Быстрее пули - Наталья Корнилова

– Я ничего не… – начала она. – Не… ты не понимаешь, о чем спрашиваешь. Он…

– Кто – он? Кто – он? Этот… Алексей?

– Тень…

– Чего-чего?

– Тень… – прохрипела она.

– Ну что? – вдруг прозвучал надо мной басистый голос Екатерины Измайловны. – Она хотела вас это…

– Ну не то чтобы «хотела» и «это», но в целом да – серьезная девочка, – сказала я, поднимая голову на Екатерину Измайловну. – Вы это самое… ничего, что я вот так вашу внучку прессую, как любят выражаться в «уголовке»?

Екатерина Измайловна не ответила. Она просто повернулась ко мне спиной и вышла из комнаты. Все понятно: старушка дала мне карт-бланш. Суровая вдовушка сотрудника НКВД в очередной раз проявила свой железобетонный характер и сталинскую закалку.

Я сокрушенно вздохнула ей вслед и уже вознамерилась было возвратиться к выполнению своей неблагодарной палаческой миссии, но тут произошло непредвиденное.

Лиля рванулась из-под меня так, что я отшатнулась назад и едва не опрокинулась на спину. Ногти, запущенные в запястье Адамовой-младшей, распороли его окончательно, но Лиля все-таки добилась своего: высвободила руку. Из Лилиных вен кровь хлынула, заливая ковер.

Лилия подлетела, как ошпаренная кошка, и, прежде чем я успела сообразить, что она, собственно, хочет сделать…

…она уже сделала это.

Разлетелось во все стороны разбитое оконное стекло, хрястнула рама – это Лилит одним длинным прыжком бросилась в окно…

Я тут же кинулась к разбитому окну и, судорожно глотнув ворвавшийся в комнату свежий уличный воздух, глянула вниз.

…Лиля еще летела.

Но уже через секунду она ударилась о крышу стоящей под окном машины, крыша смялась, и ухнули разбитые стекла салона.

Все-таки шестой этаж.

Девушка, именовавшая себя опасным демонским именем Лилит, лежала на спине, раскинув руки, оскалив зубы и подмяв под себя собственные ноги, и из угла рта вытекала тонкая струйка крови…

– О черрт! – пробормотала я и оглянулась.

В дверях стояла Екатерина Измайловна и смотрела застывшим взглядом на меня, ошеломленную, свесившую руки; на разбитое окно; на балконы соседнего дома, проглядывающие в окне, на одном из которых женщина развешивала белье, а рядом с ней стоял мужчина и смотрел в нашу сторону.

– Она выбросилась в окно? – тихо спросила Екатерина Измайловна, и при этом у нее не обнаружилось никакого сиплого баса. – Да?

– Да.

Старуха с суровым видом качнула седой головой, ее бесцветные глаза сузились и выразили не скорбь, не потрясение, нет! – они выразили осуждение, густо замешанное на тяжелом, укоризненном презрении. Дескать, сдала тебе внучку на блюдечке с голубой каемочкой, сдала, так сказать, с гарантированным клеймом врага народа и опасной преступницы, имеющей отношение к ряду громких убийств, а ты, дорогая Мария Андревна Якимова, прошляпила человека, который мог рассказать о них все. Или многое.

Прошляпила. Упустила. Позорно слила в канализацию истории.

– Ну что я могу сказать вам, Мария, – холодно произнесла она. – Плохо. Плохо работаете. Вот Виктор Кузьмич, мой покойный супруг, никогда не позволил бы себе такого прокола. А теперь – теперь все. Оборвалась такая ниточка, какую уже не восстановить.

Меня поразили ее слова. Эта старуха отнеслась к смерти собственной внучки не как к гибели человека, пусть не самого, мягко говоря, хорошего, но тем не менее – живого человека. Екатерина Измайловна отнеслась к смерти внучки как к обрыву какой-то ниточки, которая могла помочь распутать клубок, уже слипшийся от крови.

Да, она не зря так часто вспоминала своего покойного мужа, Виктора Кузьмича, – она с блеском усвоила его принципы и его отношение к людям.

А что касается Лили, то она, по всей видимости, в самом деле попала в руки серьезных людей, если предпочла умереть, но не сказать ни слова о них. О нем. Ни слова… хотя почему – ни слова? Она что-то говорила про «тень». При чем тут тень? Причислить это к бреду едва ли возможно. Она была вполне вменяема, если не считать этого вулканического приступа ярости.

Я повернулась к Екатерине Измайловне и произнесла:

– Я могу осмотреть ее вещи, пока не приехала милиция?

– Смотрите, – холодно сказала старуха. – А я сейчас позвоню куда следует.

– Только вот что, Екатерина Измайловна…

Та развернулась на самом пороге комнаты и молча уставилась на меня.

