Война роз. Воронья шпора - Конн Иггульден

Дубовая рощица на холме была еще молода, деревья не успели вырасти. Они не образовывали преграды зрению, хотя на их ветвях еще оставались золотые и красные листья. Дубки эти, вне сомнения, посадил какой-то фермер, все еще помнивший о языческих обрядах, господствовавших на Оловянных островах до того, как христиане приплыли к их белым утесам. Глостер заморгал, припоминания названия, почерпнутые им из старинных книг, тут же возникших в его памяти. Греки называли этот холодный и сырой край Касситеридами, Оловянными островами, римляне – Альбионом и Британнией. Сажать деревья на высоких местах прежде было в обычае, о котором знал Ричард, и, перед тем как спрыгнуть с коня, он почтительно прикоснулся ко лбу в знак уважения к духам этой земли. Лучше забыть про гордость, тем более теперь, когда на них с королем объявлена охота.

– Вон там, на западе! – крикнул, указывая, один из его людей.

Герцог обернулся через левое плечо, и сердце его екнуло. На втором дне пути их едва не застали врасплох, когда они, забыв про осторожность, разъезжали по деревням. Ричард поежился, вспоминая близость смерти и собственную слепоту, осуждая за беспечность себя и брата.

Мало того, что Уорик и Дерри Брюер заплатили своим лазутчикам, чтобы те забирались в деревни и прикалывали к дубовым дверям общественных зданий свои возмутительные воззвания, так они еще нашли время собрать на севере войско, способное раздавить отряд короля. Тем не менее Эдуард сделал первый ход, избежав капкана, который поставил бы его войско между молотом и наковальней…

Ричард гневно тряхнул головой. Из-за здешних туманов и бесконечных дождей они так и не сумели понять, сколько человек преследуют их. Конечно, врагов было много больше, чем они могли бы остановить и разорвать в кровавые клочья. Королевская охота не могла вырваться из удавки – и каждый день продвижения на юг приближал их к Уорику, войско которого шло по лондонской дороге. Ловкая хватка, подумал Глостер, продуманная людьми, знавшими достоинства и слабости его брата. Ни один французский тиран не смог бы добиться ничего подобного, особенно на английской почве. Только английские изменники способны реализовать столь тонкий замысел, добиться такого результата… Лишь эта мысль согревала Ричарда под проливными дождями. Всего за несколько критических дней Эдуард превратился из беззаботного пьянчуги в преследуемого сворой собак оленя. Жестокое преображение.

Поле вдали словно зашевелилось. Три колонны промокших насквозь солдат струйками пролитого масла текли по равнине по направлению к монарху и его окружению. Они находились самое большее в паре миль от королевской охоты – точнее было трудно сказать за пеленой тумана и мороси. Ричард подумал, что эти всадники и пешие, бредущие с опущенными головами, могут и не заметить остановившийся на холме отряд короля. Знамена Эдуарда все еще были развернуты: с белой розой, пылающим солнцем и тремя львами английской короны. Гордость не позволит брату опустить свои знамена, хотя дождь давно заставил их поникнуть.

Глостеру и в голову не могло прийти, что спутники Эдуарда могут показаться грозной силой. Издали королевская охота казалась пятнышком на склоне холма, запятой, от которой отходил хвост усталых, дрожащих от холода людей, пытающихся укрыться от дождя и ветра за крупами коней.

– Тогда поехали, – приказал Эдуард. – На восток. Видите вон там небольшую дорогу? Правим на нее и будем надеяться, что нас ждет там булыжник и гравий после этой грязи.

Как бы отзываясь на слова короля, дождь припустил с удвоенной силой, заставив вновь оказавшихся в седлах всадников склонить головы к конским шеям; он ослеплял их, лупил по ним каплями, изматывал душу. Нет упоения в участи преследуемой жертвы…

Когда передовые всадники вновь оказались на ровной земле, Ричард окинул взглядом грязную колонну людей своего брата, выползавшую с поля. Он заметил, что граф Вустер отстал: сырость и лихорадка настолько лишили его сил, что он больше не мог угнаться за остальными. Мастифы и борзые с подвязанными мордами – чтобы не сообщили своим лаем врагам о присутствии охотников – трусили среди всадников. Ричард тряхнул головой, пытаясь прогнать одолевавшее его отчаяние. Ливень сгустил и туман, так что герцог больше не видел преследователей. Он прикусил губу и поехал дальше. На севере на них были расставлены сети, на юге их ждал Уорик. Им оставалось только бежать на восток, и Глостер знал, что Эдуард подумывает о портах Норфолка.

Но даже сама мысль об этом казалась позорной… Неужели короля Англии, победителя при Таутоне, можно обратить в бегство, можно заставить искать спасения на корабле? Ричард с нарастающим сомнением вглядывался в собственное будущее. Он не оставит брата, об этом не может быть речи. Однако такое решение будет стоить ему всего. Если Уорик восстановит на троне Ланкастера, сыновья Йорка будут объявлены изменниками… Их лишат всех прав и почестей.

Герцог Глостер поежился под весом кольчуги и сырого плаща. У него не было ни жены, ни детей. Вся честь его заключалась в собственном брате, пузатом и рослом пьянице. И тем не менее он не покинет Эдуарда даже в том случае, если им придется оставить землю, на которой с давних времен рос и процветал их род. К собственному удивлению, он обнаружил, что подобная перспектива рождает в его душе боль, заставляет его желудок съеживаться в комок. Он не хотел расставаться с собственным домом. Ощущение это жило в его костях.

А потом Ричард заснул в седле, осознав это, когда, вздрогнув, проснулся и стал оглядываться вокруг, проверяя, заметил ли это еще кто-нибудь. Дождь хлестал холодными струями, пробудившими его ото сна. Эдуард, поникнув, как пленник, и мотая головой, по-прежнему ехал чуть впереди. Глостер нахмурился: пожалуй, следовало сказать брату, чтобы тот принял более бодрый вид. Гнев вернул долю тепла в его озябшие руки. Рассвет – жестокое время, освещающее все недостатки. Протрезвев и получив неделю на то, чтобы разослать верных гонцов, Эдуард мог собрать нужное ему войско. Молодые люди, стремящиеся к славе и чести, всегда искали его – рыцари и лорды, предпочитающие иметь на престоле здорового короля вместо хилого Ланкастера.

Однако враги подстроили Эдуарду идеальную ловушку и в таких количествах хватали его за пятки, что он не мог собрать достаточно людей, чтобы остановиться. Подобно осажденному псами медведю, король не имел и возможности передохнуть: ему приходилось терпеть все эти выпады и уколы, наносившиеся ему из-за пелены дождя.

Повинуясь порыву, Ричард ударил коня пятками, хотя тело его онемело от усталости, а в мыслях царила свинцовая пустота. Конь его всю ночь брел по раскисшей земле через лиственные заносы. Герцог предполагал, что задремывал уже не раз, однако не помнил этого. Единственной сохранявшей чувствительность частью его тела была спина – она вся горела; нехватка отдыха и сна настолько обострила боль, что когда конь спотыкался, всаднику приходилось прикусывать губу, чтобы не закричать.

Поравнявшись с Эдуардом, Ричард протянул руку, чтобы хлопнуть брата по плечу. Однако прикосновение заставило монарха отшатнуться, и на лице его застыла отрешенная белая маска, какой Глостеру еще не приходилось видеть. Действительно, лицо короля прежде было суше. За десять прошедших после Таутона лет оно обросло розовой мягкой плотью, словно плащ, укрывшей того жестокого воина, каким он был прежде.

– Они затравят меня, как зверя, Ричард, – едва слышно проговорил Эдуард, – если им нужно именно это. Затравят, заставят остановиться, повернуться и драться, и их будет слишком много против меня одного. Таким будет мой конец. Наверное, тебе лучше оставить меня. У Уорика нет причин гневаться на тебя. Уходи. А я останусь. Я не могу оставить Англию украдкой… как вор.

Эдуард покачал головой, погрузившись в жалость к себе самому, что, с точки зрения Ричарда, было столь же отвратительно, как и охотящиеся на них армии. Он стиснул зубы: боль под лопаткой невовремя обожгла его, а проклятая кость выпятилась и уперлась в доспех. Теперь отдыха уже не будет, герцог знал это. Пройдет не одна неделя, прежде чем он сумеет спокойно сесть. И, скрипнув зубами, Глостер обнаружил, что на языке оказался отломившийся кусочек зуба.

Где-то позади на скорбной ноте оленьими голосами запели трубы. Укол страха заставил Ричарда повернуться, однако утренние туманы не прятали в себе чужих знамен. Тем не менее даже воинский опыт не позволял герцогу избавиться от страха перед преследователями.

Посмотрев назад, Ричард нахмурился. Находясь в подобной ситуации, в холоде, под проливным дождем, между жестокими врагами, он не стал бы винить сторонников своего брата, если б ночью они отделились от его отряда. Тем не менее они остались, упрямо соблюдая принесенные клятвы и нимало не сомневаясь в том, что Эдуард как-то вывернется и на этот раз. Моргая под текущими по лицу струйками дождя, Глостер решил, что это безумие. Сам он сумел бы многого достичь с подобной верностью, если б она находилась в его распоряжении.