Фантомная боль - Арнон Грюнберг

— Нереалистично?

Яичница уже буквально лезла у меня из горла.

— Сказать тебе, что и вправду нереалистично?! Это рассчитывать на то, что я открою здесь за углом бакалейную лавку или тряпичную комиссионку, — может быть, вы этого от меня ждете? Чтобы я начал распродавать собственный гардероб и обзвонил всех баб, которым когда-либо дарил тряпки, со словами: «Помнишь то платьице, которое я подарил тебе в прошлом году на Рождество, ты могла бы мне его вернуть? Я тут открыл комиссионку». Вы это считаете «реалистичным»? Я должен внести в конце месяца чуть ли не пятьдесят тысяч долларов в «Американ Экспресс», у меня уже два месяца как просрочены платежи, понимаешь? Я уж молчу про остальные мои долги. По-твоему, это реалистично?

Тут я был вынужден повесить трубку — надо было успеть добежать до ванной, где весь мой завтрак вышел наружу: яичница-болтунья, кофе и апельсиновый сок.

Через две минуты я набрал номер своего кардиолога. У меня ужасно болели руки, а мама когда-то говорила мне, что боль в руках — это первый признак приближающегося инфаркта. Кому-кому, а ей это было хорошо известно: половина ее родственников умерли от инфаркта, причем все до этого регулярно жаловались на боли в руках и других частях тела. Один из моих двоюродных дедушек даже переехал жить поближе к своему домашнему доктору — так часто он к нему обращался.

Позвонив кардиологу и договорившись о приеме, я стал пшикать из аэрозоля на таракана. Пшикать пришлось не меньше трех минут, пока насекомое наконец не издохло.

Ребекка сидела напротив и смотрела на меня с улыбкой. Теперь она хотя бы улыбалась. Пусть маленький, но прогресс.

— О чем задумался? — спросила она.

— Да так, разные пустяки, о работе. Не хочешь поехать сегодня вечером в Атлантик-Сити? Мы могли бы отправиться на машине и вернуться завтра утром. Если нужно, я потом высажу тебя прямо около Музея естественной истории.

Если вас прижали к стенке, то самое правильное — изо всех сил рвануться вперед. Я полжизни оказывался прижатым к стенке и каждый раз изо всех сил рвался вперед. Вот и сейчас я не видел причин поступать иначе.

Ребекка задумалась, либо прикинулась, что задумалась.

У меня был один знакомый, которого за его жизнь четыре раза объявляли банкротом. После того как он обанкротился в третий раз, он написал мне следующее письмо:

Я надеюсь, что ты получишь это письмо раньше моего прощального письма. Моя попытка сорвалась. Меня нашли. Таблеток с шампанским оказалось недостаточно.

Пока ты молод, у банкротства есть привкус романтики. Каким бы неприятным ни было твое положение, в нем есть нечто головокружительное, и в глубине души уже зреет мысль о реванше. Но в моем возрасте банкротство — это позор, и ничего больше. Чувство стыда и чувство провала, от которых не помогают ни алкоголь, ни антидепрессанты; эти чувства не покидают меня даже во сне. Кажется, что вся прожитая жизнь свелась к банкротству, к той минуте, когда приехали забирать мои вещи, на которые наложен арест и за которые вскоре выручат на аукционе не больше пятидесятой доли того, что я сам когда-то за них заплатил.

Мои обвинители потребовали наложить арест на мои банковские счета. Завтра состоится суммарный процесс, также назначено расширенное расследование. А ведь тех людей, которые сегодня подали на меня в суд, я когда-то учил правильно писать свое имя и пользоваться ножом и вилкой. Нет, я точно делаю в жизни что-то не так, вернее, я очень многое делаю не так.

Письмо произвело на меня столь сильное впечатление, что я выучил его наизусть, словно заклинание.

Когда мой знакомый обанкротился в четвертый раз, я снова получил от него прощальное письмо.

«На ошибках учатся», — говорилось в первой строке.

Я стал ждать, не придет ли известие, что и эта его попытка сорвалась, но таких известий не пришло.

— Атлантик-Сити, — задумчиво повторила Ребекка, — а что это?

— Это вроде Лас-Вегаса, только поменьше. Мы ведь сыграли с тобой на лотерейные билеты почти вничью, а это очень редко случается.

— Почти вничью… — Она насмешливо улыбнулась.

— Поверь, я серьезно, у меня большой опыт с лотерейными билетами.

— У меня нет денег, чтобы играть в азартные игры.

— Но ты ведь любишь азартные игры? Женщина, которая вступила в связь с семью мужчинами одновременно, наверняка любит азартные игры, ведь правда?

