Американская трагедия. (Часть 1) - Драйзер Теодор

– Завтра вечером мы устраиваем у Фриссела очередной кутеж, – сказал ему Ретерер. – Хочешь пойти, Клайд? Ты еще ни разу с нами не пировал.

К этому времени Клайд уже освоился с атмосферой отеля и почти избавился от своей прежней нерешительности. Старательно и не без пользы для себя подражая Дойлу, он обзавелся новым коричневым костюмом, кепкой, пальто, носками, булавкой для галстука и ботинками, по возможности такими же, как у его ментора. И костюм очень шел ему, чрезвычайно шел, – он казался теперь привлекательнее, чем когда-либо: не только его родители, но и младший брат и сестра были удивлены и даже потрясены происшедшей с ним переменой.

Как сумел Клайд так великолепно одеться и так быстро? Сколько все это стоило? Не наделал ли он ради этого преходящего великолепия слишком больших долгов в надежде на будущий заработок и благоразумно ли это? Ему могут потом понадобиться деньги. И другие дети тоже во многом нуждаются. Да и подходящая ли моральная и духовная атмосфера в этом отеле, где его заставляют работать так много и задерживают каждый вечер так поздно, а платят так мало?

На все это Клайд отвечал (довольно умело), что все идет хорошо, что работа не слишком тяжелая. Его костюм вовсе не так уж хорош, – посмотрела бы мать на других мальчиков. Он тратит не слишком много. И, во всяком случае, все это куплено в рассрочку, и он может расплачиваться постепенно.

Но ужин! Это уже совсем другое дело. Пирушка, вероятно, затянется допоздна, и как он тогда объяснит матери и отцу свое долгое отсутствие? Ретерер говорил, что веселье кончится не раньше трех-четырех часов ночи; впрочем, Клайд, конечно, может уйти в любое время. Но хорошо ли расстраивать компанию? Да, но, черт возьми, большинство из них не живет в семье, как Клайд, а если и живут, то родителей – например, мать Ретерера – мало беспокоит, чем заняты дети. Но все же благоразумное ли это дело – такая поздняя пирушка? Все его новые друзья – и Хегленд, и Ретерер, и Кинселла, и Шил – выпивают и не видят в этом ничего дурного. Глупо с его стороны думать, что это так опасно – выпить немножко, как все они делают в таких случаях. И потом, ведь он может не пить, если не захочет. Он пойдет, а если дома спросят, он скажет, что пришлось задержаться на работе. Почему бы ему когда-нибудь и не прийти поздно домой? Разве он теперь не взрослый человек? Разве он не зарабатывает больше всех в семье? Пора бы ему вести себя так, как хочется.

Он уже начал ощущать всю прелесть личной свободы, уже предвкушал восхитительные приключения, и теперь никакие материнские предостережения не могли его удержать.

Глава IX

И вот настало время веселой пирушки с участием Клайда. Как говорил Ретерер, она должна была состояться у Фриссела. И Клайд, уже успевший подружиться с товарищами по работе, был ужасно доволен и весел. Ведь для него настала новая жизнь. Всего несколько недель назад он был совсем одинок: ни одного друга, почти никаких знакомых среди сверстников! И вот – так быстро – он собирается на шикарный ужин в такой интересной компании!

Клайду, верному иллюзиям юности, ресторан показался гораздо привлекательней, чем он был на самом деле. Этот ресторан был по сути чем-то вроде хорошей американской закусочной доброго старого времени. Стены были густо увешаны старыми афишами и портретами актеров и актрис с их автографами. Здесь прекрасно кормили, притом хозяин отличался радушием, и потому ресторан стали охотно посещать заезжие актеры, политические деятели, местные дельцы, а за ними и все, кого тянет ко всему новому, хоть немного не похожему на то, что уже приелось.

И мальчишки-рассыльные, которые не раз слышали от возчиков и шоферов такси, что ресторан Фриссела – один из лучших в городе, выбрали его для своих ежемесячных пирушек. Отдельные блюда стоили здесь от шестидесяти центов до одного доллара. Кофе и чай подавались только целыми кофейниками и чайниками. Здесь можно было получить любые напитки. Налево от главной залы находилась полуосвещенная комната с низким потолком и большим камином, куда обычно удалялись мужчины: после обеда они садились здесь у огня, курили и читали газеты; эта комната больше всего восхищала мальчишек из «Грин-Дэвидсона». Здесь они чувствовали себя как-то старше, более опытными, более значительными – настоящими светскими людьми. Ретерер и Хегленд, к которым Клайд очень привязался, равно как и большинство остальных, считали, что во всем Канзас-Сити и впрямь не найти лучшего места.

