Гимн Лейбовичу (С иллюстрациями) - Уолтер Миллер

Франциск кивнул.

— Это поможет установить точную дату ее смерти.

— В самом начале войны, после которой все было кончено. И по моему личному мнению, рукопись в коробке или написана рукой блаженного, или это очень тщательная подделка.

Франциск покраснел.

— Я не имею в виду, будто ты являешься участником какой-то фальсификации или интриги, — поспешно добавил доминиканец, заметив смущение послушника.

Но послушник всего лишь вспомнил свое собственное мнение по поводу этих каракулей.

— Расскажи мне, как это случилось? Я имею в виду, как ты нашел это место. Я хотел бы услышать от тебя эту историю с начала и до конца.

— Ну, все это началось с волков.

Доминиканец начал записывать.

Через несколько недель после отбытия курьера аббат Аркос послал за братом Франциском.

— Ты все еще считаешь, что твое призвание — быть с нами? — любезно спросил Аркос,

— Если господин аббат простит мне мою отвратительную гордыню…

— Давай забудем на минуту о твоей отвратительной гордыне. Да или нет?

— Да, magister metis.

Аббат просиял.

— Ну, теперь, сын мой, мы тоже в этом убедились. Если ты готов навсегда посвятить свою жизнь богу, то пришло время принести священный обет. — Он сделал паузу, чтобы посмотреть на выражение лица послушника, и был разочарован, не обнаружив особых изменений. — Так что же? Или ты не рад слышать это? Ты не ра… О! Что случилось?

Лицо Франциска по-прежнему оставалось застывшей учтивой и вежливой маской, но эта маска быстро теряла свой цвет. Вдруг колени его подогнулись.

Брат Франциск был в обмороке.

Две недели спустя послушник Франциск, установив, вероятно, рекорд выносливости по времени бдения в пустыне, покинул ряды послушников и, дав обет вечной бедности, целомудрия и послушания вместе с другими особыми обязательствами, свойственными данной общине, получил благословение аббата и котомку, и стал монахом Альбертианского ордена Лейбовича, прикованным им самим выкованными цепями к подножью распятия и законам ордена. Трижды во время ритуала вопрошали его: «Если господь призовет тебя стать его книгоношей, готов ли ты умереть, но не предать своих братьев?» И трижды Франциск отзывался: «Всегда, господи!»

«Тогда встань брат Книгоноша и брат Запоминатель и прими поцелуй братства. Esse quara bonum, et quam jucundum…»[41]

Брат Франциск был переведен из кухни на другую, не такую грязную работу. Он стал учеником-копиистом у пожилого монаха по имени Хорнер. Если все пойдет хорошо, он мог надеяться на получение работы в копировальной комнате, где должен был посвятить остаток своих дней переписыванию алгебраических текстов и украшению их страниц листами олив и радостными херувимами, окружающими таблицы логарифмов.

Брат Хорнер был добрым стариком и с самого начала понравился брату Франциску.

— Многие из нас лучше выполняют заданную им работу по снятию копий, — сказал ему Хорнер, — если заняты какой-нибудь собственной работой. Некоторые копиисты заинтересовались отдельными разделами Книги Памяти, и время от времени работают над ней для собственного удовольствия. Например, брат Сэрл прежде отставал и часто делал ошибки. Тогда мы позволили ему один час в день заниматься делом, которое он сам выбрал. Когда работа настолько утомляет его, что он начинает делать ошибки в копии, он может отложить ее на время в сторону и поработать над собственной задумкой. Если ты выполнишь урок еще до конца дня, а собственной работы у тебя еще нет, ты сможешь посвятить оставшееся время нашим неувядаемым.

— Неувядаемым?

— Да, но я имею в виду не растения. Есть неувядаемый спрос духовенства на разные книги — требники, библию, «Summa»,[42] энциклопедию и тому подобное. Мы делаем небольшое количество таких книг на продажу. Так что, если у тебя нет собственной работы, мы посадим тебя на неувядаемые. У тебя есть достаточно времени, чтобы принять решение.

— А что выбрал брат Сэрл?

Старый надсмотрщик помешкал.

— Хм, я сомневаюсь, что ты поймешь это. Я лично не понимаю. Он, кажется, нашел способ восстановления утраченных слов и фраз в некоторых старых фрагментах оригинального текста Книги Памяти. Видишь ли, левая сторона наполовину сожженной книги разборчива, а правая сторона страницы сгорела, так что в каждой строке недостает несколько слов. Он разработал математический метод восстановления утраченных слов. Это мало кому понятно, но дает определенные результаты. Он уже ухитрился восстановить четыре полных страницы.

