Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отношение писательского кружка к Тургеневу охарактеризовал Панаев: «Все, начиная с Белинского, очень полюбили его, убедившись, что у него при его блестящем образовании, замечательном уме и таланте – сердце предоброе и премягкое».
Если спустя многие годы писательница не могла забыть оскорбление и выплескивала на страницы «Воспоминаний» свою обиду и разочарование, можно представить, как она честила Тургенева, когда впечатления были остры и свежи… Доброхоты услужливо доносили до адресата ее суждения, высказанные в гневе или раздражении. Поэтому не удивляет звучащее диссонансом к почти единогласным восхвалениям Панаевой мнение Тургенева. «Это грубое, неумное, злое, капризное, лишенное всякой женственности, но не без дюжего кокетства существо».
Возрождение «Современника»
Но в 1843 году Авдотья еще не потеряла надежду вытеснить из ветреного сердца молодого «льва» негодную комедиантку. С каждой попыткой росли разочарование и досада. Только с преданным Белинским можно было обсудить безрассудное поведение Тургенева, делая вид, что ею движет беспокойство о его благополучии: критик разделял ее тревогу и искренне печалился о друге.
Однако Белинский женился на Марии Васильевне Орловой, «получившей воспитание в одном из московских институтов и бывшей впоследствии гувернанткой в частных домах, а затем классною дамою в том самом институте, где она воспитывалась. Мария Васильевна была высокого роста и в молодости, говорят, недурна собою. Выходя замуж, она была уже зрелых лет, насквозь болезненная и с нервическою дрожью во всем теле. Движения ее были угловаты и лишены всякой грации; походка ее была какая-то порывистая, при каждом шаге она точно всем телом падала вперед. Мария Васильевна, следившая за русскою журналистикой, привела Белинского в совершенный восторг рассуждениями, вычитанными из его же статей. Повторенный ею урок он принял за проявление собственного развития; он увлекся ею страстно, как вообще был склонен увлекаться идеалами собственной фантазии, предложил ей руку и не успокоился, пока не получил ее согласия», – рассказывал Тютчев. Теперь Белинский, можно сказать, грелся у собственного огня и с радостью возвращался в свой дом, переставший быть «одинокой берлогой». А когда пошли дети, он почувствовал себя счастливейшим человеком.
У домашнего очага началась для Белинского новая жизнь, с особыми интересами и тревогами. «Жена его, которая бережливостью, порядком и почти немецкою аккуратностью могла поспорить с какой угодно Пенелопой; у той были слуги и богатство, Белинская же во все время ее замужества (четыре с половиной года) сшила себе одно ситцевое и одно черное шелковое платье, да и то когда была беременна и ее прежние платья ей стали негодны», – свидетельствовала свояченица Белинского Аграфена Орлова.
Авдотье стало не с кем обсуждать болезненную проблему ошибок и порочности Тургенева. Но тема его досадных заблуждений была на время вытеснена другим, сильным и насущным интересом. Панаев наконец задумал осуществить мечту о собственном журнале, возобновить выпуск пушкинского «Современника».
Журнал, основанный Пушкиным, за десятилетие, последовавшее после смерти его, выродился, захирел и не сегодня завтра должен был закончить серую, вялую, осторожную жизнь. Друзья поэта изо всех сил пытались поддержать умирающий «Современник». Изначально этим занималась группа писателей во главе с П.А. Вяземским; по одному номеру журнала выпустили А.А. Краевский, В.Ф. Одоевский и П.А. Плетнев (1792–1865)… Последний, профессор Петербургского университета, в 1838 году стал его постоянным редактором и издателем. Он стремился привлечь в журнал «громкие» имена и опубликовал два стихотворения Тургенева: «Вечер» и «К Венере Медицейской». Впрочем, он строго критиковал поэтическое творчество воспитанника. С 1843 года журнал даже стал ежемесячным, однако дела по-прежнему шли неважно. Напрасны были попытки некоторых давних друзей «Современника» вдохнуть жизнь в тусклые листы журнала, собираемые Плетневым. Под его руководством «Современник» не сумел выдержать ни направления, ни строгой периодичности, тираж журнала не превышал 300–400 экземпляров. Петр Александрович и сам начинал сознавать свое бессилие.
Во время пребывания за границей с сентября 1844 по май 1845 года Панаевы не раз обсуждали свои жизненные и творческие планы. Делалось это эпизодически, когда удавалось заставить жуира-супруга на хоть минуту забыть о светских удовольствиях. «Пусть несколько человек сложатся и дадут возможность Белинскому самом издавать журнал!» – так, по ее словам, наставляла мужа практичная молодая жена.
Но переделать Ивана Ивановича, даже одушевив высокой целью, было невозможно. Планы планами, а развлечения развлечениями. Авдотья, очень сдержанная и тактичная в описании своей супружеской жизни, приводит тем не менее в воспоминаниях факты, красноречиво показывающие, что ее муж никогда не отказывался от холостяцких привычек. Он мог, например, после дружеского обеда в парижском ресторане отправиться с Боткиным и Огаревым «на какой-то бал, где веселятся гризетки», в то время как его жену домой провожал Михаил Бакунин. «Я часто проводила вечера в обществе Бакунина и братьев Толстых и за чаем с наслаждением слушала их беседы, всегда интересные и для меня совершенно новые. Бакунин расспрашивал меня о Белинском, о Петербурге, и, уходя, обещался принести мне книг». Похоже, будущий теоретик анархизма, как и многие другие, не остался равнодушным к цыганским чарам Авдотьи и начал «развивать» красавицу. В ее «Воспоминаниях» он – положительный герой.
М.А. Бакунин
Тогда же, если верить рассказу самой А.Я. Панаевой, она ближе сошлась с Марьей Огаревой. В тетрадях Марьи Львовны, среди черновых набросков сказок, отрывочных записей и размышлений имелась яркая характеристика Eudoxie.
«Е. П., – писала Марья Львовна, – практический характер, противоположный моему, но приносящий мне благодетельное действие, и пользительный, – с ним я твердею. Он – верный отгадчик помыслов и действий различных характеров. Он благоразумен, храбр, последователен и ни в каком случае, какой бы оборот ни приняли идеи, в которых он убедился раз, он от них не откажется. Таковым представляется он мне, слабой, чувствительной… мы любим в человеке противоположный нам нрав, потому что устаем от зеркала, повторяющего нашу слабость, а чужие слабости (которых ответственность не на нас падет) мы и не примечаем, легко пристращаемые мы живем в особой атмосфере. В Е.П. твердость есть произведение ее натуры, здоровой, цветущей, оконченной. Моя твердость есть вспышка или обязанность, начертанная мне разумом в известных обстоятельствах. Не люблю я слабости, а сама я не родилась для твердой воли и обдуманных действий».
Можно представить, с каким упорством «практичная и последовательная» Eudoxie продвигала полюбившуюся ей мысль об издании собственного журнала. В этом деле она уже кое-что понимала: не надо забывать, что ее старшая сестра Анна была замужем за Краевским, владельцем «Отечественных записок». Панаева утверждает, что стала инициатором и, можно
