С тобой товарищи - Мария Прилежаева

— Обидно! — горько вздохнул Петровых. — Наверное, Саша и сам пожалел.

— Теперь ты его пожалей! — угрюмо ответил Борис.

Юра Резников презрительно свистнул:

— Наш Володя Петровых — дурней больше нет таких!

— Отделился от класса! Ему доверяли, а он отделился! — возмущались ребята.

Ветер свистел, где-то хлопала незапертая калитка, почти вровень с крышей керосиновой лавки вырос сугроб.

— Что ж, идемте, — сказал Ключарев, повернувшись к ветру спиной и поискав глазами Гладкова.

Кости не было, он остался на сборе. Семиклассники разошлись по домам.

А в пионерской комнате в полном составе собрался двадцать первый отряд. Вадик Коняхин, Вова Горбатов, Шура Акимов — тринадцать мальчиков чинно расселись вдоль стола, покрытого красным сукном. Мальчики преисполнены были сознания собственного достоинства и важности предстоящего события. Под воротничком у каждого алел пышный галстук, ноги, не доставая до пола, мерно раскачивались под столом. В общем, юные пионеры двадцать первого отряда поджидали вожатого в безмятежном расположении духа. А их бедный вожатый стоял в это время за дверью, сраженный приступом непреодолимой застенчивости. Надо было войти и с веселым лицом, непринужденно и бодро сказать: «Здравствуйте, ребята!» Только всего. Но у Кости сердце металось в груди, как выброшенная на берег рыба. Он был подавлен своей собственной робостью. Это грозило катастрофой. Сбор мог не состояться.

Вдруг с противоположного конца коридора донесся звонкий, веселый смех. Костя, как спасению, обрадовался знакомому смеху: Таня Измайлова! Она шла с Колей Богатовым, громко о чем-то рассуждая.

— Костя, ты? Ты не начал еще?

Привычно переплетая быстрыми пальцами кончик пушистой косы, повисшей с плеча, Таня с удивлением смотрела на Костю.

— Костя, уж не боишься ли ты? — догадалась она.

И этот вопрос был тем толчком, который привел Костю в чувство. Правда, ему не удалось улыбнуться, но сердце поутихло в груди.

Он взял себя в руки:

— Сейчас я иду.

— Таня, давай послушаем сбор, — решил внезапно Богатов. — Ты не будешь стесняться, Гладков?

Нет, Костя стеснялся тех малышей, которые его ожидали за дверью, только их!

То, что рядом оказались спокойные, почти взрослые люди, ему прибавило бодрости. Кроме того, войти втроем куда легче, чем в одиночку.

И сбор начался.

— А что мы будем делать? — тоненьким голоском спросил Вадик Коняхин, повторяя вопрос, который недавно оставлен был баз ответа.

— Вы пионеры теперь, — сказал Костя, ужасаясь деревянности тона, каким он произнес эти слова, не зная, куда деть свои длинные, нескладные руки, ища глазами точку опоры. Он нашел ее наконец в массивной чернильнице посредине стола и устремил на нее пристальный взор.

Но все же из той пламенной речи, какую он сочинил вместе с Юлькой и Сашей, сейчас только и вспомнились слова:

— Вы пионеры. Вы должны любить нашу замечательную Родину.

— А мы любим! — ответил Шура Акимов, большеголовый крепыш с невозмутимо ясными, светлыми глазами.

Костя на секунду умолк, соображая, как от вступления, которое получилось столь лаконичным, перекинуть мостик к тому, что он готовился делать. За эту секунду молчания в настроении пионеров произошел перелом. Они слишком долго и торжественно ждали. Они утомились немного от этой торжественности. Им вдруг захотелось поговорить о самых обыкновенных делах. Вадик привстал и с доверчивой улыбкой признался:

— А мы нашли галку с перебитым крылом.

— Не галку — ворону! — живо поправил Вова Горбатов. — Галки на зиму улетают.

— Костя! Мы спрятали ворону на чердаке.

— Костя, ты думаешь, крыло заживет?

— Такая хорошая ворона!

Костя растерянно слушал: ворона не входила в повестку собрания, она вторглась стихийно, перепутав все планы. Ища поддержки, он взглянул на Таню и Колю Богатова. У них веселые лица. Должно быть, не такой большой грех, что ребята немного отклонились от плана?

— Как ты думаешь, Костя, ворону можно приручить?

— Если будете хорошенько улаживать, непременно приручите, — ответил солидно вожатый.

— Тогда я возьму ворону себе, пусть живет у меня в коридоре, — заявил Шура Акимов, невинно глядя на Костю и беспечно болтая ногами в валеных сапогах.

— Хитрый! Пусть будет обшей! — запротестовали ребята. — Будем вместе ухаживать.

Шура раздумывал.

