Маленький Большой Человек - Томас Берджер

Перерезав антилопе горло, Горящий Багрянцем отсек ей хвост – маленькую черно-белую розетку, этакую очень миленькую штучку, которой он украсит свой наряд. Потом он рассек её грудь в том месте, где сходятся ребра, и, сунув руку в зияющую рану, вырвал сочащееся кровью сердце, горячее и ещё пульсирующее. Вдруг он ткнул его мне в лицо. При виде куска мяса, истекающего кровью, я отшатнулся, но Горящий Багрянцем одной рукой схватил меня за подбородок, а другой сунул мне сердце в рот. Вообще-то это была большая честь, можно сказать, привилегия, потому как он и сам очень любил свежее антилопье сердце, чему и был обязан своей славой лучшего бегуна племени, но тогда я этого, конечно, не знал. Однако я боялся Горящего Багрянцем – имя-то у него было точь-в-точь подстать его виду – он был действительно краснокожий, как многие индейцы, хотя у некоторых кожа почти чёрная. Щеки он покрывал слоем глины, которая, высыхая, приобретала волчье-серый цвет, отчего глаза у него становились маленькими и блестящими, как у змеи.

В общем, я оторвал зубами кусок кровоточащего сердца, что было не так-то просто, потому что в нем было множество жестких упругих жил. После этого краснокожий отстал от меня и остальное съел сам – умял в одно мгновение. Как только я проглотил ком сырого мяса (о вкусе которого могу лишь сказать, что оно было живое и таяло во рту), мою тошноту как рукой сняло, мышцы ног стали упругими, словно натянутая тетива, и я почувствовал себя таким лёгким, что мог бы взлететь, но тут все снова вскочили на лошадей и поехали, а Горящий Багрянец взвалил тушу антилопы, истекающую кровью, на круп своей лошади и привязал ее. Старая Шкура обнаружил этих антилоп, находясь на другом склоне холма и видеть их, конечно, не мог. Он их и не видел – просто они ему ПРИСНИЛИСЬ. Да, я не шучу, у него был такой дар – видеть вещие сны. Удивительный дар, какой даже у индейцев нечасто встретишь. Вот и в тот день тоже – он ехал и грезил, и все время видел сны, прямо посреди прерии. Ему для этого и ночь была не нужна, и спать-то было не обязательно.

После того, как Горящий Багрянцем подстрелил антилопу, мы вскоре добрались до лагеря Шайенов. Лагерь этот размещался по берегам маленького ручейка – шириной не больше приклада винтовки – и пытался укрыться в тени трех жалких тополей. Вождь остановился на холме над лагерем – чтобы нас увидели и узнали, и не приняли за врагов, индейцев-Ворон, которые воруют у Шайенов лошадей. Старая Шкура Типи был большой любитель таких театральных жестов – иначе это и не назовешь/потому как никто во всём поселке никогда не ждал нападения врагов и никакой бдительности не проявлял; не реже чем раз в неделю конокрады из враждебных племен совершали набеги на табуны Шайенов и нагло уводили лошадей, иногда прямо средь бела дня.

Стоя на вершине холма, мы увидели десятка два типи, (хижин, крытых шкурами), прилепившихся к правому берегу ручья. На лугу за ручьем – табун лошадей голов эдак на тридцать. Посреди ручья – куча голозадых смуглых ребятишек орут и брызгаются водой. Неподалёку – несколько крепких парней сидят на земле, курят и обмахиваются орлиными перьями, а ещё несколько – разодетые в пух и прах – прохаживаются туда-сюда перед кучкой женщин, что сидят и что-то колотят на земле. Две девчонки волокут из прерии бизонью шкуру, на которую нагрузили сухого навозу – бизоньих лепешек, так их называют. На равнинах эти самые лепешки жгут вместо дров, потому как лесу тут мало. Толстая баба сидит и разжевывает кусок шкуры – чтобы размягчить. Остальные женщины заняты кто чем – кто идет за водой, кто тащит какие-то узлы, кто чинит шкуры, которыми кроют типи, кто шьет мокасины, кто – ноговицы, кто – длинные рубашки, отбеливает кости, толчет ягоды в ступе, расшивает одежду какими-то стекляшками, делает ещё кучу самых разных дел, которым индейская женщина отдает себя без остатка с рассвета и до самой ночи, когда она уляжется наконец на свою убогую постель в надежде отдохнуть от трудов телесных – ан нет – её мужчина уже тут как тут и требует своего.

