Скрижали - Владимир Файнберг

У порога Стах снял и оставил обувь. Артур последовал его примеру.

В носках они вступили на ковёр, опустились на длинные узкие подушки.

— Фархад с барашками в горы пошёл. — Хозяйка подала каждому по большой пиале, до краёв наполненной чем‑то белым. — Если б знал, что Иван Степанович заедет… А теперь только через два дня будет.

— Ты пей, пей, — сказал Стах, — это чал — ряженка из верблюжьего молока.

— Узнаю, — Артур отпил густую прохладную жидкость, — в прошлый приезд сподобился, когда везли дарить макулатуру колхозным детям. Да я тебе рассказывал, помнишь?

— Эх, Артур, тот председатель давно сидит. Как раз под площадью, где твои пионеры хлопались в обморок, оказался зиндан — подземная тюрьма. Вход в неё был прямо из подвала правления. Там пытали, пороли плетью.

— Тот самый колхоз? Я ведь читал в газетах! Как ты думаешь, родственник Бобо Махкамбаева, Второй, знал об этом?

— Вполне был в курсе. На следствии давал показания.

— И сколько лет ему присудили?

— А он проходил как свидетель. Сейчас глава концерна «Шелковый путь». Скупает по всей Азии коконы шелкопряда, продаёт куда‑то, в Японию, что ли.

Они допили чал, поднялись.

— Куда вы? Куда? — нагнала у выхода хозяйка. — Быстро шурпа будет. Скоро, совсем скоро.

— Спасибо. Ехать пора. — Стах подозвал её к газику, достал с заднего сиденья пакет. — Фархад просил лампочки. Держи.

Женщина прижала пакет к груди, долго смотрела вслед машине.

…Солнце начало склоняться к западу. Било в глаза. Кое–где со стороны пустыни шоссе было присыпано песчаными взлизами. А слева тянулись и тянулись зеленеющие кишлаки предгорий, за которыми стоял хребет.

— Она — учительница, он — из этих мест, после армии егерем у меня работал на втором участке вместе с Юсуфом. Детей у них нет, такое дело. Хороший парень, здоровый, она, по–моему, просто красавица. Целая трагедия. Родственники их заели. Они и отселились в этот сарай. Из кишлака — в пустыню. — Стах вздохнул. — Кого ни возьмёшь, у каждого беда.

— Глупость это, а не беда. — Артур приспустил заслонку от слепящего солнца. — Вовсе не обязательно каждому быть женатому, каждой семье иметь детей. Даже умирать — не обязательно.

— Это как? Что‑то загибаешь.

— Ничуть. Страшная вещь — стадное чувство. Вот представь себе: у человека появился внук. Человек автоматически становится дедушкой. Все близкие воспринимают его теперь именно как дедушку: «Ой, дедушка, тебе уже пятьдесят, шестьдесят. Отдохни, поспи, прими лекарство, иди на пенсию». Искренне любящие родственники, сами того не понимая, изо всех сил загоняют человека в могилу. А он чувствует себя сорокалетним! А он хочет и может работать. Но вот ему справляют юбилей, дарят стариковские подарки, короче говоря, внушают информацию о близкой смерти. Ибо все уверены, что где‑то к семидесяти–восьмидесяти он обязательно должен помереть. Не должен, Иван Степанович! Не должен. Но проклятая информация массового сознания срабатывает, он начинает быстро вянуть, стареть. И любая болезнь становится поводом для смерти.

— Значит, не обращать внимания? — усмехнулся Стах.

— Не все так просто. Эта информация воспринимается не столько разумом, сколько клетками организма… Они тоже обладают сознанием.

— Тогда, Артур, нет выхода.

— Почему же? Нужно жить среди людей продвинутых, понимающих суть бытия, того, что на самом деле происходит. Гляди! Перегорожено!

Впереди поперёк ленты асфальта цепью стояли солдаты–пограничники, вооружённые автоматами. Слева и справа возвышались два закамуфлированных БТРа. К остановившейся машине подошёл лейтенант, козырнул, мельком глянул на Артура, спросил:

— Куда путешествуешь, Иван Степанович? В совхозе Мичурина — бандформирования. Там бой.

— Мы на заставу, в хозяйство Иваненко.

— Добре. — Лейтенант ещё раз отдал честь, приказал солдатам пропустить газик.

…Стах жал на газ, машина летела по необычно пустынному шоссе.

— Давно хочу понять, зачем едем на заставу? — спросил Артур.

— Заповедник включает в себя и погранзону на всём её протяжении. У меня договор с запредельной стороной, заповедная территория и там, у них. Все моё дело гибнет. Когда стреляют в людей — не до зверья.

— У тебя есть хотя бы пистолет?

