Я была первой - Катрин Панколь

Он положил руку маме на плечо и принялся неж­но массировать ей шею. Мать облокотилась на его руку, такую сильную, надежную, способную покон­чить с ее одиночеством. Мысль о том, что рядом бу­дет мужчина, который избавит ее от тягостных за­бот, сделает жизнь легкой и комфортной, рассеяла в ней последние сомнения. Анри Арман был прав: она слишком много на себя взвалила, и дети этим поль­зуются. Она посвятила их в свою личную жизнь. Они долгое время были ее сообщниками и советчи­ками, но больше так продолжаться не может. Дети должны слушаться. Дети должны знать свое место. Он наведет в доме порядок, в этом она полностью ему доверяла. Приятно, когда рядом мужчина, уве­ренный в своей правоте. Мать приняла его сторону.

– Как тебе не стыдно выдумывать, – набросилась она на меня. – Пойди приведи себя в порядок. У нас с тобой еще будет разговор.

Я опешила. Такого предательства я не ожидала. Я потеряла любовь человека, которого любила больше всех на свете. Я словно спустилась с небес на землю и, вмиг позабыв про случай в сарае, стала размышлять о новой страшной беде: я больше не могла считать эту женщину своей матерью. Она меня разлюбила. Жизнь потеряла смысл. Я так старалась запомнить ее счастливой, чтобы видеть ее такой во сне, но этот об­раз мне больше не понадобится. Она была такой кра­сивой и сильной, прелестной и жестокой, лукавой и хитрой, нежной и безжалостной, одним словом, она была моей романтической героиней, и никто другой не сможет ее заменить.

Я не плакала, не пыталась возражать. Я прогло­тила обиду и вернулась к роли игривого мотылька, слегка подпалившего крылышки. Я поклялась, что буду держаться подальше от сильных мужчин и от женщин, которым такие мужчины нравятся. В мо­ем сердце образовалась дыра, огромная черная ды­ра. Мать была моим идолом, теперь ее место опус­тело. Чтобы заполнить пустоту, я стала сочинять истории. Каждый вечер, борясь со сном, я рассказы­вала себе прекрасные сказки, где бесчисленные ге­рои пускались в бесчисленные приключения, выду­мывала тысячи радостных и грустных развязок. Сначала эти сюжеты тайно возникали во мраке но­чи, потом я решилась доверить их бумаге. Тетрадь я подписала с большим пафосом: «Очень личное. Сжечь после моей смерти».

Так я начала писать, выдумывать истории, длин­ные, запутанные и совершенно невероятные. Только так я могла восполнить недостаток любви, забыть о своем одиночестве, о своих неудачах, представить будущее в самых радужных красках.

Иногда сама жизнь, столь щедрая и благосклонная к тем, кто за нее держится и не теряет надежды, хитро подмигнув, дарила мне такие истории, которые я бы никогда не решилась записать, сочтя их слишком на­думанными. Много лет спустя я прочла в газетах об аресте дантиста, который усыплял и насиловал своих пациенток. Это и был Арман-младший. Ему дали пят­надцать лет. В тот день, оторвавшись от чашки горя­чего кофе и свежей газеты, я закрыла глаза и поблаго­дарила судьбу за такую красивую месть.

Я так и не узнала как принял эту новость Арман-старший, мужчина, твердо стоящий на ногах, чело­век, которому принадлежит мир. Однажды в конце августа, вернувшись с очередной прогулки (эти про­гулки стали для меня настоящей пыткой, мне прихо­дилось все время отводить глаза, чтобы не встретить­ся взглядом со слабаком, который так подло со мной поступил и сумел выкрутиться) мы обнаружили на двери своей усадьбы деревянную табличку. На ней значилось: «Дом продается. Обращаться в агентство Муйар». У дядюшки оставались бумаги и счета, под­тверждавшие, что за все платил он, и мы перестали быть «землевладельцами» так же стремительно, как в свое время ими стали. Удивленный Анри Арман по­обещал поставить на место этого неотесанного муж­лана. У него были обширные связи среди юристов, высокопоставленных чиновников, нотариусов, экс­пертов-риэлтеров. Он этого так не оставит! Тогда ма­тери пришлось признаться, что дядюшка и впрямь был законным владельцем, и после ее сбивчивых объяснений тон Анри резко переменился. Больше мы его не видели.

Я хотел знать о ней все. Шаг за шагом пройти всю ее жизнь, начиная с самого детства. Я не застав­лял ее рассказывать. Ей самой захотелось начать жизнь сначала, избавиться от прошлого, чтобы до­статься мне свежей и обновленной. В ней удиви­тельно сочетались детская невинность и искушен­ность женщины, много на своем веку повидавшей. Пусть только кто-нибудь попробует ее провести! Она все это уже проходила! И она глубоко вздыха­ла, как подобает ветеранше любовных игр. И в то же время всякий раз восхищенно спрашивала, не надоело ли мне ее слушать.

