Искуство учиться - Джош Вайцкин

Я видел, как она стояла спиной к проезжей части на Тридцать третьей улице и кричала на удалявшегося велосипедиста, который только что совершил маленькое чудо, уклонившись от прямого столкновения. Эта картина отпечаталась в моем мозге. Вдруг из-за угла на большой скорости выскочило такси и сбило девушку сзади. Она взлетела в воздух метра на три и врезалась в фонарный столб. На землю рухнуло окровавленное тело. Скорая и полиция прибыли очень быстро, а я продолжил путь в школу, искренне надеясь, что несчастная выживет.

Потрясенный страшной картиной, которую мне только что пришлось увидеть, я решил, что следует рассказать об этом ученикам. Не стоило упоминать о тяжести полученных пострадавшей ранений, но в этой жизненной ситуации и шахматах определенно имелось нечто общее: трагедии могло бы не случиться. Я объяснил, что первой ошибкой девушки было то, что она посмотрела в неверном направлении и шагнула на проезжую часть. Возможно, музыка в наушниках перенесла ее в особый мир, не позволив мгновенно отреагировать на сложившуюся ситуацию. Затем велосипедист должен был для нее стать сигналом вернуться к действительности. Девушка не получила повреждений, но, вместо того чтобы возвратиться в реальный мир и вспомнить об осторожности, она пришла в ярость и окончательно утратила самообладание. Ее реакция прекрасно иллюстрировала нисходящую кривую, характерную и для шахматистов: сделав ошибку, нетрудно вернуться в эмоциональную зону комфорта, но тревожное ощущение того, что ситуация изменилась к худшему, не исчезает. Прежде трезво мысливший человек приходит в смятение, и поток мышления прерывается. Можно визуализировать это с помощью двух линий, стремящихся друг к другу, но не пересекающихся. Одна из этих линий — время, а вторая — восприятие нами текущего момента. Я показал движением рук эти линии, проходящие сквозь пространство. Когда мы адекватно воспринимаем происходящее, наше восприятие идет наравне с движением времени, но если совершаем ошибку и фиксируемся на ней, то отстаем от хода времени и остаемся в прошлом. И разрыв между временем и восприятием постоянно увеличивается. Время идет, а мы остаемся на месте. Мы живем, играем в шахматы, ходим по улицам, но наши глаза видят не настоящее, а прошлое. А потом из-за угла выскакивает такси. Этот урок шахмат определенно стал самым эмоциональным из всех моих уроков.

Три года спустя я вместе с учениками отправился на чемпионат США в Ноксвилле. Дети получили уже пятый разряд и считались одной из самых сильных команд в стране. В финальном туре чемпионата мы боролись за первое место. Я ждал окончания партий в вестибюле вместе с родителями моих учеников. Я всегда чувствовал себя странно на большом турнире, если присутствовал в качестве наблюдателя, а не участника, но после нескольких лет работы с учениками и наблюдения за их превращением в зрелых турнирных бойцов было особенно тяжело сидеть и ждать результата. Тогда-то я понял, что мой отец нисколько не преувеличивал, когда говорил, что наблюдать со стороны намного тяжелее, чем играть самому.

Итак, я ждал появления своих учеников, радостных или разочарованных. Вышел Ян Фергюсон, очень умный мальчик с хорошо развитой интуицией и очень своеобразным шахматным талантом. Он выиграл свою партию и подбежал ко мне; мы стукнулись ладонями поднятых рук, и тут он сказал: «Знаешь, Джош, я ведь чуть не проиграл». На его лице расплывалась улыбка облегчения и радости, но при этом казалось, что он только что увидел призрака. «Я сделал большую ошибку и потерял слона. Мой соперник засмеялся, а я очень расстроился и потянулся к своему ферзю. Уже почти сделав ход, я вдруг вспомнил о девушке и велосипедисте».

Ход, который Ян чуть не сделал, приводил к потере ферзя и проигрышу партии. Но внезапно он вспомнил урок, услышанный в семилетнем возрасте, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы очистить ум, вернулся к реальности, сосредоточился и выиграл решающий матч чемпионата США.

ГЛАВА 7 МЕНЯЯ ГОЛОС

Когда на экраны вышел фильм «В поисках Бобби Фишера», мне было шестнадцать лет, и я выиграл все титулы, за которые боролся. В том году я стал самым молодым американским гроссмейстером международного класса, дважды, в шестнадцать и семнадцать лет, выигрывал чемпионат США по шахматам для юношей моложе 21 года, а в семнадцать остановился в шаге от победы на чемпионате мира для юношей до 18 лет. Со стороны могло казаться, что я непобедим, но внутри я все еще оставался ребенком, которому с трудом удавалось держать события под контролем.

