Святая Русь против варварской Европы - Валерий Шамбаров

Мало того, паны решили прижать и Запорожскую Сечь. Ведь морские походы казаков провоцировали войны со стороны Турции и набеги татар. Прежде это поляков не очень волновало – удары-то обрушивались на самих украинцев. А теперь набеги оборачивались убытками для магнатов. На войну им тоже требовалось раскошеливаться. К тому же в войну король возглавлял армию. А паны всегда опасались его гипотетического «усиления». Ну а если турок и татар не задевать, если покупать с мир с ханом ежегодной данью в 15 тыс. злотых, то она выплачивалась не магнатами, а королевской казной. Да и для самих поляков Сечь была рассадником оппозиции. И в Запорожье началось строительство крепости Кодак, означавшее окончательное уничтожение остатков казачьих свобод.

Это вызвало в 1635—38 гг. цепь мощных восстаний Сулимы, Павлюка, Остряницы, Полторакожуха. Но полякам удалось переманить на свою сторону реестровых казаков, вбить клин между ними и «нереестровыми». Мятежников разгромили и учинили жесточайшие репрессии: повстанцев вешали на крюках под ребро, сажали на кол, забивали насмерть палками. Чтобы избежать расправы, многие бежали в Россию. А сейм принял «Ординацию» о новом режиме на Украине. Реестр ограничивал число казаков шестью тысячами, они теряли право выбирать гетмана и старшину – все должности становились назначаемыми. На Украине размещались коронные войска, местное управление передавалось польским чиновникам. Восстанавливалася Кодак, а в Сечи расположился польский гарнизон.

Затерроризированные казаки и крестьяне вынуждены были эти порядки принять. Но и покорность ничего хорошего им не принесла. Напротив, поляки теперь уверились в своем всесилии и безнаказанности. И распоясались совершенно. Паны привыкали вести широкий образ жизни, для чего требовались деньги. И их выжимали. Польский публицист Старовольский в работе «Перемена нравов» писал: «Никто не хочет жить трудом, всяк норовит захватить чужое; легко достается оно, легко и спускается; всяк только о том думает, чтобы поразмашистее покутить; заработки убогих людей, собранные с их слезами, иногда со шкурой, истребляют они, как гарпии или как саранча: одна особа съедает в день столько, сколько множество бедняков заработают в долгое время, все идет в дырявый мешок – брюхо». Кстати, в качестве образца «добрых нравов» и отношения к подданным, Старовольский указывал на Россию. Положительным примером в области хозяйства и политики считал Россию и польский анонимный автор «Дискурса об улучшении монеты». А такие сопоставления из уст постоянных противников Москвы, согласитесь, говорят о многом.

Эксплуатация крестьян приняла совершенно невыносимые формы. В Галиции барщина была ежедневной, не исключая праздников – католические праздники шляхта на православных не распространяла, а с православными праздниками не считалась. В Поднепровье, как сообщает Боплан, крестьянин со своей лошадью должен был трудиться на землевладельца три дня в неделю. Барщина дополнялась многочисленными поборами натурой – хлебом, гусями, курами, разовыми уплатами по тому или иному случаю. «Но это еще менее важно, чем то, что их владельцы пользуются безграничной властью не только над имуществом, но и над жизнью своих подданных… положение их бывает хуже каторжников на галерах».

Разорялись и города. Историки-«западники» Костомаров, Соловьев и иже с ними, восхищавшиеся «магдебургским правом» в украинских городах, предпочли «забыть», что большинство из них (в Киевском и Брацлавском воеводствах – 261 из 323 городов и местечек) были в частном владении у тех же магнатов. Ну а там, где существовали свои промыслы, мещане не могли конкурировать с панами. Поскольку шляхта обладала правом беспошлинной торговли и массой других льгот. Винокурение, пивоварение, добыча руды, производство поташа считались монополиями короны, но бессильные короли, покупая расположение магнатов, давно отдали им эти монополии.

Разумеется, паны не сами вытрясали подати, торговали, курили вино. У них хватало других дел – балы, пиры, охоты, заседания в сейме и сенате. А для управления своими хозяйствами они нашли оптимальный выход – сдавать их в аренду евреям, которые были для православных чужаками, стало быть – сговор и поблажки подданным исключались. И образовывался взаимовыгодный симбиоз. Пан получал наличные и мог пускать их на ветер. А евреи-арендаторы благодаря покровительству пана могли добывать прибыль в окружении враждебного населения. Естественно, не забывали и собственный «гешефт». Под защитой хозяев они чувствовали себя неуязвимыми и наглели. Там, где пристраивался один, вскоре оказывались десятки его сородичей, знакомых, клиентов. В общем, сочли, что пришло их время наживаться. Как писал современник, «жиды все казацкие дороги заарендовали и на каждой миле понаставили по три кабака, все торговые места заарендовали и на всякий продукт наложили пошлину, все казацкие церкви заарендовали и брали поборы».

