Стретч - 29 баллов - Дэмиан Лэниган

Пока я спускался по лестнице, у меня в штанах шевелилось и твердело. Двадцать три года! Теория Диапазонов проявляла себя мощно и неудержимо, надо бы собрать новые данные. А вдруг в Принстоне дадут грант и ничего другого мне больше не надо будет делать?

По дороге домой я взвесил свой выбор. Если еще раз заступиться за Сэди, Барт заподозрит неладное, но даже если не заподозрит, все равно не разрешит ей остаться. Почему-то я не мог думать о Сэди спокойно, ужасно хотелось очутиться с ней рядом. После медленно опадающей скуки материнских замашек Мэри и Люси я снова получал удовольствие от женской компании. Сэди невероятно импульсивна, какая уж тут скука. Для такого инертного типа, как я, Сэди просто чудовищно импульсивна. Меня привлекала даже не ее сексуальность, а ощущение движения. Правда, и недостатков хватало. Госслужащая, рыжая, балл ниже 28 и все такое.

У меня также мелькнуло подозрение, что, несмотря на эффектность, Сэди — обычная пустышка, попавшая не на свое место. Я мог сделать ей маленькое одолжение — позволить закрепиться в городе, где ее обижали, выставляли вон и драли работники ресторанов и баров. Как с ней поступить? Как Том поступил бы на моем месте? Гадать было бесполезно, Том настолько далек от мира Сэди, что попросту не знал бы, с чего начать. Скорее всего, он встал бы в позу судьи. Генри, возможно, попытался бы ей помочь, но ручаться не стану. С женщинами было проще. Мэри, Люси, Лотти — да все бабы без колебаний бросились бы на ее защиту.

В области «правильных поступков» я целиком доверяюсь здравомыслию женщин. В отличие от мужчин, они умеют избегать боли. Уж не знаю, откуда это берется — биология виновата или им вдалбливают с детства, — но если нужно облегчить страдания, я смело поддержу женщину, ибо она найдет выход из любого положения. За исключением случаев, когда речь идет обо мне самом, — тут женщины непостижимым образом сбиваются с верного курса и садят сапогом по ребрам без всякого снисхождения. Но, в целом, надо отдать должное женщинам — у мужчин причинять страдания получается намного лучше. И я решил поступить как женщина: выйти завтра на Барта с предложением взять на себя дополнительные смены, если он позволит Сэди доработать.

Мое ьеликодушие отчасти объяснялось уверенностью Тома, что я получу место в «Эмпориуме». Так что добро можно было творить, не думая о последствиях, ведь Чарльз Мэннион скоро выдернет меня из этой дыры. Через неделю после Рождества Сэди все равно бы уволили. Ситуация — верняк. Мне начинала нравиться собственная роль в этой высокоморальной притче. Не только из-за редкой возможности проявить альтруизм, но и потому, что у меня появилась пусть крохотная, но реальная власть над судьбой другого человека. Наверное, эти две вещи — власть, позволяющая оказать помощь, и удовольствие от применения этой власти — были связаны. Если идея верна, то вся жизнь матери Терезы должна состоять из непрерывного оргазма. Выходит, она поехала в Калькутту получать кайф от власти. О себе думала, сучка.

Я посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида.

Оливер, мать его, Харди.

Мелочь

Дома на кухонном столе я обнаружил записку Генри: «Позвони Тому насч. выходных». Том застолбил для меня встречу с Мэннионом-старшим в доме отца у автострады М40. Мне вроде как оказали честь, но я чувствовал скорее страх, чем благодарность. Я полагал, что из-за эскапад на ужине по поводу вздутия живота у Люси приглашение отменили, и не очень сожалел. Они с тех пор не выходили на связь. Да и что мог сказать Том? «Ты для нас умер, не приезжай, теперь мы поняли, какой ты урод, не желаем тебя больше видеть. Кстати, я позвонил отцу, чтобы он отменил интервью. И еще кстати: чтоб ты сдох, бледное северное чмо».

Когда я на следующее утро набирал номер конторы Тома, меня била нервная дрожь. Разве так положено чувствовать себя человеку, который звонит лучшему другу? Наглый клерк с выговором кокни продержал меня на линии минуту или две. Я представил себе, как Том репетирует тон отеческого порицания и хмурый взгляд, готовясь отчитать меня как следует и затем вышвырнуть вон из своего золотого круга.

— Фрэнк, привет. Извини, что заставил ждать. Я на конференции.

— Ничего. Генри оставил записку. Ты хотел поговорить со мной насчет Рождества?

— Да, каверзный вопрос. Мы хотели оставить за тобой возможность не приезжать.

— То есть как это?

Вот оно. A rivederci, Фрэнк.

— Люси пригласила Мэри, и я подумал, что тебе будет непросто, и поэтому решил оставить тебе путь к отступлению.

Как она посмела? Она и с Мэри-то познакомилась через меня. Меня бесит, когда воруют моих знакомых.

— А Мэри знает, что я тоже буду?

— Да. Она сказала, что ей нет никакого дела, приедешь ты или нет.

Мэри прекрасно знала, что мне было дело, да еще какое.

