Дом, в котором совершено преступление (Рассказы) - Альберто Моравиа

- Это он, - задыхаясь, сказала она и направилась к двери. - И потом, это его обычное время.

И они выбежали из гостиной.

В коридоре плач слышался еще отчетливей - то громкий, то сдавленный и, в зависимости от этого, то возмущенный, то умоляющий. Сопровождаемая Лукой, Марта подбежала к последней двери в конце коридора, отворила ее и вошла.

Комнатка, выбеленная от пола до потолка, была пуста, только в углу стояла кроватка, в которой лежал ребенок. Худая пожилая женщина, одетая в белую с сиреневым юбку и розовую блузку с высоким черным лифом, стягивавшим ее тощую, иссушенную временем грудь, перегнувшись через бортик кроватки, щелкала пальцами и причмокивала губами, как делают обычно, чтобы успокоить чересчур расходившегося ребенка. Едва Марта вошла в комнату, женщина повернула к ней свое смуглое, изборожденное морщинами лицо, сделала ей знак приблизиться и, обеими руками вынув ребенка из кроватки, протянула его матери.

- Ладно, нянюшка, я теперь сама... - сказала Марта, стараясь поудобнее взять на руки ребенка вместе с его одеяльцем, пеленками и подушечкой.

- Плачет, потому что голоден, - сказала женщина и вышла, предварительно оправив постельку.

Отвлеченный и успокоенный переменой места и лиц, ребенок, на вид цветущий и уже довольно подвижной, больше не плакал и даже принялся было смеяться, размахивая ручонкой и пуская слюнки, но потом вдруг стал серьезным, повернул головку на подушке в сторону Луки и начал разглядывать его с пристальным любопытством, как бы размышляя и оценивая молодого человека.

- Он смотрит на тебя, смотрит! - воскликнула Марта неожиданно весело, высвобождая руки ребенка из слишком длинных рукавов. И Лука заметил, что хотя в ее выражении ничего не изменилось, а ее материнская любовь была столь же искренней и ничуть не показной, тем не менее перед ним стояла сейчас другая женщина, совсем не та, что плакала у него на плече в гостиной.

- Какой он красивый, мой сынок, правда? - спросила Марта гордым и вызывающим тоном, осторожно целуя ребенка в щечку. Не дожидаясь ответа, она уселась в плетеное креслице, поставила ногу на перекладину кровати, так чтобы колено было на уровне груди, и, подпирая им запеленатого младенца, торопливо нагнулась, расстегнула розовую блузку и выпустила наружу из сплетения лент и тканей под ней белую податливую грудь.

- Ну давай, давай, - повторила она, беря двумя пальцами сосок и поднося его к неуверенным губам ребенка. И только после того, как она убедилась, что он, закрыв глаза и сжав кулачки, как следует взялся за дело, Марта подняла взгляд и посмотрела на Луку.

Он расхаживал взад и вперед по комнате, это кормление смущало его, он не знал, что делать, что говорить. Наконец он спросил:

- Как его зовут?

- Джованнино, - ответила мать, осторожно поправляя блузку и белье вокруг голой груди, чтобы они не касались лица ребенка.

А он теперь сосал жадно, то хватая ладошками полную материнскую грудь, то медленно водя руками в воздухе, как будто желая что-то поймать. Лука некоторое время глядел на них обоих - на мать и на сына: красив был этот ребенок - чужой ребенок, и еще более красивой, красивой как-то по-новому и по-новому близкой была Марта, о которой он целых два года думал лишь с горечью, которую ненавидел, а теперь нашел все такой же дорогой ему, несмотря на ее измену и связь с нелюбимым человеком. Потом, как будто их вид слишком уж приворожил его, он со злостью оторвал от них взгляд, подошел к окну и оперся на подоконник, лицом к стеклу. Дождь продолжал лить, с широким шумом водопада рядом клокотала водосточная труба, в порывах ветра, налетавших на мокрые створки окна, слышались неясные слова. И будто бы разбуженная этими широкими и таинственными голосами непогоды, его душу стала осаждать толпа мыслей и надежд, неожиданная уверенность в необычайных возможностях овладевала им и наполняла его сердце смутным волнением. Два года, думал Лука, два года он питал свою осиротевшую, полную горечи душу ненавистью, которой сам не испытывал, планами мести, которой сам не желал. И вот наконец истек срок долгого изгнания, появилась Марта со своим ребенком, которая, кажется, стала ему еще ближе и дороже; появилось отчетливое, еще больше укрепившееся чувство, что она единственная женщина, подходящая ему и достойная идти с ним рядом в жизни. Обуреваемый этими мыслями, он ощущал, что нужно сейчас же принять решение - теперь или никогда. И поэтому, обернувшись, он без всякого усилия, совершенно естественно спросил ее:

- Что же, неужели ты в конце концов действительно сойдешься с этим Боссо?

Она подняла глаза и с сомнением посмотрела на него. - Не знаю, право, еще не знаю, как я поступлю. Не надо об этом говорить, ладно?