И вот в назначенный день Хегленд, Ретерер, Пол Шил, Дэвис Хигби (тоже мальчик из отеля), Артур Кинседла и Клайд, получив свой месячный заработок и освободившись в шесть часов вечера, собрались на углу подле аптекарского магазина, где Клайд вначале искал работу, и веселой, шумной компанией отправились к Фрисселу.

– Слыхали, какую штуку сыграл вчера с нашей конторой один парень из Сент-Луиса? – спросил Хегленд, обращаясь ко всем сразу, когда они двинулись в путь. – В субботу заказывает по телеграфу из Сент-Луиса номер для себя и для жены – гостиную, спальню и ванную, и велит поставить в комнате цветы. Мне сейчас рассказал Джимми, номерной клерк. Потом он приезжает сюда со своей девочкой, и они записываются как муж и жена, – понятно? А девчонка премиленькая, я видел. Нет, вы слушайте! Прожил он в отеле три дня, наши уж стали коситься на него – понимаете, обеды в номер и все такое. Потом в среду приходит он в контору и говорит, что его жена едет назад в Сент-Луис и что ему теперь не нужен такой номер – хватит и одной комнаты, и чтоб перенесли его сундук и ее вещи в новую комнату, пока жене не пора будет на поезд. А сундук-то вовсе не его, а тоже ее, – понятно? И никуда она не едет и знать ничего не знает. А едет-то он. Натянул всем нос, понятно? И бросил ее с сундуком и без единой монетки. Понятно? А теперь они ее не выпускают с ее сундуком, а она плачет да друзьям шлет телеграммы. А платить-то уйму надо. Видали вы этакое? Цветы в комнату! Розы! И по шесть раз еду в номер носили, ну и пил он тоже, ясное дело!

– Я знаю, кто это! – воскликнул Шил. – Я носил ему вино. Так я и знал, что тут что-то неладно. Уж очень он был вежливый и говорил чересчур громко. А на чай только и дал, что десять центов.

– И я его помню, – сказал Ретерер. – Он велел мне принести все чикагские газеты за понедельник и тоже дал только десять центов. Он мне сразу показался пройдохой.

– Да, сели они с ним в калошу, – сказал Хегленд. – А теперь стараются вытянуть деньги из нее. Ловко?

– Мне она показалась лет восемнадцати – двадцати, не больше, – вставил молчавший до сих пор Артур Кинселла.

– А ты их видел, Клайд? – спросил Ретерер; он вообще покровительствовал Клайду и теперь старался ободрить его и втянуть в общий разговор.

– Нет, не помню, – ответил Клайд. – Наверно, меня к ним не посылали.

– Ну, значит, ты упустил случай поглядеть на редкую птицу. Он такой высокий, в длинном черном английском пальто, котелок надвинут на глаза, и светло-серые гетры. Видали бы вы, как он разгуливает, да еще с тросточкой! Я сперва думал, это какой-нибудь английский герцог. Нужно только вырядиться во все английское, да говорить погромче, да всеми вокруг командовать, – и клюнет: кто угодно поверит.

– Это верно, – заметил Дэвис Хигби. – Хорошая штука английский стиль. Я бы и сам не прочь так приодеться.

Они дважды завернули за угол, пересекли одну за другой две улицы и наконец всей компанией вошли к Фрисселу. Клайда ослепил яркий свет, отражавшийся на фарфоре, на серебре, на лицах обедающих, он был оглушен жужжанием голосов и звоном посуды. Никогда еще, если не считать отеля «Грин Дэвидсон», не был он в таком месте. Да еще с такими сведущими, опытными ребятами!

Они прошли к столикам, которые расставлены были перед длинным кожаным диваном, тянувшимся вдоль стены. Метрдотель, узнав завсегдатаев – Ретерера, Хегленда и Кинселлу, распорядился сдвинуть вместе два столика и подать стаканы, хлеб и масло. Компания расселась: Клайд с Ретерером и Хигби – на диване у стены, Хегленд, Кинселла и Шил – напротив них.