и тут же успокоился: человек этот не имел отношения к погоне за Хмурием Несмеяновичем. Просто купеческий приказчик, возвращающийся из деловой поездки. Где-то вдали ощущается еще один человек — подвыпивший хуторянин. Это все не важно, ведь здесь не город, здесь — открытый мир, и они — случайные гости.

Персефоний улыбнулся. Должно быть, несмотря на нерегулярность, усиленное питание принесло свои плоды: нечасто ему удавалось столь глубокое погружение в ночь.

А все-таки в рассуждениях Хмурия Несмеяновича что-то есть… В самом деле, для чего нужен закон, запрещающий охоту?

Как прекрасно было бы жить за чертой городов, на лоне природы! Тут сердце бьется в унисон с ритмами Космоса, тут нет чужих мыслей — мелких, суетных, глупых…

На минуту идея показалась ему настолько прекрасной и, несомненно, справедливой, что он готов был усомниться в своей вере в приоритете закона. Однако Персефоний заставил себя подумать: неужели я первый, кому пришло это в голову? А если нет, то почему же упыри мирятся с создавшимся положением вещей? Почему не стремятся прочь из городов, за что ценят существование среди разумных?

И вскоре Персефоний нашел ответ. На лоне природы можно жить только дикарем, иначе это будет фальшь, нечестная игра. А дикарство — это путь к утрате закона. Сперва внешнего, государственного, потому что дикарь не нуждается в государстве. А потом и внутреннего Закона общины, потому что дикарем упырь скорее будет жить один. Коротко говоря, это путь к превращению в животное.

Улыбка Персефония угасла. Если смотреть с этой точки зрения, Хмурий Несмеянович был самым настоящим животным.

Внезапно ход мыслей упыря был прерван настойчивым зовом инстинкта. Где-то рядом лилась кровь. Усилием воли он сосредоточил внимание на этом ощущении. И нахмурился. Он явственно чувствовал боль крупного животного, получившего жестокую рану, однако не улавливал ни голода, ни ярости хищника. Казалось бы, вот он, тот самый оговоренный Законом случай, о котором он недавно рассказывал Хмурию Несмеяновичу: трагическая случайность в лесу, при которой упырь даже обязан прекратить мучения попавшего в беду зверя. Но странно: вместе с болью он чувствовал ярость борьбы, но не мог понять с кем. Как будто с пустотой…

Персефоний решительно устремился в заросли. Перемахнул через ручей, из которого Тучко набирал воду для похлебки, вонзился в папоротник, не шелохнув ни единого листочка, миновал залитую светом поляну, нырнул в тень под кручеными вязами и вскоре очутился на берегу все того же ручья, делавшего здесь очередной поворот.

На поляне в столбах лунного света могучий красавец олень из последних сил сражался с противником, которого не назначала ему природа.

Это было какое-то магическое существо, ростом чуть выше среднего человека. Из раны на груди сочилась густая вонючая кровь, в которой не чувствовалось ни капли жизненной силы, и больше никакого запаха от него не исходило.

Олень атаковал, понуждая противника отступать, но стоило ему предпринять попытку к бегству, колдовская тварь, с виду не слишком поворотливая, наскакивала и полосовала животное кривыми когтями, заставляя разворачиваться и снова вступать в бой.

На мгновение противники замерли, и Персефоний, разглядев, что среди травы повсюду виднеются кости, вдруг понял, что ему довелось увидеть собственными глазами не что иное, как ПМБГ — полуматериального боевого голема, оружие, запрещенное всемирной конвенцией как негуманное, но то и дело всплывающее где-то на земном шаре.

ПМБГ, упакованные в какой-нибудь небольшой предмет (обычно в кувшин, поскольку в их разработке использовались параметры джиннов), могли сколь угодно долго лежать в каком-нибудь месте, чтобы при приближении неприятеля самораспаковаться (самовызваться, как это называли в газетах) и, перейдя из энергетического состояния в полуматериальное, приступить к действию. То есть убивать все живое с массой не ниже, чем у фэйри, оказавшееся в пределах досягаемости.

Кто поставил здесь голема, почему его не обезвредили, когда он перестал быть нужен? Пустые вопросы. Кохлундские леса полны подарками войны…

Персефоний повернулся, чтобы уйти. Олень, безусловно, мог бы стать для него законной добычей, но связываться с боевыми чарами очень опасно. Насколько он знал, саперы уничтожали ПМБГ дистанционно, запуская на занятый ими участок двух-трех големов сходной структуры.

Но что-то мешало уйти… что-то, замеченное краем глаза, но не осознанное. Персефоний вновь осмотрел поле боя и разглядел скелет разумного, именно — лешего. Разбросанные вокруг клочья одежды были когда-то формой, но не военной, а егерской. Беднягу назначили временным смотрителем леса уже в дни перемирия.

Взмах лапы — олень пошатнулся, упал на колено…