- Нет, наоборот, поговорим об этом, - энергично возразил Лука. - Если этот человек действительно так тебе противен, то мне кое-что пришло в голову...

- Что же?

- Все то же, - ответил он, смущенно улыбаясь. - То самое, от чего я за эти два года так и не отказался. Жениться на тебе.

Марта внезапно покраснела и поглядела на него, как будто пристыженная:

- Нам с тобой пожениться?

- Да, нам с тобой, неужели ты не понимаешь? Что тут странного? Будет куда более странно, если ты сойдешься с Боссо.

Он увидел, как она опустила глаза на ребенка, прильнувшего к ее груди:

- А он?

- Его возьмем с собою. Я теперь стал прилично зарабатывать. Хватит на всех.

Привычным растерянным жестом она поднесла свободную руку ко лбу, сжала его с силой и покачала головой.

- Ах, как бы я этого хотела, - проговорила она наконец слабым голосом. - А вместе с тем и не хотела бы... Я боюсь, Лука!

- Чего боишься?

- Я боюсь, - повторила она и, по-прежнему согнувшись, чтобы ребенку было удобнее сосать, подняла к юноше свое несчастное, полное тревоги лицо.

Лука вдруг взорвался:

- Ну, так я тебе сам скажу, чего ты боишься: ты боишься лишиться этого дома, туалетов, машины... Ты знаешь, что сейчас по крайней мере я тебе ничего этого дать не смогу. Вот чего ты боишься!

Он увидел, как она снова покраснела до корней волос.

- Это неправда, - решительно возразила она.

- Нет, правда!

Они поглядели друг на друга.

- Я никогда не переставала любить тебя, - сказала она, помолчав, и выражение, с каким сказаны были эти слова, до того тронуло молодого человека, что он бросился к ней, схватил ее руку и поднес к губам.

- Повторяю тебе: если бы все зависело только от меня, я бы согласилась... Дай мне привыкнуть к этой мысли. И потом, ведь Нора...

- А, к черту Нору! - в ярости крикнул Лука, который стоял теперь на коленях рядом с Мартой.

- Мне кажется, я схожу с ума, - сказала она, пытаясь освободить руку из его руки. Потом спросила: - Хорошо, если я сейчас скажу тебе "да", ты потом дашь мне подумать немного?

Сказав это, она уже не старалась высвободить руку: не глядя ни на него, ни на ребенка, уставившись прямо перед собой, она с силой сжимала его пальцы, как бы желая передать ему то бурное, невыразимое чувство, которое переполняло ей душу. Лука готов был снова поднести эту руку к губам, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Нора.

На ней был такой же красный плащ, такая же шляпа, такие же черные и блестящие ботики, какие носила ее сестра: будучи близнецами, сестры всегда одевались одинаково вплоть до малейших деталей. Она взглянула на их живописную группу - Марта, склонившаяся над ребенком, и Лука, стоящий рядом с ней на коленях, - и тотчас ее удивленное лицо приняло досадливое и злое выражение. Но она не успела сказать ни слова: под напором ветра вдруг распахнулось небрежно запертое окно, послышался пронзительный звон выбитого стекла. Надутые ветром занавеси взлетели к самому потолку, из темноты в комнату хлынули яростные потоки дождя, потом внезапно ветвистое и страшное дерево молнии выросло, блестя, за горизонтом темной равнины, на которую выходило окно, осветило силуэты лесов и гор у своего подножия и вздутые, грозные края быстро летящих туч, простояло долгое мгновение, разливая трепещущий, ослепительно белый свет, исходивший от всех его разветвлений, а потом сразу погасло без грома.

- Закрой, закрой же! - пронзительно кричала Марта, глядя то на ребенка, которого старалась прикрыть обеими руками и грудью, то на окно. Лука, который на мгновение остолбенел от двойной неожиданности - появления Норы и вторжения грозы, вскочил, едва услышав крик Марты, подбежал к окну и не без труда затворил его. Тогда и Нора сняла шляпу и, взбив примятые белокурые локоны, подошла ближе с ироническим и вызывающим видом.

- Ба, кого я вижу! - произнесла она медлительно, растягивая слова.

Хотя Нора и Марта были близнецы, походили они друг на друга только на первый взгляд. Волосы у Норы были белокурые, у Марты - черные; правда, у Норы был такой же высокий лоб, такие же, как и у сестры, голубые, глубоко посаженные глаза, резко очерченный острый нос, толстые, характерного рисунка губы и маленький подбородок со складкой, но выражение у нее было другое более жесткое, холодное, более решительное; и в то же время она казалась скорее девчонкой, чем взрослой женщиной. Эта разница в выражении лица соответствовала - Лука убедился в этом на своем горьком опыте - разнице характеров: страстного, слабого, чисто женского характера Марты и практического, рассудительного, в чем-то даже мужского нрава Норы. Стоило Луке в его дурном настроении встретить старого недруга, как его душа тотчас снова наполнилась прежней, никогда до конца не угасавшей злостью.