История советской литературы. Воспоминания современника - Борис Леонов

Сергей Васильевич жаловался, что его всего искололи.

— Не ж…, — говорил он, — а поднятая целина.

Помню, как он заулыбался, увидев в руке Геннадия бутылку сухого вина, которую мы принесли с собой на свой страх и риск.

— Молодцы, — похвалил он.

И тут же упрекнул своего давнего приятеля — молдаванина Петрю Дариенко, наотрез отказавшегося принести ему сухого вина, которое Сергей Васильевич любил. Дариенко сослался на авторитет врачей.

— Я ему на это сказал, что больше его переводить не буду. И вообще напишу злую «Песню о Петре»…

И вот он уже выписался из больницы, и мы сидим рядом в большом зале Дома литераторов и слушаем докладчика — Сергея Владимировича Михалкова, который выступает со словом о роли писателя в борьбе за мир в современном мире.

— Послушай, — тронул меня за локоть Сергей Васильевич, — я должен тебе сообщить важную новость: я стал писать только классику, хочешь прочту? А про борьбу за мир я тебе потом расскажу. — Он улыбнулся: — Ну, неужели мы с тобой не знаем о своей роли в борьбе за мир? Конечно, знаем. А вот классику доверяю только тебе. Слушай:

Он пришел, как наитие,Как слепок с натуры,Секретарский период развитияСоветской литературы…

65

Из многих рассказов Михаила Матвеевича Годенко запомнился и такой.

Дело было в Одессе во время поездки писателей в этот город для встреч с читателями в рамках дней советской литературы. Была средина лета средины пятидесятых годов. После затянувшегося застолья у председателя горисполкома изрядно разогретые тостами и пожеланиями писатели погрузились в автобус и отправились в Зеленый театр, где их ждали одесситы и гости приморского города. Театр был расположен в живописном месте приморского парка имени Т.Г.Шевченко.

Народу тогда на подобные встречи набиралось полным-полно. Мальчишки и взрослые парни нередко забирались на деревья, окружавшие подобные театры под открытым небом. То же самое было и на сей раз вокруг Зеленого театра.

На юге, как известило, темнеет не только быстро, но и как-то сразу. Вспыхнул свет прожекторов и фонарей, когда на сцене появились писатели. Их дружными аплодисментами встретили собравшиеся.

Возглавлял писательскую бригаду украинский поэт Микола Нагнибеда.

К нему подошел известный юморист и сатирик Остап Вишня и сказал:

— Микола, будь ласка, не выкликай мене. Я шось заморився. Отут трошки посижу за занавесом. А колы почую силу, то сам пиду у трибуну.

— Добре, — согласился Нагнибеда и открыл встречу с читателями.

Один за другим выходили к трибуне поэты и писатели, читали стихи и делились творческими планами.

И вдруг занавес колыхнулся, из-за него вышел Остап Вишня и направился к трибуне.

— А сейчас, — увидев движущегося классика, громко объявил Микола Нагнибеда, — выступает наш известный, горячо любимый читательским людом писатель-юморист Остап Вишня.

Театр взорвался аплодисментами.

Переждав их, Остап Вишня надел очки, вынул из кармана блокнот и произнес:

— Зараз я зам зачитаю свою нову юмореску.

Публика затихла.

Остам Вишя кашлянул и начал читать. Но уже после первой фразы голос его ослабел, а после второй и вообще перешел на шепот.

Кто-то из конца зала крикнул:

— Громче!

Вишня вновь повысил голос. Но его не хватило до третей фразы.

Тогда снова раздался призыв:

— Громче!

И тут из темноты, откуда-то сверху послышался не менее пронзительный крик:

— Ну шё ты, сука, пристал до человека?! Громче, громче! Ты шё не видишь: человек не может! Он бухой!..

66

В 1975 году в Азербайджане проходили дни советской литературы. Проведение таких дней стало в Советском Союзе традицией. Начинались они, как правило, в столице союзной республики. Писатели посещали различные трудовые и молодежные коллективы, выступали в студенческих аудиториях и в дворцах культуры. А затем создавалось несколько бригад, которые отправлялись по городам и весям республики. В одной из бригад, к которой был прикреплен и я, собрались уважаемые художники слова. Среди них Василий Белов. Григорий Коновалов, Олжас Сулейменов и другие. Мы отправились в старинную Шемаху в одном вагоне.

Среди нас оказался и Михаил Кузьмич Луконин, один из ярких представителей поэтов фронтового поколения. Потому-то в своих выступлениях постоянно вспоминал талантливых друзей юности, друзей, которые отдали свои светлые жизни за нашу любимую Родину.

Несколькими штрихами и стихотворными строками рисовал он Колю Отраду, Колю Майорова, Георгия Суворова. Вот что говорил Михаил Кузьмич в университетской аудитории:

— Есть у меня такие друзья, которые всегда и навсегда со мной: это друзья по оружию, по биографии, по надежности. Среди них, прежде всего те, что съехались со всех концов страны в Литературный институт имени Горького. Сергей Смирнов из Рыбинска, Яшин из Вологды, Кульчицкий из Харькова, Михаил Львов с Урала, Майоров из Иванова, Платон Воронько из Киева. Потом из другого института перешли Наровчатов, Слуцкий, Самойлов.

Осенью 1939 года я привез из Сталинграда Николая Отраду. Мы бушевали на семинарах Луговского, Сельвинского, Асеева и Кирсанова…

Это было высокое слово памяти, обращенное к юношеству. А в купе поезда Михаил Кузьмич оказался каким-то доступным, простым и веселым, как его тренировочный костюм и клетчатые тапочки.

И вот что мы услышали от него под мерный стук вагонных колес.

Двадцать с лишним лет по осени он ездил отдыхать в Сухуми и жил там в центральной гостинице в одном и том же номере — трехкомнатном люксе на третьем этаже. Естественно, Луконина трудно представить без компании, без товарищей и милых спутниц. Так было и десять лет назад. Так все складывалось и на сей раз. Отдых входил в зенит своего продолжения.

Но как то раз, часов в двенадцать дня к нему в номер постучали.

— Войдите! — сказал Михаил Кузьмич.

В дверях показалась дежурная администраторша:

— Извините, ради Бога, Михаил Кузьмич. У нас к вам убедительная просьба. Не могли бы вы перейти на двое суток в такой же номер на четвертом этаже.

Заметив удивление на лице Луконина, администраторша тихо проговорила:

Понимаете, сегодня приезжают американцы. А поскольку в гостинице только этот номер прослушивается, то в Комитете Госбезопасности просили поселить американцев именно в вашем люксе.

«Боже! — подумал Луконин. — Сколько же я за эти двадцать с лишним лет тут наговорил всякого. Вместе с друзьями и сображниками?!»