— Нет! Общая мне не нужна. Какой интерес? Я возьму да другую найду. Будет моей.

Вдруг всем стало неловко, а Костя и не заметил, как исчезло то, что его связывало. Он не думал сейчас об авторитете вожатого, он просто рассердился на этого большеголового мальчика, который оказался таким страшным собственником. И что-то обидно напомнило Сашу.

— Так, — сказал он, не ища больше помощи в Танином взгляде и зная твердо, что и зачем хочет сделать. — Предлагаю, ребята, устроим на пустыре ледяную гору. Огромную! Согласны?

— Согласны! — закричали ребята.

— Хорошо. Ты, Шура Акимов, не осилишь большую, ты для себя сделай маленькую.

Серые сапожки под столом перестали болтаться. Шура был озадачен. Озадачен был весь отряд.

— Почему? — удивились ребята. — Почему Акимова не принимать в общую гору?

— Потому что Акимов на своей собственной горке будет кататься со своей вороной один.

Ребята расхохотались, представив такую странную картину.

Смеялась Таня Измайлова. Смеялся Богатов.

Шура Акимов не знал, куда спастись от смеха. С одной ноги у него упал валенок. Воспользовавшись случаем, Шура спустился под стол и долго там обувался. Наконец он выбрался из-под стола и, ни на кого не глядя, сказал:

— Тогда я не буду заводить отдельную ворону, а буду вместе.

Все были удовлетворены таким решением вопроса.

А Костя, вдруг освободившись совсем от застенчивости, произнес экспромтом речь:

— У нас, на нашей Родине, люди всё делают вместе — воюют, учатся, строят. Если кто-нибудь отделится, этот человек всегда очень несчастен. Ему скучно, тяжело без товарищей, он не добьется победы.

Снова вспомнился Саша. На мгновенье на душе стало смутно, нехорошо. Хмуря брови, Костя сказал:

— Я заметил, если человек отделится, получается вред.

Однако пора переходить к делу. Неожиданно Костя легко нашел мостик.

— У нас все люди вместе. В других странах не так. И сейчас вы увидите.

Не дав ребятам опомниться, он задернул на окнах шторы. Он наощупь открыл шкаф — все подготовлено, все под рукой.

В изумительной тишине, от которой по спине побежали, словно электрические искры, мурашки волнения, Костя перетащил на стол эпидиоскоп. Щелк — включен ток, и вот на стене, в четырехугольнике света, возник океан. Высоко к небу вздымаются зеленые волны. Нет, это не штиль. Грозно катится вал, другой, третий, их белые гребни разбиваются одни о другой. Буря! Воет, качается, встает на дыбы океан. Здорово нарисовал его Саша!

— Ого! — сказал кто-то.

И в темноте, не видя глаз, любопытство которых смущало его, слыша только ровное дыхание ребят, Костя осмелел, оживился и вспомнил все, что они с Юлькой сочинили в тот вечер перед турниром.

— Соединенные Штаты Америки. Южный штат Алабама…

И вот… Со стены на пионеров двадцать первого отряда смотрит круглая физиономия черного мальчишки. Мальчишка хохочет. Белые зубы, голубоватые белки круглых глаз, веселые колечки волос надо лбом, широкий лоснящийся нос — все полно смеха. И ребята начинают в ответ хохотать, сначала тихо, потом веселей, громче, громче.

— Меня зовут Сэм, — говорит черный мальчишка. — Давайте дружить.

Говорил Костя, конечно, но в темноте можно все представить, как хочется.

Во всяком случае двадцать первый отряд хором ответил:

— Давай!

Костя сменил в эпидиоскопе картонный квадратик: снова тот же мальчишка, но теперь во весь рост. На нем жалко висят клочья рваной рубашки, на лице его ссадины, глаз заплыл синяком, толстые губы некрасиво повисли. Плачет мальчишка?

— О чем он?

— Будете дружить? — говорит Костя-Сэм.

— Сказали — будем.

— А ты не хулиган? — Это спросил Вадик Коняхин, которого дома укутывали шарфом до самого носа, отпуская гулять, и строго наказывали не водиться с хулиганами.

— Нет. Но я черный.

Кто-то вслух удивился:

— Что тут особенного? Какой он чудной!

— Я не чудной. Все белые ребята меня бьют за то, что я черный.

— Врешь! Он врет! — закричали пионеры двадцать первого отряда.

Они чуть не поссорились с Сэмом, едва подружившись. Но в четырехугольнике света появилась новая фигура — толстая женщина с добрым, грустным лицом. Костя свел на бумагу портрет тетушки Хлои из «Хижины дяди Тома». Тетушка Хлоя вполне подходила к роли матери Сэма.

— У нас с Сэмом беда! — сказала Клэ, уронив на передник черные руки. — Отца Сэма послали на фронт, а меня прогнали с работы…