— И ты ей поверил?

— Я с ней не разговаривал. Это все Люси устраивала.

Трусливые убийцы всегда прикрываются чьим-то приказом.

— Она пробудет у вас все выходные? Может, мне приехать в пятницу и уехать в субботу до ее появления?

— Нет, мы пуда, в общем-то, вместе поедем. Ты слышал? Она недавно квартиру купила в Ноттинг-Хилл, нам как раз по дороге, так что мы вместе поедем.

Я знал, что Мэри хотела купить квартиру где-нибудь, но не в Ноттинг-Хилл же. Она всегда считала этот район слишком столичным и неблагополучным. Правда, сейчас он обуржуазился. Теперь все, переезжая из Фулхэма дальше по Шепардс-Буш-роуд, жгут у обочины дешевую мебель из «ИКЕА».

— Если ей все равно, то мне и подавно. Однако не стоит селить нас в одну комнату.

— Вопрос щекотливый, Фрэнк Она приезжает с парнем.

Я постарался не зарычать сквозь сжатые челюсти.

— С парнем? И кто же он?

Почему? Где? Когда? Как часто? Сколько раз?

— Его зовут Дэвид. Неплохой мужик Рекламой занимается. Вот только не помню, то ли продюсер, то ли режиссер. Люси знает.

Теперь понятно, что я имел в виду, говоря о непостижимости, неожиданности благородных порывов и ударов сапогом по ребрам? Вдобавок этот козел работает в рекламе! Бог меня любит.

— Значит, ты с ним уже встречался.

— Да-а (шмыг-шмыг носом), мы приглашали их на ужин несколько раз. Они, собственно говоря, у нас и познакомились.

— Вы их спарили?

— Слишком сильно сказано, Фрэнки. Люси подумала, что они могут подружиться, и они подружились. Он к ней переезжает.

Том, похоже, решил меня доконать.

— Переезжает? И как давно они вместе?

— Несколько месяцев. Месяца три-четыре, по-моему.

— И уже переезжает?

— Слушай, Фрэнк, я знал, что тебе будет нелегко, поэтому и позвонил.

— Вы просто неподражаемы, все трое!

— Ну зачем ты так, Фрэнк.

— Том, у меня тоже для тебя есть новость. Я слышал, что Люси собирается уйти от тебя к валютному дилеру.

— Что-о-о?!

— Ну зачем ты так, Том.

— Хорошо-хорошо, я тебя понял. Просто постарайся вести себя спокойнее.

Я старался. Тяжело дыша через нос, я закурил «Страйк».

— Я тебе позже перезвоню, ладно, Том? Мне нужно остыть.

— Конечно. Извини, Фрэнк Перезвони позже. А я пока позвоню Люси, узнаю насчет времени обеда и расскажу ей, как обстоит дело.

Я повесил трубку. Воображаю, какие мыслительные процессы протекали в голове Люси и Мэри, прежде чем они додумались до такого. Когда разрыв стал окончательным, Мэри сказала, что мы останемся друзьями. Помнится, уставившись в пол, я осенил ее знамением на манер святого отца.

— Мы навсегда останемся друзьями, Фрэнк Мы еще будем встречаться.

Я прохрипел согласие, но лишь потому, что считал его частью ритуала. Все произносят эти слова, но всерьез их никто не принимает. Потом Мэри еще несколько раз звонила, но я никогда не звонил в ответ. Любая новая встреча была бы пыткой, состоящей из слезливых воспоминаний и едких упреков, по крайней мере с моей стороны. Встречи в пабах, расставания на стоянке машин, неуклюжие затянувшиеся объятия, унылое возвращение домой на метро меня не прельщали.

История нашей любви — сплошная меланхолия, но будь во мне чуть больше зрелости, я мог бы извлечь из нее кое-какие полезные уроки.

Наши с Мэри отношения делятся на три периода: ранний, поздний и блюзовый. Последний был вялым и безрадостным, зато первый — розовощеко-бодреньки м.

Мэри поступила в университет годом позже — в 1986-м, и я ее долго не замечал, пока не наступил летний семестр. Чем меня покорила Мэри, так это своим преображением. Увидев ее первый раз, я решил, что она — обычная серость: толстые свитера, эластичные джинсы, черные замшевые ботинки и волосы, перехваченные сзади тонким черным бантом. К июню, когда мы начали встречаться, Мэри превратилась в хипповую чувиху в прозрачных тряпках (для лета — самое то) с длинными, завитыми волосами. Она даже прочертила карандашом для бровей след слезы на щеке. Мэри по сей день считает, что я преувеличиваю степень ее преображения, — зачем спорить? Какой смысл поступать в университет, если не наряжаться и не цеплять на себя разные маски? Она выросла в Уимблдоне, в семье юриста и авторши кулинарных опусов. Семья была не так богата, как можно предположить по этим занятиям, но и не бедствовала — новая «вольво» каждые два года, все трое детей в частной школе, свои полкоттеджа в Дордони. Родители Мэри были добрыми либеральными тори, и к их потомству точнее всего подходило выражение «выдержанное во всех отношениях».