Нет, ее истории мне не надоели. Они раздражали меня или приводили в умиление. Я начинал ее нена­видеть и при этом желал ее защитить. Иногда мне хотелось сказать ей: «Хватит, перестань», но ничего не мог с собой поделать: я обязан был узнать о ней все, добиться, чтобы она раскрыла все карты.

Я хотел с чистого листа начать вместе с ней на­шу историю, непохожую на другие. Я знал, что она не робкого десятка. Она сама разыскала меня после нашей первой встречи, причем сделала это очень смело и, вместе с тем, умело, я бы даже сказал, со знанием дела. Она позвонила узнать название кни­ги, о которой я говорил за столом, якобы это назва­ние вылетело у нее из головы. Я сразу понял, что это только предлог. Предложил прислать ей книгу. Она промолчала.

Тогда я сказал, что сам ее занесу.

Она согласилась.

Так мы увиделись снова, и она сразу дала мне по­нять, что все в моих руках… В тот же вечер мы ока­зались в кровати. Огромной белой кровати, которую ей доставили утром. «Это добрый знак», – прошеп­тала она, тихонько придвигаясь ко мне и поерзывая от нетерпения.

Разумеется, она врала. Наверное, она всем гово­рила одно и то же. Она знала как обращаться с муж­чинами, умела им польстить, подыграть их самолю­бию, когда хотела их заполучить и поскорее…

В ту первую ночь я к ней не притронулся. Я уже ревновал ее, ревновал безумно. Ревность была пер­вым чувством, которое она во мне возбудила. Как только я ее увидел, еще на той памятной вечеринке, я фазу возненавидел всех, кто подходил к ней близко. Я тогда так быстро ушел, потому что боялся сорваться.

Лежа с ней рядом на огромной белой постели, я приставал к ней с вопросами. Если она не отвечала, я становился грозным и беспощадным. Она нетер­пеливо прижималась ко мне, терлась об меня, пыта­лась взять за руку, искала губами мои губы, но я ос­тавался непреклонным, чтобы дать ей понять, – я не такой как все, ей не удастся меня поиметь и выбро­сить. Мне нужно было столько всего рассказать, по­дарить, раскрыть. Для этого необходимо было вре­мя, вернее, даже не время, а целая вечность. Я хотел разделить с нею свои заветные мечты, путешествия, приключения, откопать старинные мифы и вдох­нуть в них новую жизнь, вознести ее на вершину моего Олимпа, чтобы Боги восхищались ею, восхи­щались нами обоими.

Я жаждал ее, жаждал ее тела. Но я хотел, чтобы все зависело от меня, чтобы правила игры задавал я. Она уже слишком много для меня значила, и я не мог рисковать, не мог стать просто одним из ее многочисленных мужчин.

Я хотел быть ее последним любовником, мужчи­ной ее жизни.

В семнадцать лет я завела любовника. Бойфренда, друга, как обычно называют мужчину, которому выпала честь стать первым почетным дырокольщиком, первым всхрапнуть у вас на плече, скрестив руки на груди после «трудов праведных».

Он был высокий, красивый, сильный, похожий на атамана разбойников. Мне нравился аромат его туа­летной воды. Он лучше всех танцевал рок-н-ролл и старательно изображал на лице ироническую улыб­ку, полагая что она смотрится стильно и даже шикар­но. Ему неведомы были сомнение и печаль, а только любовь к пиву и прекрасному полу. Его нормандские предки, усатые и жадные до плотских утех, издревле славились как отменные любовники. Ритмичность его телодвижений наводила на мысль о том, что в его роду присутствовали еще и канадские дровосеки. Он не подходил слишком близко, не отходил слишком далеко, смотрел на меня как собственник, довольный своим приобретением, по ходу дела замечая ковар­ный прыщик, непослушную прядь, неаккуратно под­стриженный ноготь, но признавая, что в целом товар его вполне устраивает, вызывая тем самым зависть своих многочисленных поклонниц, что, впрочем, и составляло его главное достоинство в моих глазах. Я познакомила его с матерью, которой он пришелся по вкусу, и с бабушкой по материнской линии, которой не дано было понять, как это женщина может зани­маться любовью совершенно добровольно.

– Что значит «для удовольствия»? – спрашивала она, изумленно закатывая глаза, вспоминая кошмар­ные ночи своей молодости, полные грубости и при­нуждения. – Удовольствие – это так грязно. И вооб­ще, какое в этом может быть удовольствие. В первую брачную ночь муж взял меня силой, потом я всю жизнь притворялась, старалась не показывать ему как мне противно. Родив пятерых детей, я с облегче­нием узнала, что он завел себе в городе любовницу, и теперь забавляется с ней.