— На работе. В сейфе. Забыл взять. Никак не привыкну. — Стах свернул с шоссе влево на узкий просёлок. И едва разминулся с летящим навстречу «КАМАЗом» — фургоном. Артур оглянулся: «КАМАЗ» был набит солдатами в широкополых панамах.

— Отряд Иваненко подмогу шлёт, — заметил Стах.

А здесь было тихо. Всё казалось вымершим: кишлаки в окружении шелковиц, зелёный вельвет полей…

Дорога приблизилась к широкой реке, бегущей навстречу с гор. По берегам цвели гранатовые и персиковые сады.

— Прошлый год Бобо снимал здесь кино. Про любовь. Какого‑то шаха к юной красавице. Черт те что творилось — караваны верблюдов, конные битвы. Тут, Артур, редкий для Азии уголок — субтропики, земной рай.

Вскоре дорога резко ушла от реки. Пейзаж начал меняться. Справа и слева появились сиреневые холмы. Они становились все выше. Безлюдное место казалось лунной поверхностью с её кратерами. Солнце уходило за отрог хребта, отбрасывало от холмов глубокие тени.

Через час, одолев предгорье, газик уже фырчал высоко в горах, освещал путь зажжёнными фарами. Еще один патрульный пост внезапно остановил в темноте. Из разговора Стаха с сержантом, проверявшим документы, Артур понял, что за их продвижением следят.

Было около одиннадцати вечера, когда вооружённый часовой распахнул перед газиком ворота и они въехали на территорию погранзаставы.

Командир — седой майор Иваненко — принял их в кабинете, где тревожно перемигивались какие‑то приборы, что‑то гудело, пощёлкивало.

— Значит так, Иван Степанович, веди друга в гостевой домик, располагайтесь. Баня готова, ужин в 24.00. А о наших делах — утром. Водку‑то привёз?

— В машине, — ответил Стах, — пять бутылок.

Майор вызвал дежурного, приказал забрать водку, поставить в холодильник.

После бани Артур хотел было вытереться принесённой дневальным махровой простыней, но Стах отворил неприметную дверцу, сказал:

— Прыгай за мной!

Что Артур не ожидал увидеть в этой глуши — так это бассейн, выложенный голубым кафелем.

Потом он сидел за столом в комнате гостевого домика, окружённый быстро хмелеющими офицерами, требующими свежих московских анекдотов, пил вместе со всеми, закусывал баночной селёдкой и свежей пахучей травкой.

— Не знаю я анекдотов, не запоминаются, — оправдывался он, жалея о том, что действительно не знает их, что ему нечем развлечь этих людей. Несмотря на радушие, они производили впечатление неврастеников. Печать отчаяния проступала на всех лицах.

— Если бы я жил в Москве, — сказал худой чернявый лейтенант, — только бы и делал, что записывал анекдоты. Прошлый отпуск услышал целый ворох — заезжал к родственникам, живут у Курского вокзала, на улице Чкалова. Слыхали?

— Конечно, — кивнул Артур. — Теперь называется Земляной Вал.

— Тоже анекдот! За что они Чкалова хотят стереть?

— Кто «они»? — спросил Стах.

— Они! — Иваненко грохнул кулаком по столу. — Развалили государство к такой‑то матери! Неизвестно, кого теперь охраняем… Ладно! Знаете про попугая и прохожего? Охрименко, трави!

— Так вот, один мужик каждое утро ходил на работу мимо зоопарка. А там за решёткой была клетка, где жил здоровый такой говорящий попугай. — Чернявый Охрименко наверняка уже рассказывал этот анекдот, но люди заранее улыбались. — Каждый раз попугай провожал прохожего одной фразой: «Мужик, ты говно!» В конце концов прохожий дошёл до белого каления, явился к директору зоопарка и сказал: «Делайте что хотите, но услышу такое ещё — сверну этой птице шею!» Директор поклялся, что больше такого не будет. Что попугая накажут. На другое утро прохожий опять идёт мимо зоопарка. Вот решётка. Вот клетка с попугаем. Попугай молчит. Прохожий идёт дальше, оборачивается, встречается взглядом с попугаем. И слышит: «Мужик! Ты меня понял?»

Пограничники загоготали. Громче всех смеялся сам рассказчик.

Но ни анекдоты, ни водка не разрядили остро ощущавшейся Артуром атмосферы нервозности. Она заражала. Тягостно было сидеть за этим гостеприимным столом.

Он вышел на воздух. Ночь скрыла горы. Было холодно. Огромные звезды сверкали над головой.

«Нет, не там, не за этими звёздами сейчас Анна, — думал он. — И не в гробу на кладбище. Уходит, ушла из времени в вечность. Другое измерение. Никто, кроме Христа, не приносил вестей оттуда…»

Послышался хруст шагов по гравию.

— Это я, Иваненко. — Огонек папиросы освещал пульсирующим красноватым отблеском нижнюю часть лица. — Иван Степанович сказал: любите рыбу ловить.