Пока спускались к ручью, никто в поселке не обращал на нас никакого внимания, но когда через ручей, поднимая брызги, перебрался Горящий Багрянцем – он ехал последним и вез свою антилопу – женщины довольно сильно оживились. Потом я узнал, что весь род уже дней десять не ел мяса. Жевали дикую репу и даже старые шкуры, уж начали подумывать, может, кузнечиков пустить в ход, как пайуты, а это ведь для Шайена – последняя степень падения, хуже не бывает. Был конец весны, а в это время равнины обычно так и кишат бизонами, взглянешь вдаль – все холмы просто шерстяные от бизоньих спин, и, если помните, трава в лощине вся вытоптана была огромным стадом, и при всём при этом люди Старой Шкуры Типи уже, больше недели не ели мяса. Вот это и есть невезение, о котором я говорил.

О собаках индейских надо сказать особо. Хоть и маленькая деревушка Старой Шкуры Типи, но псов у них было штук тридцать, а то и больше, масти в основном кошачье-жёлтой, хотя попадались всех цветов и оттенков, и пятнистые – на любой вкус. Из-за этой своры здесь в любое время дня и ночи стоит дикий шум – лай, вой, рычание, возня. Никого они не сторожат, а только носятся друг за другом и грызутся весь день, а ночью облаивают койотов, что воют за холмом, а тем временем в лагерь крадутся Поуни и уводят лошадей, сколько захотят, и ни одна собака на них даже и не подумает гавкнуть.

Так вот, эти самые собаки встретили нас у ручья. Они так и кишели под ногами лошадей и бросались на антилопью голову, что безжизненно болталась над ними. Но все же побаивались плетки Горящего Багрянцем – у него на кисти левой руки висела сыромятная кожаная плетка, и он стегал собак эдак небрежно, походя, как лошадь отгоняет хвостом мух. Потому-то собаки, хоть и щелкали зубами и вообще много делали шуму, но никого и ничего не кусали. Вообще-то, привыкнуть к шай-енским собакам можно, главное – не обращать, на них внимания: пусть себе лают, а на большее они не способны. Только я это не сразу понял и пару раз, помню, не на шутку перепугался – как тогда, в. первый день: был там один грязно-жёлтый пёс – глаза красные, слюна из пасти так и брызжет. Я явно понравился ему больше, чем антилопья туша. Он припал к земле слева от лошади, прямо подо мной, и приготовился прыгать. Потом медленно так растягивает губы, скалится свирепо – ну, жуть! – а сам глядит мне прямо в глаза, потом разевает огромную пасть, полную жёлтых зубов. Я от страха обхватил Кэролайн да так сжал её, что она, бедняга, чуть не задохнулась, и чтобы освободиться, как двинет мне локтем под ребра!

Потом говорит мне: «Ну, Джек, не позорь меня перед нашими друзьями», а сама натужно так улыбается женщинам, а они-то на нас – ноль внимания, Тут, по-моему, сестрица моя впервые почувствовала себя не в своей тарелке. Уж не знаю, что она напридумывала себе, когда увязалась за индейцами, но при виде этой деревушки и каменное сердце не могло не дрогнуть. Если бы вы там оказались, то, небось, подумали бы: «Та-ак, ну, здесь у них свалка. А где же они живут? А воняет!…» С чем его сравнить, этот запах – сразу и не поймешь. Вонью – в «белом» смысле слова – его не назовешь. Это смрад составной: множество разных мерзких запахов смешалось и получился какой-то зловонный туман. Стоит его вдохнуть – и ты вроде как все сразу узнал про земную плотскую жизнь всех двуногих и четвероногих тварей в округе. В ту минуту до этого букета выделялся один аромат: наша лошадь как раз мочилась под себя. Но вообще, если поблизости чего-нибудь такого не происходит, то ни один из запахов, обычно не преобладает. Окунувшись в эту атмосферу первый раз, чувствуешь, что попал в принципиально иную среду.