Пароль больше не нужен. Записки нелегала - Олег Северюхин

До Пскова мы ехали сутки. За это время все успели перезнакомиться. Кто-то нашел своих земляков. Кто-то вместе воевал в окопах. У меня знакомых не было, но навыки общения, приобретенные во время поездок по России, сослужили мне хорошую службу. Самое главное, не жадничай. Что-то есть – поделись. Если с тобой поделились, ешь скромно, и обязательно поблагодари того, кто с тобой поделился. Если русский народ не обижать, то это золотой народ.

Кашу хлебали из одного котла, который принесли на одной из остановок. Когда ешь из одной чашки с другими, то правила поведения более жесткие, чем, если бы каждый ел из своей тарелки. Первое – не части, а не то получишь ложкой по лбу от старшего. Второе – не лезь не в свою очередь. Третье – не выбирай лучших кусков, они должны остаться на дне. Ну, а соблюдение гигиены, это уже само собой.

Кстати, полевые кухни – это чисто русское изобретение, подхваченное всеми армиями мира и присвоенное себе, как и автомат Калашникова в настоящее время.

Мы все думаем, что полевые кухни существовали во все времена, а они были запатентованы только в 1907 году автором – подполковником Турчановичем.

Русским есть чем гордиться, и я горжусь этим вместе с ними, потому что я такой же, как и они, и еду вместе с ними навстречу опасностям.

По прибытии на место мы выгрузились из вагонов на какой-то станции и маршем двинулись в ту сторону, откуда доносился гул взрывов.

Часа через три пути мы вышли к какой-то деревне, наполовину разрушенной, без жителей, на окраине которой виднелась линия окопов. От окопов к нам бежал офицер, без погон, в грязной шинели.

– Скорее занимайте окопы, – кричал он, – артподготовка закончилась, скоро немцы пойдут в атаку.

Наш командир батальона, наскоро поговорив с офицером, собрал ротных и поставил им задачу. Ротные дали команду взводным. Каждому взводу был определен участок, который они должны были занять.

Я не пишу мемуары. Солдатских мемуаров не бывает. Кому интересно знать, как солдат живет в окопе, как стреляет, что ест, куда ходит оправляться, где спит, где умывается? Такие грязные вещи не видны из окон кабинетов в высоких штабах и не интересны простому обывателю, какое бы положение в обществе он не занимал. У солдата нет возможностей привести в качестве примера текст директивы главнокомандующего, описать обстановку на совещании по принятию решения и того, как дивизия одна пошла налево, а другая – направо. Солдат не встречается с сильными мира сего и не знает, какой сорт вина подается в высочайших кабинетах перед обедом. Зато у мемуаристов за номерами дивизий и полков не видно солдат, без которых эти дивизии всего лишь пустой звук.

Мы быстро заняли окопы, в которых находилось несколько десятков солдат, что оставались от полка старой армии, разбежавшейся, кто куда. Пока было время, каждый стал оборудовать то место в окопе, которое ему было определено. Лопатками подкапывали дно траншеи, набрасывали земляной бруствер, устраивали место для винтовки. В это время интенданты привезли ящики с боеприпасами и ручными гранатами.

Примерно минут через тридцать мы увидели цепи немецких солдат в темно-серых шинелях и металлических шлемах. Они шли во весь рост, не пригибаясь, держа винтовки наперевес. Они не стреляли, не стреляли и мы. Когда до нас оставалось метров сто, они дали залп и с криком «ура» побежали. И тут наша траншея дала залп. Второй залп. На правом фланге затрещал пулемет. Немецкая цепь залегла. На траншею посыпались пули низким тоном тявкающего пулемета «Шварцелозе». Затем все стихло. Немцы не стреляли, не стреляли и мы.

Затем снова началась артподготовка. Тяжелые снаряды, давно пристрелявшихся к траншеям пушек, начали разворачивать наши окопы. Наш командир выскочил на бруствер с наганом в руках и крикнул:

– В атаку, за мной! – и побежал к немецкой цепи.

Нас как будто кто-то подбросил из траншеи, и мы с криком «ура» побежали за ним. Немцы были ошеломлены. Не будучи окопанными, они попытались отстреливаться, но потом встали и побежали к своим окопам. А немецкие снаряды продолжали утюжить наши окопы.

Сил для атаки немецких окопов не было. Артиллерийской поддержки тоже. Командир приказал нам окапываться на том рубеже, на котором до этого располагались немцы.

Окапывание летом еще понятно, но зимой это сделать в несколько раз труднее. Сначала снег выскребается до самой земли. Затем начинается долбежка мерзлой земли. Зима в том году на западе выдалась не такая суровая. Снежный покров был довольно высоким, и поэтому слой мерзлой земли был не сильно большим. Часам к девяти вечера у нас уже были отдельные окопы, в которых можно было сидеть. Мы по одному ходили к деревне и собирали палки и щепки, чтобы в окопе можно было развести костерчик для обогрева. Скоро нам был доставлен ужин в виде перловой каши с заправкой прогоркловатым подсолнечным маслом и кипяток с сухарями.