Хотя постепенно я привыкал находиться в центре внимания массмедиа, мое отношение к шахматам становилось все менее органичным. Казалось, я вполне оправдываю надежды как восходящая звезда Голливуда, но любовь к шахматам куда-то исчезала. Все более очевидной становилась опасность потерять концентрацию на игре под влиянием лести, и, чтобы это предотвратить, приходилось прилагать дополнительные усилия. Тем не менее их было недостаточно. Все больше и больше фанов приходили на турниры, в которых я участвовал, чтобы понаблюдать за игрой и взять у меня автограф. Очаровательные девушки мило улыбались и оставляли номера телефонов.

Гроссмейстеры улыбались притворно и стремились порвать меня в клочья на турнирах. Приходилось одновременно жить в двух мирах, и все чаще во время турнирных партий я ловил себя на странном чувстве отстраненности от происходящего. Иногда мне казалось, что я наблюдаю за собственной игрой с другого конца комнаты.

Примерно в это же время я стал тренироваться под руководством русского гроссмейстера, старавшегося привить мне более консервативный стиль игры. Он был на редкость приятным человеком — начитанным, доброжелательным и веселым; мы прекрасно ладили как люди, но в шахматном плане были несовместимы. Он представлял собой тип шахматного стратега с особой страстью к медленным и тонким маневрам. Я же всегда был творческим, атакующим игроком, любившим в шахматах страсть и напор. Мне нравилось балансировать на грани, как это любили делать Бобби Фишер и Гарри Каспаров, а мой новый тренер старался погрузить меня в совершенно другую шахматную реальность. Мы углубленно изучали партии шахматных стратегов оборонительного плана, экс-чемпионов мира Тиграна Петросяна и Анатолия Карпова, которые играли в совершенно другую игру. Вместо создания напряженной динамики в позициях они боролись как анаконды, предупреждающие любую попытку агрессии и постепенно удушающие своего противника.

Хотя это было по-своему интересно, результаты отхода от моего естественного стиля игры стали настораживать. Вместо того чтобы позволить действовать в естественной для меня манере, тренер требовал, чтобы я задавал себе вопрос: «А как поступил бы Карпов на моем месте?» Но у Карпова холодная кровь, а моя буквально кипела в жилах. Когда он искал малейшие позиционные преимущества, я рвался в яростную атаку. Если я пытался играть в том стиле, который нравился моему тренеру, шахматы немедленно становились мне враждебны. Иногда казалось, что голова окутана густым туманом, и невозможно разглядеть выигрышные продолжения партии. Преимущества, не раз продемонстрированные на молодежных чемпионатах: логика, бойцовские качества, умение сосредоточиться, страсть к игре, креативность, — оказались не нужны и постепенно терялись. Я по-прежнему любил шахматы, но они больше не ощущались как продолжение меня самого.

Конечно, я вступил в переходный возраст. При том что моя шахматная жизнь становилась все более сложной, жизнь за пределами шахмат расцветала новыми красками. Последние два года я занимался в школе для одаренных детей, где сложилась потрясающая среда обучения: множество талантливых юных актеров, танцоров, музыкантов, один фехтовальщик, молодой предприниматель, двое гимнастов, а теперь еще и шахматный игрок. Каждый здесь стремился чего-нибудь достичь, многие ученики уже приобрели популярность благодаря участию в шоу на Бродвее или съемкам в кинофильмах (школьные капустники и спектакли представляли собой нечто невероятное). Школа позволяла мне гибкий график занятий в связи с многочисленными выездами на турниры и давала первоклассное образование. Один творческий литературный курс, который вела блестящий преподаватель Шелли Шлан, запомнился мне как наиболее вдохновляющий учебный опыт за всю мою жизнь.

Я читал Хэмингуэя, Гессе, Камю и Керуака. Я встречался с девушками и тяготился тем, что половину жизни должен просиживать в комнате за шахматной доской, всеми силами души стремясь подчинить себе шестьдесят четыре черные и белые клетки. Школа позволяла юным знаменитостям ограждать себя от глазеющих фанов, поскольку почти каждый ученик был в том или ином смысле уникален. Это невероятно облегчало жизнь, и я очень любил свою школу; однако в шахматной жизни давление все возрастало. Одна-две оплеухи славы, к которым я оказался не готов, создали ощущение враждебности со стороны любимого искусства и породили желание бежать. Окончив среднюю школу, я отложил поступление в Колумбийский университет и уехал в Восточную Европу. Я влюбился в словенскую девушку и решил некоторое время попутешествовать.