Черное солнце - Ирина Арбенина

Так и не узнав, почему пожилого идиота нельзя называть идиотом, а молодого — пожалуйста, Аня вздохнула и направилась к лифту.

Очень осторожный человек Игорь Багримович, ничего не скажешь. Что, кстати, совсем не гармонирует с его имиджем барина, легко разбрасывающимся наследством из Голландии.

«Баре» должны быть вальяжны, несколько рассеянны и вполне равнодушны к происходящему вокруг. Это, по разумению Анны, была необходимая часть имиджа.

В переулке кружились, устилая асфальт, желтые листья.

— «Забудется во мне последний род Багрима…» — отчего-то повторила почти вслух Светлова ранее неизвестные ей строки Гавриила Державина.

Консьерж-охранник, продолжавший прогуливаться перед подъездом, к сожалению, на поэзию классика не откликнулся и посмотрел на нее крайне строго.

И Анна не торопясь двинулась по направлению к метро.

— Это Гоша, — доложил Ладушкин.

Голос его звучал четко и близко: как будто звонил Анин сотрудник не откуда-то с дальнего Севера, а был совсем рядом.

— Ну, как Полоцухин? — поинтересовалась Аня.

— Нормально.

— Что вы имеете в виду, Гоша? — уже зная оригинальные представления Ладушкина о том, что есть нормально, а что нет, все-таки решила уточнить Анна.

— Умер.

— А что же вы говорите «нормально»?

— Ну, это я в том смысле, что подтверждается наша версия.

— Ничего себе, нормально!

Аня подавленно замолчала.

— Точно умер? — словно еще надеясь на чудо и какую-то ошибку, автоматически повторила она.

— Точней не бывает.

— Это как же?

— Это значит: уже на кладбище.

— Понятно.

Гоша, как всегда, отвечал исчерпывающе.

— Ань… Тут дело такое… Полоцухин-то уже того… С ним не переговоришь, как говорится. А вот женщина тут есть одна — ну очень странная. Чувствуется что-то в ней такое… Ну, Кассиопея просто какая-то!

— Боже мой, Гоша, ну какая еще Кассиопея?

— Ну, которая говорит, а потом все сбывается…

— Может, Кассандра?

— Может, и Кассандра, — миролюбиво согласился Ладушкин. — Ее тут все вроде как юродивой считают.

— Интересно!

— Вот и я о том же. Вам бы послушать, что она говорит.

— А что она говорит?

— Ox! — Ладушкин только вздохнул.

И Светлова поняла, что это непередаваемо. Потому что вздыхал Ладушкин, хорошо знала Аня, крайне редко.

И еще это означало, что ехать придется все-таки ей самой.

— Я-то все больше по контактному общению специалист, а послушать, поговорить — это лучше бы вам.

— Понятно, просто поговорить с человеком — это уже, по-вашему, даже и контактом не назовешь.

И я, стало быть, я — по бесконтактному общению специалист.

«Контакт» на языке Ладушкина означал нечто, после чего человек — тот, с кем в этот контакт вступили — как минимум минут десять находится в отключке.

Это Анна для себя уже уяснила.

Но, прежде чем ехать в такую даль, Светловой очень хотелось кое-что выяснить в Москве.

Точнее, хоть что-то. Это «хоть что-то» она хотела бы узнать о Тегишеве, к которому не подступиться: он, очевидно, из новых бар и, как большинство из них, недоступен. Существовала ли брешь в его бастионе, вот в чем вопрос?

Кроме того, была и другая причина, по которой Анна не могла сразу рвануть на просторы бескрайнего Севера.

Петя прислал с оказией коробку розового вина, длинное письмо с рассказом о вайн-турах и просьбу передать оригинал приглашения одной даме, некой госпоже Козловой. Потому что факса для получения визы недостаточно, а волокита с оформлением и так изрядная.

Аня позвонила по сообщенному ей телефону, надеясь, что как только на том конце провода услышат о приглашении, тут же мигом и откликнутся с радостью, мол: «Мы к вам заедем!», «Где вас найти?»

И все такое.

Но не тут-то было. Светловой ответил голос, очевидно, только что проснувшейся женщины. Голос госпожи Козловой.

— Ах, да, да! Приглашение? Хорошо.

Пауза.

— Ну и?..

Все это означало, что дама вовсе не собиралась мчаться навстречу Светловой и уж в любом случае точно не собиралась сама заезжать за своим же добром.

— Понятно! — протянула она.

Аня глубоко вздохнула.

Все это означало еще, что Светловой предлагалось довести порученное дело до конца.