Ужесточались и гонения на православие. Реальными правами в Польше обладали только магнаты. И легитимные попытки отстаивать веру могли предпринимать лишь православные магнаты – Острожские, Кисели. Их покровительством обеспечивалась и деятельность православных братств. Это допускалось, это тоже входило в круг «шляхетских вольностей». Но одни, как Константин Острожский, умирали, а дети их уже были обращены в католицизм. А Адам Кисель и митрополит Могила вырабатывали проекты «новой унии» о подчинении Риму, в 1644 г. начались переговоры на эту тему. Хотя даже такой вариант католических иерархов уже не устраивал – зачем «новая уния», если старая есть? На Западной Украине православных запрещалось принимать в ремесленные цехи, на них налагались ограничения в торговле, им запрещалось участвовать в суде и местном самоуправлении, строить дома в городской черте. А родной язык не признавался официальным. То есть политика религиозной дискриминации уже перерастала в политику национальной ассимиляции.

Ну а церкви, построенные на «панской земле», как и вся прочая «недвижимость», попадали под контроль арендаторов-евреев. И в качестве источника дохода, и в качестве польской издевки над православными. Да и сами евреи, ощущая ненависть со стороны обираемых крестьян, мстили им, оскорбляя национальные и религиозные чувства. Кочевряжились и торговались, открыть ли церковь для службы и за какую сумму? Тешили самолюбие, заставляя прихожан поунижаться перед собой.

Однако первая искра пожара возникла не на Украине, а в Варшаве. При Владиславе IV роль короля оказалась низведена вообще до позорного уровня. Сейм не давал ему денег, паны считали чуть ли не хорошим тоном вытворить что-нибудь в пику монарху. Но и мелкие шляхтичи больше не котировались. Если они пробовали вести себя самостоятельно, пан мог разорить их судами, погромить вооруженными «наездами». Так, подручный Конецпольского Лащ с бандой нападал на соседей, убивал их, калечил, бесчестил жен и дочерей. Суд 273 раза приговаривал Лаща к банации (изгнанию) и инфамии (лишению чести). А он заявился в королевский дворец в шубе, обшитой этими приговорами! Потому что управы на магнатов не было, и Конецпольский с помощью разбойника округлял свои владения. В результате такого положения мелкая шляхта раскололась надвое. Одни смирялись и шли в «оршаки» к панам, тем более что при их дворах жилось сытнее и веселее, чем в собственном бедном хозяйстве. Другие видели выход в усилении центральной власти. В результате образовались две партии – «королевская» во главе с Владиславом и канцлером Оссолинским, и «панская».

Турки в это время теснили на Крите венецианцев, заняв столицу острова г. Ханью. И Венеция обратились к Польше с предложением союза, обещая щедрое финансирование. Владиславу и Оссолинскому идея понравилась. Появлялся шанс освободиться от дани Крыму. Мелкой шляхте война сулила жалованье и добычу, а король, опираясь на армию, мог упрочить свои позиции. Однако было ясно, что сейм подобное предложение заведомо провалит. Поэтому Владислав начал тайные переговоры с казаками. На них прибыли полковники Барабаш и Ильяш и войсковой писарь Богдан (Зиновий) Хмельницкий. За участие в войне король пообещал увеличить реестр казаков до 12–20 тыс., убрать с Украины коронные войска, вручил знамя и велел строить в Запорожье «чайки» для набегов на турок, выдав на это «привилей» (грамоту). Хотя скреплен он был не государственной, а только личной печатью короля – что являлось нарушением сеймовой «ординации».

Но и среди украинцев единодушия не было. Барабаш и Ильяш предпочли подстраиваться не к слабому королю, а к панам. И, вернувшись домой, заложили планы Владислава чигиринскому старосте Конецпольскому. А по другим каналам магнаты узнали, что король на венецианские деньги исподволь начал вербовать солдат. Сразу же были приняты ответные меры. Замыслы Владислава пресекли даже до созыва сейма – на региональных сеймиках, где были приняты постановления распустить набранные отряды. И только один из участников переговоров, Хмельницкий, остался сторонником «королевской партии». Он был человеком состоятельным, унаследовал от отца богатый хутор Субботов. Получил блестящее образование, учился в школе Киевского братства, затем окончил иезуитскую коллегию в Ярославе. Участвовал в нескольких войнах, в восстаниях 1637–1638 гг. Имел трех сыновей от первого брака, а после смерти жены взял в сожительницы красавицу-полячку, особу весьма легкомысленную. В сложившейся ситуации Богдан решил схитрить. Устроил с Барабашем соревнование, кто кого перепьет, обманом выманил у захмелевшего полковника «привилей» и попытался действовать самостоятельно.