Смотрите, как мы танцуем - Лейла Слимани

казаться, будто она туристка и проводит отпуск в каком-нибудь отеле. Мать вела себя с ней крайне предупредительно, и это ее смущало. Убирая со стола, Матильда наотрез отказывалась от помощи дочери. Она говорила:

– Сиди, сиди, ты ведь очень устала.

Аиша уже не чувствовала себя здесь как раньше. Этот дом, где она выросла, казался ей чужим, а его стены, новая мебель, новые картины смотрели на нее враждебно. Ей не хватало прежней свободы, ее тихой комнатушки, крошечной, как у прислуги. Здесь у нее возникло ощущение, что ее превратили в маленькую девочку, и это бесправие ее раздражало.

По утрам Матильда входила к ней в комнату. Раздвигала занавески и целовала Аишу, как в старые времена, когда нужно было собираться в школу. Мать заставляла ее есть, гулять на свежем воздухе, напоминала, как опасно находиться на солнце, вызывающем мигрени, как вреден пустынный ветер шерги, иссушающий дыхательные пути. Аише хотелось сказать ей, что все это зыбкие теории, не подтвержденные научными исследованиями. Но она промолчала. В конце июня, когда в лицее шли экзамены и Монетт была занята, Аиша предложила матери помочь ей в амбулатории, перед которой каждое утро выстраивалась длинная очередь. Матильда согласилась, впрочем, без энтузиазма. Когда Аиша была маленькой, Матильда называла ее своей медсестрой и позволяла обрабатывать раны и накладывать повязки. Поручала дочери разрезать маленькими ножничками блистеры таблеток, но лекарства крестьянкам всегда выдавала сама, словно священник, оделяющий прихожан святыми дарами. Она выслушивала откровенные признания, спокойно и властно заставляла пациентов побороть стыдливость и расстегнуть халат либо спустить штаны. Со временем она уверовала в свою мнимую ученость, как служители церкви верят в собственные завлекательные истории.

Матильда, приехавшая в Марокко в 1946 году, кичилась тем, что она единственная женщина в семье, получившая приличное образование. Она хвасталась, что читает романы, говорит на нескольких языках, умеет играть на фортепьяно. Поначалу она страшно гордилась успехами дочери и похвалами ее учительниц-монахинь в школе. Потом с тоской ждала того дня, когда Аиша обгонит ее в знаниях. Ведь тогда Матильда будет разоблачена. Ее дитя поймет, что мать – всего лишь самозванка, которая не знает ровным счетом ничего или, по крайней мере, знает лишь самую малость. Когда Аиша поступила в лицей, выяснилось, что мать не в состоянии помогать ей с домашними заданиями. Цифры у нее перед глазами превращались в бесформенную мешанину, лишенную всякого смысла. Уроки истории, географии и философии – этот предмет был самым ужасным – казались ей совершенно непонятными, и она недоумевала, как детишки в таком возрасте могут усваивать столько знаний сразу. Она боялась вопросов дочери и ее взгляда, обращенного к ней. Сидя за письменным столом и положив ладони на книгу, Аиша поднимала на мать огромные черные глаза, а та ничего не могла ей сказать.

Матильда нисколько не сомневалась, что не без ее участия Аиша выбрала профессию врача. Именно она развила в ней склонность лечить людей, позволила, несмотря на детский возраст, читать медицинские журналы, которые давал ей Драган. Но теперь Аиша превзошла ее. Она обладала обширными, неоспоримыми знаниями. Худенькая робкая девушка двадцати одного года теперь взяла власть в свои руки, и это было унизительно для ее матери. Амбулатория, видимо, показалась Аише убогой. Наверное, она разглядывала стены в надежде найти на них, как в кабинете Драгана, рамочку с дипломом какого-нибудь заграничного университета, который давал бы право ее матери распоряжаться жизнями других людей.

Однажды утром Аиша явилась в амбулаторию в просторных джинсах и старых теннисных туфлях. Проконсультировала нескольких пришедших на прием больных. По поводу одного сказала:

– Ему надо к дантисту. Температуру дает больной зуб. А мы помочь не сможем.

Она подняла на смех снадобья, которые прописывала ее мать. Теплая вода с солью при вывихе. Отвар имбиря от боли в горле. Полная ложка кумина от поноса и рвоты. В ее присутствии Матильда не осмеливалась ставить диагноз. Она полностью потеряла уверенность в себе, сомневалась в каждом своем действии, то и дело оглядывалась на дочь в поисках одобрения. Аиша, суровая и сосредоточенная, хладнокровно переносила попытки пациентов погладить ее и поцеловать.

– Как она повзрослела! Благословен Аллах! Tbarkallah! Да хранит ее Всевышний! – говорили люди Матильде.

Они, неграмотные крестьяне, выражали благоговейный восторг перед этой образованной девушкой. Аиша укрылась от них в туалете. Моя руки, увидела, как ее мать выдвинула ящик, достала несколько купюр и сунула их в руку одной из крестьянок.

– Да благословит тебя Всевышний! – прошептала Матильда. – Да хранит он твоих детей.

Однажды вечером в начале августа, когда семейство, расположившись у бассейна, наслаждалось аперитивом, прибежал один из работников и сказал, что ему нужно видеть хозяина или его жену. Он сообщил Тамо, что дело очень срочное, но ничего больше добавить не пожелал, и служанка, сгорая от любопытства, отправилась звать господ. Вскоре появились Матильда и Амин. Работник мялся, не решаясь заговорить. Для начала осведомился, как идут дела в хозяйском семействе: «Здоров ли твой сын? А дочь? А сестра?» – потом рассыпался в извинениях, пробормотал, что не хотел их беспокоить, тем более в такой поздний час, и ему очень неудобно. Амин, которому витиеватые приветствия действовали на нервы, грубо его перебил:

– Ближе к делу!

Работник сглотнул слюну и рассказал, что два дня назад в дуар пришла девушка.

– По моему разумению, она пропащая, – сообщил он.

Никто не знал, откуда она пришла, но она была беременна, уже на сносях, и наотрез отказывалась сказать, кто она и где ее деревня. Работник перестал наконец стесняться и продолжил по-берберски:

– Нам своих проблем хватает. Я сказал им, что ее нужно прогнать, что у нас из-за нее будут одни неприятности. Знаем мы таких девушек! Она плачет, умоляет, и остальные женщины ее жалеют. Говорят, надо с ней обращаться помягче и, если мы позаботимся о ней, она в конце концов признается, кто отец ребенка и как она здесь очутилась. Вот так и случилось, что сейчас она у меня дома и еще с ночи все время кричит, прямо надрывается. И корчится от боли. К ней привели повитуху, но та говорит, что ребенок не хочет выходить наружу. Что это дитя позора и оно убьет свою мать. Вот что я вам скажу, хозяин: чужой ублюдок под моей крышей – это еще ничего, но только бы не труп этой девочки. Потому-то я и подумал, что вы, может, приедете, вы и мадам Матильда. Нельзя же ее бросить. Оставить умирать в моем доме.

Матильда взяла его за руку: