Дети свободы - Марк Леви

– Жак, черт возьми, глянь вперед! - кричит Эмиль.

Впереди, на перекрестке, полицейские устроили заслон: наверняка тот, кому они дали сбежать, успел вызвать подкрепление. Жак выхватывает револьвер, спускает курок, но слышит только сухой щелчок. Метнув взгляд на оружие, но не теряя при этом равновесия и не упуская из виду цель, он видит открывшийся барабан - еще повезло, что не вылетели патроны. Жак колотит пистолетом о руль велосипеда и, вернув обойму на место, трижды стреляет; полицейские разбегаются, освободив дорогу. Жак догоняет Эмиля.

– Да ты весь в крови, старина.

– У меня сейчас башка лопнет, - бормочет Эмиль.

– Малыш упал с велосипеда, - сообщает Жак.

– Так, может, вернемся? - спрашивает Эмиль, собираясь затормозить.

– Жми дальше! - приказывает Жак. - Они его уже сцапали, а у меня только две пули осталось.

По улицам разъезжают полицейские автобусы. Эмиль опускает голову и старается ехать как можно быстрей. Если бы не спасительный ночной мрак, окровавленное лицо сразу выдало бы его. Эмилю очень плохо, страшная боль сверлит, жжет огнем голову, но он старается ее превозмочь. Их молоденькому товарищу, упавшему наземь, придется куда хуже: его ждут пытки. И когда на его голову обрушатся удары, крови будет гораздо больше.

Кончиком языка Эмиль нащупывает во рту кусочек металла, пробившего щеку. Осколок его собственной гранаты - вот идиотство! Но он специально подошел как можно ближе, иначе был риск промахнуться.

Задание выполнено; если я теперь сдохну, что ж, тем хуже, думает Эмиль. Голова у него кружится, глаза застилает багровая пелена. Жак видит, как велосипед Эмиля клонится набок, он подъезжает вплотную, хватает друга за плечо.

– Держись, мы уже почти дома!

Навстречу им бегут полицейские, они спешат туда, где прогремел взрыв. На парней никто не обращает внимания. Последний перекресток, спасение уже совсем близко, через несколько минут можно сбавить скорость.

В дверь барабанят, я открываю. На пороге Эмиль с окровавленным лицом, его поддерживает Жак.

– Стул найдется? - спрашивает он. - А то Эмиль что-то приустал.

И только когда Жак закрывает за собой дверь, я обнаруживаю, что в их группе одного не хватает.

– Нужно вытащить у него из щеки осколок гранаты, - говорит Жак.

Он прокаливает лезвие своего перочинного ножа на огоньке зажигалки и делает надрез на щеке Эмиля. Боль становится невыносимой, она буквально пронзает сердце и доводит до обморока; в эти мгновения я поддерживаю Эмилю голову. Эмиль борется с накатывающим бесчувствием, он не хочет терять сознание, он думает о том, что произойдет в ближайшие дни, о тех ночах, когда его попавший в беду товарищ подвергнется пыткам; нет, Эмиль не поддастся слабости. И в тот миг, когда Жак вырывает железный осколок из щеки Эмиля, тот вспоминает лежащего посреди мостовой немецкого солдата, разорванного в клочья его бомбой.

10

Вот и прошло воскресенье. Я повидался с братом; он совсем отощал, но не жалуется на голод. У меня больше язык не поворачивается называть его младшим братишкой, как прежде. За эти несколько дней он очень возмужал. По правилам безопасности, мы не должны рассказывать друг другу о проведенных акциях, но я и без слов читаю в его глазах, какую суровую жизнь он ведет. Мы сидим на берегу канала и говорим о нашем доме, о прошлой жизни; увы, даже от этих воспоминаний его взгляд не смягчается. И нашу беседу то и дело прерывают долгие паузы. Вдалеке над водой бессильно качается на погнутых опорах подъемный кран - у него вид агонизирующего больного. Возможно, это дело рук Клода, но я не имею права спрашивать его об этом. Он догадывается, о чем я думаю, и говорит с усмешкой:

– Это ты его так уделал?

– Нет, я думал, это твоя работа…

– Я вывел из строя шлюз чуть выше по течению и могу гарантировать, что он не скоро опять заработает, но что касается крана, я тут ни при чем.

Нам достаточно было посидеть вот так, рядышком, всего несколько минут, и мы снова почувствовали наше родство, и он снова стал моим младшим братишкой. Он говорил таким тоном, как будто извинялся за глупую проделку - взрыв шлюзового устройства. А ведь он на много дней прервал доставку важных запчастей для немецкого военного флота, которые переправлялись по каналу из Атлантики в Средиземное море! Клод смеялся, я потрепал его по взъерошенным волосам, и меня тоже разобрал смех. Иногда братская солидарность бывает сильнее любых запретов. Погода стояла ясная, да и голод брал свое. Ладно, запрещено так запрещено, тем хуже.