– Что вы намерены сказать ментам?

– А что я могу им сказать? Правду.

– О какой правде идет речь? – настороженно выговорила я. – Ситуация такая неординарная, что за правду можно принять все, что угодно. Например, то, что Лилию убила я. При определенных оговорках это тоже может быть принято как правда. Или то, что Лилия хотела убить меня. Или даже…

– Не надо мне говорить всего этого, – сказала Адамова. – Моя внучка покончила с собой. Это очевидно. Это видели и вы. Вот это мы и скажем дорогой милиции. Тем более что если нас обвинят в причастности к этому несчастному случаю, всегда можно возразить: а зачем убивать таким неудобным способом – выбрасывать в окно, да еще среди бела дня?

Железная логика и самообладание старухи выбивали меня из колеи.

Было тяжело и от сознания того, что я имела в руках свидетеля и упустила его – навсегда, и от того, как и каким тоном излагала все это Екатерина Измайловна.

– Вся комната в крови, – сказала она. – У Лили рассечено запястье, да? Идите вымойте руки, – добавила она без всякого тонального перехода. – Я вовсе не заинтересована в том, чтобы вас посадили в СИЗО. Нет, вы не думайте, что я покрываю вас и выгораживаю. Просто я полагаю, что милиции нечего копаться в этом деле. Дело грязное и кровавое. Я не верю нашей милиции и не хочу, чтобы она лезла в него. В вас я пока что верю, но, сами понимаете, доверия моего поубавилось. Так что работайте. Я должна знать, кто втянул мою внучку во все это. Я думаю, помимо меня, в этом заинтересован еще один человек – тот, кто оплачивает расследование этого дела?

– Да.

– Тогда работайте, – сказала Екатерина Измайловна и направилась в прихожую – туда, где стоял телефонный аппарат.

После того как я ополоснула руки от еще совсем свежей Лилиной крови, я подошла к разбитому окну и взглянула вниз.

Там, у машины с продавленной крышей, на которой лежало тело Лили, уже собирались люди. Смотрели наверх, крутили головами и оживленно жестикулировали. Вокруг машины, заломив руки, бегал какой-то лысый мужик в джинсе. По всей видимости, хозяин автомобиля. Да, ему сейчас не позавидуешь – ремонт машины встанет в копеечку.

Впрочем, в этой истории никому не позавидуешь. А мне, кстати, в первую очередь.

Я вошла в Лилину комнату и начала один за другим выдвигать ящики стола. Надо сказать, содержимое их не баловало большим разнообразием. И ничего из того, что могло бы заинтересовать меня – фотографии, записные книжки, блокноты, – здесь почему-то не было.

Наверное, гражданка Адамова предпочитает хранить все это в ином месте. Или просто – не хранить вовсе.

И тут я вспомнила, что Лиля положила на кресло свою сумочку и что сумочка эта все так же в кресле и лежит.

…Сумочка. Дорогущая безделушка. Прихотливый замочек, который, наверное, перед тем как быть установленным на Лилину сумочку, был содран с дверцы швейцарского сейфа. Даже мое отточенное практикой искусство обращения с разнообразными замками не помогло.

Я раздраженно дернула головой, и в эту секунду сквозняк приоткрыл дверь, и я услышала мерный голос Екатерины Измайловны:

– Моя внучка покончила жизнь самоубийством. Да. Нет, не знаю. Что вы такое мне говорите, молодой человек? Мой покойный муж, Виктор Кузьмич, такого непрофессионализма себе не позволял и столь глупых вопросов не задавал…

Я полоснула ногтями по боку сумочки. Распорола ее и просунула туда пальцы. Так. Косметичка. Мобильный телефон. Расческа. Сигареты. Ага! А вот то, что мне больше всего нужно – записная книжка!

Я раскрыла ее и начала быстро пролистывать. В основном записи типа «Алиска, мобил. тел. такой-то» и «Наташа Башкова, дом. тел. такой-то». Среди мужских имен и фамилий, кстати, не было ни одного Алексея. Зато было несколько телефонов, никак не обозначенных; или под номером стояли инициалы или одна буква.

Я наскоро переписала все телефоны и обозначения их владельцев, полистала книжку дальше. Кроме адресов, в ней ничего не было.

Я взяла мобильный телефон и заглянула в перечень телефонов, находящихся в его памяти. Их было раза в два меньше, чем в записной книжке, и, кажется, не было ни одного номера, чтобы он не дублировался в книжке.

Непонятно, зачем носить с собой записную книжку, если куда удобнее занести телефоны в память мобильной трубки. Наверное, сначала Лиля, как все малоимущие российские граждане, не могла позволить себе мобильника, а потом, немного поправив свое финансовое положение, носила книжку с записанными в ней телефонами уже по привычке.