Но раз Петр попросил, значит, и его тоже попросили — и не довести дело до конца было невозможно.

— Где я могу вам передать документы?

Ей ответили.

И Светлова все поняла: адрес, по которому располагалась недвижимость госпожи Козловой, был изысканный. Не те люди, в самом деле, чтобы вскакивать, мчаться или хотя бы проявить элементарную любезность.

За последние несколько лет в Москве появился такой сорт граждан, которые были искренне уверены, что земля вращается ради них, а другие существуют исключительно для того, чтобы оказывать им услуги.

Аня ехала к госпоже Козловой, а мысли ее были очень далеко: она уносилась к своему Старикову, туда, где был прозрачный легкий воздух, прекрасные старинные здания фермерских домов и виноградники, виноградники, виноградники… Между которыми весело катил по дороге микроавтобус с веселой компанией и Петей Стариковым, путешествующим от одной винной фермы к другой, дегустирующим самые лучшие в мире южноафриканские вина и становящимся час от часу все веселее и веселее.

Реальность же была такова: Анна видела перед собой нескончаемый поток московских машин, толпы движущихся людей и непролазную московскую слякоть.

Она смотрела на всю эту мерзость и нехорошо думала о тех, ради кого она вынуждена была затеять путешествие за город. А это вам не что-нибудь, а Москва — город, из которого еще надо выбираться два часа.

Вот такие небезынтересные наблюдения и мысли. Бывает, что судьба настойчиво вынуждает тебя что-то совершить. Ты чертыхаешься и уворачиваешься, а потом оказывается, что в этой настойчивости что-то есть. Но иногда не стоит увиливать; надо просто сделать то, что тебе предлагается в сложившихся обстоятельствах. То есть как теперь.

У входа в коттедж госпожи Козловой была установлена телекамера, но Светлова совсем не была уверена, что ее кто-нибудь станет особенно рассматривать.

В доме, куда ее пригласили войти, царила такая суета, что присутствующим было явно не до телекамеры: казалось, туда набилось невероятное количество людей.

Правда, довольно быстро выяснилось, что уж их не так и много, как кажется. Просто все присутствующие почему-то хаотически перемещались, при этом громко друг с другом разговаривая.

В общем-то, и всего-то их было ничего. Домработница, дрессировщица, приехавшая тренировать пса, да садовник, постоянно возникающий на пороге с вопросами по поводу устройства «сиренария» — это место, где сирень растет. Слово очень понравилось Светловой, привлекало тем, что никак не смущало привыкшее к нему ухо садовода-профессионала.

Ну и собственно, плюс ко всем вышеперечисленным присутствующим, хозяйка дома, мадам Козлова, и ее дочка Настя.

Собственно, Аня, не испытывающая заранее никакой симпатии к тем, к кому ехала, собралась быстренько ретироваться. Но ее стали удерживать…

Главная же причина, из-за которой она все-таки задержалась, ее саму удивила: ее как-то сразу и невзначай затянула круговерть и суета этого огромного дома, где, как в сказке про репку, все возникали друг за дружкой — дрессировщица, собака, мама, Настя, домработница, садовник… И опять, уже в другом порядке… А весь этот гам и шум перекрывал возмущенный и удивленный возглас, почти крик души:

— Отчего при ежемесячном расходе на хозяйство нескольких тысяч долларов в доме никогда нет в нужный момент туалетной бумаги?

Дочка хозяйки дома, Настя, как быстро выяснилось, готовилась к отъезду. Но не в Южную Африку, куда Козловым прислали приглашение. Туда собиралась Настина мама, которой, собственно, и предназначалось приглашение, переданное Петром. Сама же Настя готовилась отбыть к месту постоянной дислокации — в Англию.

Настя училась в Милфилде, в модном английском учебном заведении, неожиданно ставшем в последние годы особенно популярным среди новой русской знати из-за того, что его «открыли» для страны, отдав обучаться туда своих детей самые первые лица этой страны.

В гардеробной, где Аня разделась, среди немыслимого количества разбросанных кроссовок, тапочек, сапожек и прочего валялись две толстенные тетради, на одной из которых было крупно старательным почти детским почерком выведено: «Business», на другой «Law».

Честно говоря, Светловой интересно было поближе взглянуть и на «новое поколение, выбравшее пепси».

Разница в семь-восемь лет, которая отделяла ее от нынешних шестнадцатилетних, при динамичной нынешней жизни казалась Ане весьма существенной и превращала этих новых маленьких русских в совсем загадочных и не слишком понятных ей существ.