– Как ты отнесешься к прогулке в район площади Жанны д'Арк?

– Это еще зачем? - с подозрением спросил Клод.

– Ну, например, поесть чечевичного супчика.

– На площади Жанны д'Арк? - переспросил Клод, подчеркивая каждое слово.

– А ты знаешь какое-нибудь другое место?

– Нет, но если нас там засечет Ян, знаешь, что нам будет?

Я попытался было разыграть непонимание, но Клод раздраженно пробурчал:

– Не знаешь, так я тебе скажу: мы рискуем испортить себе воскресенье.

Нужно заметить, что вся наша бригада получила строжайшие инструкции относительно бистро на площади Жанны д'Арк. Кажется, это заведение первым обнаружил Эмиль. Оно обладало двумя преимуществами: там можно было поесть за сущие гроши, почти даром, и к тому же досыта; одно это ощущение стоило всех изысканных блюд в мире. Эмиль не преминул сообщить адресок ребятам, и мало-помалу бистро стало ломиться от посетителей.

Как-то раз, проходя мимо, Ян с ужасом заметил, что в зале обедает чуть ли не вся его бригада. Одна полицейская облава - и нам всем каюк. В тот же вечер нас вызвали тапи militari [9] к Шарлю, и каждому досталось по первое число. Отныне посещение бистро под вывеской "Тарелка супа" было нам категорически запрещено, под страхом суровой кары.

– Я вот о чем думаю, - шепнул Клод. - Если никто не имеет права туда ходить, значит, никто из наших нас там не засечет?

Братишка рассуждал вполне логично. Я ждал продолжения.

– А если мы туда пойдем и никто из наших нас не засечет, мы не подставим никого из бригады, разве я не прав?

Трудно было возразить на столь убедительный довод.

– И если мы побываем там вдвоем, ты и я, никто об этом не узнает, и Ян не будет нас ругать.

Вот видишь, как здорово работают мозги на пустой желудок, истерзанный постоянным голодом. Я обнял брата за плечи, и мы, оставив канал, направились к площади Жанны д'Арк.

Войдя в бистро, мы оба испытали жуткий шок. Все члены нашей бригады, видимо, рассуждали так же, как мы; да нет, какое там "видимо", - все были тут как тут и преспокойно обедали; зал был почти полон, свободными оставалась всего пара стульев. Но самое интересное, что эти свободные места были аккурат рядом с Яном и Катрин, их любовное свидание стало предметом всеобщего интереса, и поделом! Ян сидел с мрачной физиономией, а окружающие пытались кое-как сдержать разбиравший их хохот. В то воскресенье хозяин бистро, наверное, очень удивлялся, с чего это все клиенты в его заведении корчатся от смеха, хотя вроде бы и не знакомы между собой.

Я первым перестал веселиться: ситуация, конечно, была забавная, но я заметил в глубине зала Дамиру с Марком; они тоже обедали "наедине". А раз Ян попался на глаза товарищам в этом запретном месте, да еще в компании с Катрин, у Марка не было никаких причин лишать себя удовольствия от встречи с Дамирой; я увидел, как он взял Дамиру за руку и она ее не отняла.

Пока мои любовные мечтания обращались в прах над тарелкой псевдочечевицы, все остальные, пригнувшись к столу, утирали слезы от смеха. Катрин поначалу прикрывала лицо своей косыночкой, но в конце концов и она, не выдержав, захохотала во весь голос, чем сильно подняла и без того радостное настроение зала; даже Ян и хозяин последовали ее примеру.

Вечером я проводил Клода домой. Вместе мы прошли по узкой улочке, где он жил. Садясь в трамвай, я обернулся, чтобы еще раз увидеть его мордашку перед тем, как ехать в свою унылую конуру. Но он не оглянулся, да так было и лучше. К себе домой возвращался уже не мой младший братишка, а взрослый мужчина, которым он стал. В тот воскресный вечер мне было черт знает как тоскливо.

11

Эти выходные были последними в июле. Настало утро понедельника - 2 августа 1943 года. Именно сегодня мы отомстим за Марселя: Лепинас будет убит, как только выйдет из дома, как обычно, в половине четвертого - единственный момент, когда его можно застичь.

Катрин встала утром с каким-то тяжелым предчувствием: ее мучит тревога за участников этой операции. Неужели от нее ускользнуло что-то важное? Может, в машине, припаркованной перед домом Лепинаса, сидят полицейские, а она их не заметила? Она снова и снова мысленно перебирает все подробности слежки на минувшей неделе. Сколько раз она прошла по той респектабельной улице, где живет прокурор, - сто или больше? Чтобы отогнать мрачные мысли, Катрин решает отправиться во Дворец правосудия - туда наверняка сразу дойдут известия об акции.