Франциск посмотрел на восьмидесятилетнего брата Сэрла, почти слепого старика.

— Сколько же лет он работал над этим? — спросил новичок.

— Около сорока лет, — сказал брат Хорнер. — Правда, он занимается этим всего пять часов в неделю, а дело требует длительных арифметических расчетов.

Франциск задумчиво кивнул.

— Если за десятилетие может быть восстановлена одна страница, то, может быть, за пять столетий…

— Даже меньше, — проворчал брат Сэрл, не поднимая глаз от своей работы. — Чем больше ты наполняешься этим, тем быстрее идет работа. Последнюю страницу я восстановил всего за пару лет. После этого, если на то будет божья воля…

Голос его постепенно затих. Франциск часто замечал, что брат Сэрл разговаривает сам с собой во время работы.

— Делай, как тебе нравится, — сказал брат Хорнер. — Мы всегда можем использовать тебя для неувядаемых, но ты можешь иметь и собственную работу, если пожелаешь.

И тут брата Франциска озарило.

— Могу ли я использовать свободное время, — выпалил он, — для того, чтобы скопировать найденную мною синьку Лейбовича?

Брзт Хорнер на мгновение испугался.

— Ну, я не знаю, сын мой. Наш господин аббат, как бы это сказать, слишком чувствителен к этому раритету. И ее может не быть в Книге Памяти. Она сейчас в пробной реставрации.

— Но вы же знаете, что она выцвела, брат. Она слишком долго была на свету. Доминиканцы ее так долго держали в Новом Риме…

— Ну, если отец Аркос не будет возражать, то… — он с сомнением покачал головой.

— Я, наверное, смогу ее скопировать вместе с другими, — поспешно предложил Франциск. — Те несколько перекопированных синек, которые у нас есть, настолько старые, что сделались очень хрупкими. Если я сделаю несколько копий, в том числе и с других…

Хорнер криво улыбнулся.

— И ты предполагаешь, что включив синьку Лейбовича в общую группу, ты сможешь избежать отказа?

Франциск покраснел.

— И отец Аркос даже не заметит, если вдруг пройдет мимо, а?

Франциск заерзал.

— Хорошо, — сказал Хорнер, его глаза слегка поблескивали. — Ты можешь использовать свое свободное время для изготовления дубликатов любой синьки, которая находится в плохом состоянии. И если в общую кучу попадет что-нибудь еще, я постараюсь не заметить.

Следующие несколько месяцев брат Франциск посвящал свое свободное время перерисовыванию старых синек из архива Книги Памяти, и только потом отважился прикоснуться к синьке Лейбовича. Поскольку старинные чертежи вообще плохо сохранялись, они нуждались в перекопировании каждые одно или два столетия. Выцветали не только оригиналы, но зачастую и перерисованные экземпляры: из-за нестойкости применяемых чернил они со временем становились совершенно неразборчивыми. Франциск не имел ни малейшего представления, почему скрипторы предпочитали использовать белые линии или буквы на темном фоне, а не наоборот. Когда он сделал набросок чертежа угольным карандашом, изменив таким образом цвет фона, то грубый набросок показался ему более четким, чем чертеж, начертанный белым на темном фоне. Но древние были неизмеримо мудрее Франциска. Если они побеспокоились о том, чтобы закрасить чернилами обычную белую бумагу и оставить белые полоски, кажущиеся прямыми линиями чертежа, значит, у них была на то причина. Франциск перерисовывал документы, стараясь, чтобы они, насколько это возможно, были ближе к оригиналу, хотя закрашивание синими чернилами бумаги вокруг крошечных белых букв было весьма утомительным делом и просто расточительством чернил. Брат Хорнер часто ворчал по этому поводу.

Он скопировал старую архитектурную синьку, потом — чертеж машины, чье геометрическое построение было совершенно ясным, а назначение — весьма неопределенным. Он перечертил некую абстрактную картинку, называющуюся «Статор WDNc, мод. 73А, 3х-фазн., 6ти-полюсн., 1800 об/мин; 5 л.с., кл. „А“, „беличье колесо“, которая выглядела совершенно непонятно и уж никак не могла содержать в себе белку. Древние порой бывали весьма хитры. Вероятно, чтобы увидеть белку, необходима была какая-то система зеркал. Тем не менее он старательно перерисовал синьку.

Только после того, как аббат, время от времени проходивший через копировальную комнату, по крайней мере три раза увидел его работающим над другой синькой (дважды Аркос останавливался, чтобы бросить беглый взгляд на работу Франциска), он набрался храбрости и рискнул обратиться в архив Книга Памяти за синькой Лейбовича. Это было почти через год после того, как к нему пришла идея.