На следующий день одиночные окопы были закончены, и мы начали прорывать ходы сообщения к соседям, чтобы ходить в гости и общаться. Работа выматывала силы, но она и согревала нас, не совсем сытых и злых на немцев, которые не захотели подписывать мир и вытащили нас снова в окопы.

Неделю мы сидели в окопах, изредка постреливая по противнику. Для меня странно говорить «противник» в отношении моих соотечественников, но любой немецкий солдат мог проткнуть меня своим ножевым штыком, а любой русский солдат мог застрелить, если бы услышал немецкую речь от меня.

4 марта в немецких окопах поднялся белый флаг и на бруствер вышли два человека, один с белым флажком, другой с трубой. Громко трубя, они пошли к нашим окопам. Через некоторое время к нам прибыли оберлейтнант и унтер-офицер, которые передали пакет командиру нашего полка. Оберлейтнант немного говорил по-русски и сообщил нам, что между Россией и Германией заключен мир.

Случилось так, что командир полка, прибыв в расположение нашего взвода, взял к себе сопровождающих из нашей роты, командира роты, и по его представлению, меня, как одетого более опрятно и выглядевшего более интеллигентно по сравнению с другими солдатами, как он сказал мне потом.

С замиранием сердца я шел к немецким окопам. Отказаться я не мог, так как начисто бы потерял авторитет среди товарищей по окопу.

В немецких окопах нас встретил знакомый уже оберлейтнант и провел в блиндаж командира полка. В блиндаже сразу запахло знакомым запахом, а привычные для меня вещи чуть было не вызвали у меня слезы сентиментальности. Большее удивление у меня вызвал бывший майор, а ныне оберстлейтнант (подполковник) Мюллер, который по-русски пригласил прибывших к столу, где сидело командование немецкого полка.

Я попросил разрешения у командира своего полка выйти, чтобы не мешать переговорам, но командир сказал:

– Садись, сейчас не старое время, ты тоже должен знать, о чем мы будем переговариваться с немцами.

Я сел в уголке. Подполковник Мюллер выступал в роли переводчика. Его нахождение в полку не вызвало у меня удивления. В то время, все работники штабов должны определенное время провести на строевой работе в командных должностях. Речь шла о прекращении огня и о способах передачи сообщений между частями армий, не находящихся в состоянии войны. Практически речь шла об установлении линии границы между двумя государствами.

Подписав протокол совещания, мы направились в расположение своего полка. Проходя мимо Мюллера, я увидел, как он одновременно прикрыл оба глаза, давая понять, что узнал меня и что у меня все в порядке.

Позже мы узнали, что 3 марта в Брест-Литовске все-таки был подписан мирный договор между Россией, Германией, Австро-Венгрией, Болгарией, Турцией. От России отторгались Украина, Польша, Прибалтика, часть Белоруссии и Закавказья, а советское правительство обязывалось еще выплатить шесть миллиардов марок контрибуции, провести полную демобилизацию армии и флота. Это означало полное поражение России в войне. Россия была вынуждена признать право на самоопределение Финляндии, которая практически была и снова стала независимым государством, не настроенным враждебно к России. Вот тебе и мир без аннексий и контрибуций.

6 марта во время заготовки дров в деревне бревно упало на неразорвавшийся немецкий снаряд, он взорвался, убил трех человек и ранил еще троих человек, в том числе и меня.

Рана у меня была не тяжелая, два осколка в спине и осколок в левой руке, повредивший кость. Нас, раненных, отправили в город Псков, где располагался полевой госпиталь. Осколки вынули быстро, на руку наложили шину. Нас одели в больничные халаты коричневого цвета и положили в палату, где все было белым. Врач сказал, что я родился в рубашке. Осколки были рикошетными, то есть отлетевшими от какого-то препятствия.

– Если бы не было препятствия, то с тобой и возиться не пришлось бы, просто так бы закопали, – мрачно пошутил врач.

О своем ранении я написал Аркадию Михайловичу, и через две недели ко мне примчалась Катя с продуктами, учебниками и приветами от всех наших знакомых. Появление Кати меня очень обрадовало и испугало. Привязанность к девушке перерастала во что-то очень большое, в чувство, которое раньше меня не трогало. Но я человек другой страны и в какое-то время я должен буду уйти к себе, где она будет чужой и несчастной, несмотря на мои чувства ко мне. Одновременно с рассуждениями расчета делового человека, я безрассудно бросался в пропасть необъятного чувства, которое называется на всех языках любовью.