— У меня нет денег, я обнищала.

— Как понять «обнищала»?

— Совершенно обнищала, взгляни только на мои туфли.

Она показала мне свои туфли. В них были дырки размером с клецки из мацы. Похоже, в последнее время все хорошие люди обнищали и расплачиваются чужими деньгами.

— Раз у тебя нет денег, мы можем сыграть на мои.

Она улыбнулась:

— Ну что же, давай.

Вся скатерть с моей стороны была в пятнах и усеяна двадцатью использованными лотерейными билетами. Выглядело это очень празднично.

— Ребекка, — сказал я, — жизнь прекрасна, ты не находишь?

Не то чтобы мне было стыдно перед моей женой за то, что я заработал за три месяца всего 137,54 гульдена. Это она, наверное, еще могла бы понять. Уже полгода мы платили за жилье, газ — которым, впрочем, не пользовались, — за телефон лишь из ее зарплаты; купили пару обуви и несколько бутылок молока и на большее рассчитывать не могли.

Не так легко перейти на бистро, когда привык обедать в лучших ресторанах.

Самое главное — уже целых полгода мы жили взаймы. Вернее, мы жили на шесть моих кредитных карточек.

Своей жене я об этом не говорил. Я придерживался старомодного убеждения, согласно которому женщины имеют право тратить и не забивать себе голову финансовыми проблемами. Кто-то однажды сравнил меня с недоделанным мачо. Но в моих старомодных взглядах есть немало привлекательного. Иллюзии — это все; и что, вероятно, еще важнее — иллюзиями можно торговать.

Чтобы выплатить свой долг «Американ Экспресс» и по карте «ВИЗА», я должен был написать новую книгу, причем не сборник рассказов или стихотворений, а роман. Кроме того, мы еще задолжали по квартплате за шесть месяцев, и эту задолженность тоже следовало погасить. От одной только мысли об этом меня начинало подташнивать. В детстве меня часто тошнило. Я попытался сосчитать, сколько я сэкономлю, если перестану есть, лишь изредка буду позволять себе ложечку йогурта, но с расчетами у меня ничего не получилось.

— О’кей, — согласилась Ребекка, — поехали в казино.

Ее шею пересекала тонкая сеточка морщинок.

— Да уж, — протянула она, — я очень долго тренировалась перед зеркалом, но все без толку.

Это она про свой кисло-недовольный вид? Для этого нужно тренироваться? Я считал, что это само собой получается.

— Я думала поправить дело кольцами, но бесполезно, они не смотрелись на моих уродливых пальцах.

Я наклонился вперед и стал внимательно изучать ее руки. Возможно, я что-то упустил, подумал я. Руки, как у нее, действительно нельзя было назвать эстетичными. Но эстетика — это условное понятие. Или же это вопрос биологии?

Я подсчитал, что если каждый месяц буду вносить по кредитным карточкам в счет своей задолженности минимальную сумму, то для погашения всего долга целиком мне придется прожить четыреста семьдесят лет.

— Ты всегда так много говоришь с мужчинами о своих руках?

— Нет, — ответила она, — обычно я никогда о них не говорю. Ты первый, с кем я об этом заговорила. Если честно, я вообще не разговариваю много с мужчинами.

— В самом деле?

Она кивнула:

— До этого как-то не доходит.

«Бесплодные» — тоже очень неплохое название для книги. Но такое название не поможет мне решить мою проблему с «Американ Экспресс». Люди хотят узнавать в книгах о плодовитости. «Негативные заголовки плохо идут» — мне это не раз настойчиво втолковывали.

Я снова стал обдумывать рассказ, который можно написать о Ребекке. Это был бы прекрасный рассказ, в нем я мог бы выразить все, чего еще не успел сказать. Рассказ о женщине, которая никак не может успокоиться из-за своих некрасивых рук и все время о них говорит.

— Всем этим мы обязаны твоей страдающей псориазом подруге, — пошутил я. — Прости, пожалуйста.

С этими словами я встал и пошел к выходу, в ту сторону, где стояла витрина с пирожными и мороженым. Меня приветствовал стоявший за прилавком менеджер-японец.

— Мне нужно позвонить, — негромко произнес я, — если можно, из какого-нибудь тихого места.

Он провел меня в небольшую комнату рядом с кухней. Там какой-то пожилой человек в очках занимался бухгалтерией. Он не поднял глаз, когда я вошел. В его руке дрожал карандаш.

Возможно, сейчас все наконец-то начнется. Ведь нельзя же до самой смерти прожить в ожидании, что настоящая жизнь начнется с минуты на минуту.